Условия любви

Серпико, затаившись за деревом, наблюдал, как шел натянутый и неуклюжий разговор между Фарнезой и Гатсом. Она не знала, куда деть руки, и поэтому то наклоняла голову, то снова поднимала её, перенося вес на носочки, пока Гатс как всегда непоколебимо стоял рядом. Хоть Серпико и смог различить в темноте его расслабленные плечи, ему показалось, что он заметил и едва заметные признаки волнения. Говорили о Каске. Обмениваясь информацией о любых изменений на данный момент, они выглядели действительно обеспокоенными и позволяли друг другу в мельчайших деталях проявлять заботу о излечившейся женщине. Каска словно связала Фарнезу и Гатса, сократила расстояние между ними, сделала их отношения более доверительными, и Сепико надеялся — что бы ни испытывала его леди по отношению к этому мужчине, сейчас для неё пришло время посмотреть правде в глаза. Его женщина, его Каска вернулась — скорее всего — в своё прежнее состояние, и даже пока Сеприко практически ничего не знал о её прошлом с Гатсом, было легко догадаться, что это женщина много для него значила, в качестве, например, бывшей возлюбленной или товарища — или сразу оба этих варианта. Это значило, что у Фанезы не было ни малейшего шанса построить настоящие романтические отношения с Гатсом, основанные на взаимной любви. Он наблюдал за ними из-под светлых волос затаив дыхание. Вскоре их разговор закончился: Гатс пошёл на постоялый двор, да и Фарнеза собралась возвращаться туда, откуда вернулась. Серпико следовал за ней не отходя ни на шаг, тая себя до тех пор, пока они не ушли достаточно далеко от гостиницы. К его удивлению, Фарнеза не вернулась на праздник, а пошла другой дорогой. Две фигуры медленно шли по разным сторонам от высоких деревьев, вздымающихся из земли. Серпико беспокоился: знает ли Фарнеза, куда идёт? Сам он не мог узнать места, где находился. Всё в лесу выглядело по-прежнему Он всегда хотел знать, что его Госпожа — вне опасности, пусть Серпико и подозревал, что Эльфхельм — место, лишенное всякой опасности. Но пока инстинкт подсказывал ему наблюдать за ней и быть рядом в случае, если что-нибудь случится. Наконец, спустя несколько минут плутаний, Фарнеза остановилась у маленькой полянки, которая выглядела, будто её сделал не то мужчина, не то эльф. Это было покрытое травой круглое поле, окруженное деревьями, встречающее путников большим водоёмом в центре. Он наблюдал, как Фарнеза плавно растворилась в этом пейзаже, практически исчезла в нём, как она подняла голову к небу и позволила фигуре кожей впитывать яркий свет луны. Она медленно сняла своё пальто, сложила его и положила на траву. Серпико наблюдал, как она неспешно приблизилась к пруду, засучила рукава и обмакнула пальцы в воду, пробегаясь подушечками пальцев по поверхности. Временное затишье её голоса, дерганые движение её руки говорили ему о том, что она знает: он — здесь. Серпико вышел из тени, но сохранил дистанцию между ними. — Леди Фарнеза. — Серпико. Её голос был спокойным, покорным, даже меланхоличным, и это болью отразилось в его сердце. Он сделал шаг навстречу, но из уважения всё ещё сохранял дистанцию между ними. Фарнеза не понимала: то ли она хотела, что он был ближе, то ли нет. Она не дала ему ни знака, что она желает его компании. Может быть, она позволила ему узнать, что догадывается о его присутствии, чтобы прогнать, и Серпико не винил бы её за это. Всё выглядело так, будто он подглядывал, нарушал границы её личного пространства, жуткой тенью наблюдал за её одиночеством, которое она раскрыла перед поверхностью воды. Казалось, будто годы прошли, целые истории растаяли до того, как один из них заговорил. Это была Фарнеза. Конечно, это была Фарнеза: она всегда была тем, кто нарушает тишину. Она всегда заговаривала первой. — Хорошо здесь… — прошептала она едва различимо, — В Эльфиеме, я имею ввиду. — Да… — ответил Серпико, направляясь прямо к её пальто, чтобы поднять его с травы и перекинуть через руку. Он остановился рядом с ней. — - Люди вроде нас не привыкли к таким местам, — сказала Фанеза, вынув руку из воды и позволив капелькам разбиться о свою ладонь. — Места, откуда мы пришли — уродливы. Поэтому, когда мы найдем место, лишенное уродства, это сломает нас, не правда ли? — она повернулась к нему, позволяя слабой улыбке появиться на бледном лице. — Я предполагаю, что да. — Я боюсь, что такое прогнившее изнутри существо, как я, всегда будет отравлять почву, в которой растет, — она снова повернулась к воде, — Красота пугает меня. Я чувствую это, словно зверь, попавший к чужаку. И, что ещё хуже, я скрываю это. Лучшее, что я могу сделать — это оградить себя, но это ранит… — она обхватила себя руками.  — Я хочу быть частью этого, частью красоты, но это ранит, потому что я не способна на это. Серпико не знал, что сказать ей, как объяснить, утешить её. Он сделал последний шаг, но вместо того, чтобы как всегда остаться стоять, он сел рядом, осторожно держа её пальто в руках. Фарнеза посмотрела не него, и её лицо неожиданно исказила гримаса. — Серпико, у меня такие подлые эмоции в сердце, такие зловещие чувства — я боюсь. Я боюсь, что все потеряю, и моё сердце говорит мне бороться за то, что я хочу, но то, что я хочу — это нехорошие вещи, Серпико. Плохие вещи… — её большие глаза наполнились слезами, — Скажи, что же мне делать? Сеприко затаил дыхание, почувствовав, как его нутро сжалось. Его печаль болью отозвалась в сердце. Ей не нужно было посвящать его в детали, потому что он уже понял ситуацию. Ей не нужно было говорить, что всё это — о Гатсе, Каске и о ней самой, потому что она была уверена — он знал. Даже когда они не обменялись ни словом о её чувствах к этому мужчине. — Вы справитесь, леди Фарнеза, — сказал он ей. — Вы закалите своё сердце, укротите страхи. Вы решили идти правильным путём — тем, что закончится меньшей болью для тех, кто вовлечён в это. «Наименее больной для ТЕБЯ» Однако, он не сказал этого. Она бы этого не одобрила. Нынешней Фарнезе не понравилось бы его эгоистичное желание сохранять её в безопасности любой ценой, несмотря на боль, что придётся нанести ради этого другим. Но пока оставалось ещё одно, которую ей следовало знать — другой важный факт, что ей придется принять, и Серпико чувствовал — он принесёт ей ещё больше страданий, если не скажет этого. — Леди Фарнеза, я надеюсь вы простите меня за сказанное. — начал он, и его взгляд уперся в её спину, заставил её перестать дрожать. В его холодных серых глазах оны выглядела беззаботной, но так же она выглядела незащищенной и нуждающейся в заботе. — Я верю в то, что вы потеряете любовь мистера Гатса если станете поддерживать его возлюбленную. Фарнеза удивлённо распахнула глаза, но Серпико не остановился: он должен был донести до неё все, что он носил в своём сердце всё время — с тех пор, как струсил и позволил своей леди Фарнезе страдать в непозволительной, невозможной любви. -Теперь, когда мисс Каска вернула себе свою личность, я думаю, эти двое наконец попробуют восстановить свои отношения, но я не могу даже представить, как трудно это будет. Всё, что мы можем сделать для них — это помочь, уменьшить эмоциональное напряжение. «Это касается и тебя» Фарнеза схватила его рукав и сжала ткань в своих дрожащих пальцев. — Он сказал тебе… Он сказал, что его любимая — Каска? Он сказал тебе это? — Нет. Она увидела правду в его глазах. Отстранилась. — Я боюсь, что вы не понимаете этого, леди Фарнеза. — Сеприко продолжил говорить, даже когда почувствовал, что каждое слово — плевок, углубляющий шрам в её сердце. — Мистер Гатс и его сердце давно и надежно в руках мисс Каски, и не важно как слабы были эти руки: его чувства остались неизменными. Теперь, когда она вернулась к своей истинной натуре, я могу только предположить, что произошло между ними. Прошлое сыграет решающую роль. Фарнеза хранила молчание. Она оцепенела — с широко открытым ртом таращилась на него, и недоверие омрачило её мокрые от слёз глаза. Он беспокоился: не поверг ли он её в шок своими словами или просто тем, что сказал их? Он никогда ещё не был так честен с ней. Он всегда оставлял наиболее волнующие её вопросы без ответа — всегда оставлял её наедине со своим беспокойством и размышлениями, никогда не отступая от роли верного слуги. И пока Серпико до сих пор довольно часто действовал как её паж, но он очень хорошо понимал, что её характер изменился, и сейчас он больше не был — к счастью или нет — её слугой. Он понимал, что они оба притворялись, потому они не могли пока оставить прошлое, и было гораздо легче притворяться, что ничего не изменилось, что их отношения были прежними, но они оба знала, что это была ложь. Они не обговорили условия нового сотрудничества, которое возродилось и пепла. Они оставили всё недосказанным, позволяя событиям идти своим чередом*, но Серпико боялся, что именно это и погубит их. Погубит его. — Тебе сейчас больно, и единственный способ двигаться вперёд — это осознать то, что никогда не случится, и принять реальность. — Серпико взглянул на неё, и, несмотря на то, что каждая клеточка его существа говорила сдержаться, он положил руку ей на плечо. Она вздрогнула. — Я сказал то, что сказал, леди Фарнеза, для того, чтобы предотвратить неизбежное разочарование, а потом — и разбитое сердце. Она фыркнула. Он воспринял это как враждебный знак и быстро убрал руку. Фарнеза подняла руку и посмотрела на него непроницаемым взглядом: — Так вот почему ты отверг меня тогда, да? — она стёрла слёзы с запачканного лица. — Ты отверг меня для того, чтобы предотвратить неизбежную боль, разбитое сердце? У него сжалось сердце, но он всё же смог, даже не прервавшись, проговорить: — Я думаю это неуместно в данном случае. — Как? — завизжала она. — Что значит «неуместно»? Я любила тебя! — её собственные слова, кажется, напугали её. Она неотрывно смотрела на него: её губы, как и руки, дрожали, в груди появилась тяжесть. Серпико смог почувствовать, как его сердце заполнила мгла. То, что она говорила, ранило. Она сама не предполагала, что скажет это. У таких вещей только один конец — крах. — Леди Фарнеза, боюсь, что ваше суждение о собственных эмоциях сейчас некорректно. — сказал он, с помощью долгого выдоха стараясь избавиться от тяжесть в груди. И не смог. — Я не виню вас: это было давно. Фарнеза гневно бросила: — Моё суждение? О собственных эмоциях? Фарнеза снова фыркнула, и Серпико это напомнило о том, как давно она не показывала, не проявляла внешне свои нелицеприятные эмоции. — Я так понимаю, Серпико, что ты здесь единственный, кто следует только логике и фактам, и делаешь ты это в первую очередь для себя. — она взяла его лицо в свои ладони. — Почему? Тебя пугает знать, что я когда-то любила тебя? Что была влюблена? — она бросала ему это вопросы, словно это был вызов. Она обхватила его лицо, её пальцы цепко держали, и вся её мимика отражала разочарование. Она давила на него для того, чтобы он признал её — признал конкретную, неоспоримую суть её прошлого и настоящих эмоций. Серпико был испуган, но он не посмел отвести взгляда от того беспорядка, что творился перед его глазами — не хотел — и не важно, как сильно он нуждался в этом. Её смятение было отражением его самого, и это была самая дорогая вещь, которая была причиной его настоящего физического существования. Если отнимут — он погибнет. Он не мог, да и не хотел говорить. Он не знал, что отвечать на её вопросы, поэтому он надеялся, желал, молился, чтобы Фарнеза поняла всё в его молчании. Но она была не тем человеком, который получает свой комфорт и ответы из тишины. На самом деле, она нуждалась в том, чтобы все вещи были простыми и честными, чтобы их можно было обнажить, но Серпико не мог дать ей этого. Он неотрывно смотрел на неё: на её слезы, на её боль, на то, как открыта, обнажена она сейчас перед ним. Он желал, чтобы она знала: что бы он ни сделал — всё было сделано для неё. Всё. Знала ли она? Знала ли она об этом? Знала ли она, что отвергнуть её любовь было важно для неё самой? Для её благополучного существования? Конечно, он раскладывал вещи по полочкам. Конечно, он находил объяснение их эмоциям, потому что так было проще. Было проще возлагать всё на одиночество, отчаяние и боль, на социальные нормы и суровые правила иерархии. Это было проще, чем принять ненадёжную, тонкую, как из бумаги, маску, которую он носил. Это было проще, чем позволить ей узнать его собственных демонов. Это было для её же блага, в конце концов. Когда Фарнеза не услышала ответа и поняла, что он не собирается говорить, она отпустила его. — Я знаю, что человек, которым я стала — не тот, к которому ты привык. Но я надеялась, что ты — что все люди — должны понять. Он не поднимал лица, и оно было загорожено его волосами, а его руки до сих пор крепко держали теплое пальто леди. — Я знаю, что сейчас я больше не нужен вам так, как раньше, и что, возможно, я потерял свою значимость в группе, но я до сих пор хочу служить, вносить вклад. Я всё ещё хочу быть нужным. Это самое важное для меня. Она поднялась: — Серпико, если ты хочешь, ты всегда можешь уйти. Я не хочу, чтобы ты оставался здесь только из-за меня. Она ушла. Без слов, без приказаний, без просьб — она просто ушла. Серпико стиснул зубы и наблюдал, как его уравновешенность всё же канула в воду.