Летний Излом

      Сквозь большое окно в комнату проникало утро. Ротгер, так и не удосужившись одеться, стоял, облокотившись на подоконник, и смотрел в сад. Кальдмеер сидел на шкуре, рассеянно теребя в руках дымчато-сиреневый платок. Сон, который он принял за реальность, и реальность, которая могла быть только сном. Ледяной гостил у Вальдеса немало, но действительно никогда не был в этой комнате и даже не подозревал о её существовании, а шелковый платок, в самом деле, как две капли воды походил на тот, что он когда-то подарил Виктории. Его последний подарок, который она так и не увидела…       Олаф закрыл глаза, и перед его внутренним взором возник промозглый весенний день и мрачное, укутанное туманом старое кладбище Ротфогеля. Он шел по нему словно в полусне и думал о неотвратимости смерти и о том, что, если собрать все времена воедино, то получится, что в мертвом состоянии человек находится гораздо дольше, чем в живом. Кальдмееру не хотелось думать о Виктории. Какая ей теперь разница, что произошло? Она никогда не узнает, что нашла свой покой вдали от мест, в которых родилась, что будет лежать здесь совсем одна, забытая всеми под этим безрадостным небом, бывающим ясным сорок восемь дней в году. Подумать только, никто из родных не счел нужным приехать на её похороны…       — Расскажи мне о ней.       Голос Бешеного остановил Олафа на границе, за которой начинались воспоминания.       — О ком? — спросил Ледяной, открыв глаза.       Ротгер фыркнул, но все-таки ответил:       — Об этой женщине. Во сне её звали Виктория Шефер. Кто она? Ты никогда про неё не рассказывал.       — Странно, — Кальдмеер посмотрел в сторону, — как я мог о ней ни разу ничего не рассказать?       — Такой уж ты загадочный человек, — вздохнул Вальдес, отвернувшись обратно к окну.       — Виктория… — начал было Олаф и — запнулся.       Что он мог о ней сказать?       Виктория, служба в Ротфогеле, Эрих и Барбара — всё это было так давно, как если бы случилось в прошлой жизни. Когда он последний раз вспоминал об этом? В его настоящем не осталось ничего, что могло бы напоминать о минувших днях. Даже прошлогоднее письмо от Барбары, которое Кальдмеер так и не прочитал, куда-то исчезло. Может, завалилось за шкаф или скользнуло под диван, кто его знает…       Бешеный терпеливо ждал.       — Виктория, — во второй раз начал Ледяной, — она… Мы с ней были любовниками. Давно, еще когда я служил в Ротфогеле. Не знаю, как о ней рассказать. Её там все знали. Стоило только произнести: «Викки Шефер», — и все тут же кивали, мол, ааа, ну понятно. В Эйнрехте таких называют светскими львицами, а у нас там были немного другие, гм, обозначения.       Усмехнувшись, Вальдес бросил на адмирала цур зее странный взгляд.       — Я про неё, конечно, тоже знал, — продолжил Олаф, зажав платок между ладонями, — из сплетен и от Эриха, моего брата. Виктория иногда заказывала у него украшения, и еще постоянно стриглась у его невесты, Барбары, но я никогда не думал, что будет что-то, кроме случайных встреч. По правде говоря, она меня терпеть не могла — не упускала случая нагрубить, если мы пересекались…       — И когда же её отношение к тебе изменилось? — спросил вице-адмирал, отойдя от окна, и присел рядом.       — Изменилось? — Кальдмеер усмехнулся. — Не думаю. В любом случае, её отношение ко мне всегда было каким-то… странным. Иногда мне казалось, что она ненавидит меня — и только поэтому мы вместе. А иногда я был в этом абсолютно уверен.              Виктория курит сигарету, глядя, как рассвет захватывает неожиданно безоблачное небо Ротфогеля. Кальдмеер держит пепельницу — он тоже курит. Рядом с этой женщиной невозможно иначе.       — Олаф, — вдруг произносит она, — ты трахаешься с мужчинами?       — Да, — тот пожимает плечами.       — И тебе нравится? — Виктория поворачивается.       На её лице странное выражение, но преобладает все-таки интерес.       — Да, — отвечает Ледяной.       — А с женщинами?       — А что, похоже, что я притворяюсь? — усмехнувшись, он тушит окурок.       — Не знаю, — она отворачивается. — Я ничего не понимаю в мужчинах. Раньше понимала — теперь едва ли. Их было слишком много, и я запуталась.       Олаф закрывает глаза. Конечно, к другим он в постель не заглядывал, но в одном уверен точно: нормальные любовники такие разговоры не ведут.       — Вдруг ты меня просто жалеешь? — продолжает свою мысль госпожа Шефер. — Не так, как другие, конечно. От той жалости вообще хочется блевать, а у тебя… Я этого не понимаю: для чего, зачем. Иногда мне кажется, что ты просто ублюдок.       — Конечно, это всё объясняет, — Кальдмеер не скрывает сарказма.       «Ублюдок» из уст Виктории — почти комплимент. Она не обращает внимания и продолжает допрос:       — С кем тебе нравится больше?       — Одинаково, — Олаф берет следующую сигарету.       — То есть, — она цинично щурится, — тебе все равно, в какую дырку трахать человека?       Поразительно, как легко эта женщина убивает словами. Почему Ледяной все еще здесь? Иногда его трясет от пассажей госпожи Шефер.Наверное, он тоже сошел с ума. Затянувшись и выпустив дым, Кальдмеер отвечает:       — В общем, да. Для меня важнее…       Виктория смеется. Давится дымом, утирает слезы, но продолжает смеяться. Капитан цур зее отворачивается. Рядом с ней он научился даже не вздыхать.       — Тебе и дня не прожить в приличном обществе, — отсмеявшись, говорит она. — Нельзя быть таким честным, Олаф. Тебе тридцать лет, неужели так врать и не научился?       — Тридцать два, — спокойно отвечает он.       — Тем более, — Виктория фыркает и, затушив окурок, произносит: — Запомни: ни слова правды в Эйнрехте.       — Где я и где Эйнрехт, — Ледяной усмехается, выпуская дым.       — Здесь тебе ловить нечего. Ротфогель — болото, а Северный флот — место для неудачников.       — Мне здесь нравится.       — Клинический случай, — констатирует госпожа Шефер. — За что ты себя наказываешь, Олаф?       — Наказываю?       — Да, наказываешь, — она хмурит красивые брови. — Этим ужасным городом, ужасной службой, ужасной мной — в конце концов.       Просить ее замолчать бесполезно — сразу указывает на дверь. Выход во всех смыслах.       — Ты просто упрямый кретин. Баран, Олаф. С вооот такими рогами.       — Чего ты добиваешься? — устало спрашивает Кальдмеер.       — Не знаю, — Виктория пожимает плечами, — это ты чего-то добиваешься. Ждешь, наверное, что я из жабы превращусь в принцессу. Или общественного признания. Причисления к лику святых? У мужчин всегда идиотские желания.       Ледяной долго на нее смотрит и курит. За маской ослепительной и циничной госпожи Шефер он видит усталого, измученного человека. В легендах Оставленная похожа на святую, в жизни так не бывает. Тот, кого бросили на произвол судьбы, становится злым, несчастным и прощать никого не собирается. Виктория целенаправленно разрушает свою жизнь, а Олаф этому препятствует. Он знает, что заранее обречен на поражение, но это только подогревает его упрямство.       — Я тебя ненавижу, — с тоской произносит женщина. — С первого взгляда ненавижу. А когда ты вот так вот участливо смотришь, я готова тебя убить. Неужели ты этого не чувствуешь?       — Чувствую, — спокойно отвечает капитан цур зее и тушит окурок. — Спасибо, щекотно.       Он отворачивается, чтобы убрать пепельницу и тут же на его спину обрушивается град ударов. Виктория лупит его, рыча такие ругательства, что многим и не снились. Она ненормальная, это факт. Изловчившись, Ледяной обездвиживает женщину, стараясь не причинять боли. Некоторое время любовница трепыхается, но потом замирает — доносятся сдавленные рыдания. С ним ей плохо, без него — еще хуже. Это порочный круг. Закрыв глаза, Кальдмеер целует подрагивающее плечо, потом переключается на ухо. Её волосы пахнут сиренью.       Сиренью, которая никогда не цветет в Ротфогеле.              — Ну а ты ее любил?       Вопрос Ротгера оказался как нельзя кстати.       — Не знаю, — отогнав воспоминание, Ледяной вздохнул. — Я просто не мог от неё уйти.       Подумав, он продолжил:       — Понимаю, это странно звучит, но я не чувствовал к ней любви. Виктория нравилась мне внешне, как женщина, но как человека я её скорее жалел. Она ничего хорошего в жизни не видела...       — Из плохой семьи? — Бешеный удивился.       Лицо Олафа исказила странная усмешка.       — Напротив, — сказал он, — в такой семье многие мечтают родиться. Быть знатным и богатым, ни в чем себе не отказывать. Я, честно говоря, никогда не думал, что Виктории в этом плане есть, чем гордиться, да и узнал совершенно случайно… Она не любила вспоминать про жизнь в Эйнрехте.              Раздевшись, капитан цур зее падает на кровать.       — Полегче, — ворчит Виктория, придерживая огромную миску с фисташками и не отрывая взгляда от телевизора.       Последнее на нее совсем не похоже.       — У тебя же завтра будут вооот такие губы, — Олаф, смеясь, тянется за орехами.       — Ну и отлично, — любовница бьет его по рукам и демонстративно убирает миску подальше. — Знаешь, сколько некоторые курицы готовы заплатить за такие губищи?       — Боюсь предположить, — хмыкает Кальдмеер, не оставляя попыток добыть фисташки.       — Руки прочь!       — Жадина, там же килограмма два, не меньше!       — И все они мои. Так, замолчи-ка, я хочу посмотреть этот цирк.       — Цирк? — Ледяной переводит взгляд на экран, где транслируют какое-то столичное торжество. — А почему без звука?       — Комментатор — пафосная истеричка, не могу его слушать, — отвечает Виктория, — но пока все равно ничего интересного не происходит.       — Хм, — Олаф тщетно пытается припомнить, какой сегодня праздник, но не может; устроив голову у госпожи Шефер на коленях, он решает идти от противного: — Транслируют похороны твоих врагов?       — Можно и так сказать, — фыркает Виктория, — но вообще-то, это свадьба Его Величества…       — Всё, меня можно выносить, — закрыв глаза, Кальдмеер смеется, — только ленивые это не обсуждали, а я всё равно забыл.       — Не быть тебе прихвостнем Готфрида, — любовница качает головой. — Вот так вызовет тебя кесарь, а ты и знать не будешь, с чем его поздравить.       — Твои фантазии меня пугают.       — Ты безнадежен, — Виктория усмехается. — Кесариню-то свою будущую видел?       — Видел, — подавив зевок, капитан цур зее делает очередную попытку добраться до фисташек, — так себе девчонка. Сколько ей? Восемнадцать?       — Шестнадцать, — госпожа Шефер невозмутимо переставляет миску и продолжает допрос: — Стало быть, вы, господин Кальдмеер, не одобряете выбор Его Величества?       — Почему не одобряю? — Ледяной пожимает плечами. — Просто удивлен. Столько лет показательно носить траур, и тут внезапно жениться на какой-то девчонке.       — Вот и я была удивлена, — странно вздохнув, говорит Виктория. — Не выбором Готфрида, нет, он-то известный любитель молоденьких девиц. Но куда смотрели остальные? Там же целый штаб по вербовке любовниц, ко двору — только самое лучшее! Фок Плауэн, безусловно, более чем известная фамилия, но и довесок там такой, что мало не покажется.       Отправив чудом добытую фисташку в рот, капитан цур зее вопросительно поднимает бровь.       — Здоровье, — поясняет она, — физическое и душевное, а точнее — его отсутствие.       — Ммм… — Олаф многозначительно жует орех.       — А, ну да, — Виктория закатывает глаза, — передо мной же господин Кальдмеер, сама наивность, человек с другой планеты, который даже не знает моей девичьей фамилии!       — Ты была замужем? — почти правдоподобно удивляется любовник, уязвленный её замечанием.       Госпожа Шефер меняется в лице и, начав лупить моряка, рычит:       — Я тебя сейчас убью, Олаф, это не смешно, моя бедная сестра — единственный нормальный человек в нашей чокнутой семье — вынуждена выйти замуж за стареющего извращенца, который будет изменять ей направо и налево!       — Виктория! — уворачиваясь от ударов, Кальдмеер пытается её успокоить.       Наконец любовница сдается. Откинувшись назад, она закрывает лицо руками и глухо произносит:       — Грета такого не заслужила.       — Никто не заставлял её идти под венец, — как можно мягче произносит Ледяной.       — Думаешь, у нее был выбор? — горько усмехается госпожа Шефер.       — У каждого человека есть выбор.       — Не у каждого, — опустив руки, Виктория пристально смотрит в глаза любовнику. — Не все люди умеют говорить «нет». Моя сестра — овечка, Олаф, она никогда его ни в чем не упрекнет и никогда не возразит ему, и будет считать, что своим несчастьем поможет кому-то стать счастливым.       — В этом что-то есть, — Кальдмеер странно усмехается.       — Что-то, чего мне не понять, — закрыв глаза, произносит Виктория.       …       Серым осенним утром красные хризантемы смотрятся странно. Олаф идет мимо мрачных могил и думает о том, что за последние полгода побывал здесь столько раз, что хватило бы на предыдущие десять лет. Моряков хоронили на новом кладбище, поэтому о старом до смерти Виктории капитан цур зее только слышал. Последнее пристанище состоятельных жителей Ротфогеля больше похоже на музей — мраморные надгробия, вычурные памятники, громкие эпитафии…       Почему госпожа Шефер пожелала лежать именно здесь?       Вопрос, на который уже не будет ответа.       У могилы, опираясь на зонт-трость, стоит женщина. Ей, определенно, больше сорока, но строгое черное пальто и со вкусом подобранная шляпка молодят незнакомку. Гордый профиль и окружающий её ореол самодостаточности неприятно задевают Кальдмеера — неужели соизволил приехать кто-то из родственников? Женщина поворачивает голову. Нет, она совсем не похожа на Викторию, но черты лица кажутся капитану цур зее странно знакомыми.       — Доброе утро, — произносит он, совладав со своими чувствами, и кладет хризантемы на могильную плиту.       — Доброе утро, — отвечает она.       Олаф чувствует на себе внимательный, можно даже сказать, испытывающий взгляд.       — Вы — родственница? — спрашивает Ледяной, глядя на цветы; покупая их, он не обратил внимания, что они настолько красные. — Я вас раньше не видел.       — Я вас тоже, — усмехается женщина, — но вопрос мне нравится. С учетом всех обстоятельств можно сказать, что да, мы состоим в родстве. А вы, надо полагать, тот самый Олаф Кальдмеер?       — Тот самый? — удивляется капитан цур зее, невольно отвечая на прямой и властный взгляд собеседницы.       Несколько секунд они смотрят друг на друга, после чего женщина, не скрывая улыбки, с достоинством произносит:       — Тот самый.       Ледяной понимает, что его нарочно пытаются сбить с толку, но от этого сохранять спокойствие легче не становится.       — Не совсем понимаю, о чем вы, — вежливо отвечает он.       — Неплохо, неплохо, — тихо говорит собеседница и кивает сама себе; выждав еще немного, она все-таки раскрывает карты: — Не подумайте дурного, господин Кальдмеер, было любопытно увидеть вас лично. Перед тем, как уйти из жизни, Виктория написала мне письмо. Это удивительно уже само по себе, но, признаться, еще больше меня поразила её просьба.       Опустив взгляд, Олаф тяжело вздыхает.       — Вы знаете, о чем она могла попросить?       — Понятия не имею, — отвечает капитан цур зее; как паршиво у него на душе — не передать словами. — Может быть, разрешения вернуться в Эйнрехт? Она никогда не жаловалась, но ежу было понятно, что ей здесь тяжело.       — Увы, — словно бы разочаровавшись, усмехается женщина, — Виктория прекрасно понимала, что никто не позволит ей вернуться. Вокруг женитьбы Его Величества и без того было немало скандалов. Признаюсь, если бы и зашел такой разговор, я была бы первой, кто отказал ей в этом, но не думайте, что мною двигало бы презрение или какие-то подобные бредни.       Ледяной поднимает взгляд, чтобы ещё раз оценить собеседницу. Опасная, как ни крути, — такой лучше лишний раз не попадаться. И чем-то неуловимо напоминает мать. «Ну, — говорит Ева Кальдмеер, потрясая надкусанным в трех местах пирогом, — признавайтесь, чья работа?». Олаф делает лицо кирпичом, Эрих с трудом сдерживает хохот — так смешно теперь выглядит выпечка, Петра незаметно стряхивает крошки с платья и тычет пальчиком в сторону Германа, который отрешенно жует сушку. Да и что взять с парня, ему всего три года — он еще ничего не знает о женском коварстве…       Капитан цур зее отгоняет несвоевременное воспоминание, стараясь сосредоточиться на словах женщины в черном пальто.       — …что бы там ни говорили, мне это несвойственно. Да, я никогда не понимала такого образа жизни, и Викки не стала исключением, но отрицать ее ум и проницательность было бы бессмысленно. С годами она стала только умнее. Прочитав письмо, я лишь убедилась в своей правоте, и пожалела, что не взялась за неё раньше. В лице Виктории фок Плауэн страна потеряла не только красивую, но и благородную женщину.       — Зачем вы все это говорите? — удивляется Ледяной, нахмурив брови.       — Пытаюсь найти ваше слабое место, — она пожимает плечами, — а точнее — уже нашла. Мои поздравления, господин Кальдмеер, вы действительно такой, как Викки о вас написала. И, здесь я с ней согласна, вам нечего делать в Ротфогеле — есть места, где вы гораздо нужнее.       — Не думаю, — капитан цур зее продолжает хмуриться.       — Будем считать, что я этого не слышала, — собеседница не скрывает улыбки. — Мне нравится ваше упрямство, хотя оно и не всегда к месту.       «Вот напасть-то», — с тоской думает Олаф, а вслух произносит:       — Простите, но я должен идти.       — И вы даже не спросите моего имени? — с напускным разочарованием удивляется женщина.       — Думаю, в неведении я буду спать крепче, — неожиданно улыбнувшись, отвечает Ледяной.       — Годы мои уже не те, — говорит она, смеясь, — но всё же придется лишить вас сна. Меня зовут Элиза.       — Просто Элиза?       — «Просто Элиза», — с достоинством повторяет женщина, но в глазах у неё веселье. — Меня так еще никто не называл.       — Ммм, — Кальдмеер сцепляет руки за спиной, чтобы не выдать своего замешательства.       — Но всё когда-то бывает в первый раз, — Элиза многозначительно смотрит на собеседника. — Не хотите проводить меня до машины?       Это не вопрос и даже не просьба.       Поспешно кивнув, капитан цур зее подставляет женщине руку, и в сторону парковки они идут вместе.              Рефлексия, судя по всему, окончательно захватила Кальдмеера — он уже несколько минут сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Подавив тяжелый вздох, Ротгер решил умерить своё любопытство и не задавать пока никаких новых вопросов.       — Олаф, — позвал Бешеный.       Моргнув, тот устремил на него удивленный взгляд, потом нахмурился и, отвернувшись, сказал:       — Извини, задумался.       — Я заметил.       — О чем я рассказывал?       — Неважно, — Вальдес погладил его по плечу. — Устраивайся спать, а я сейчас приду.       Ледяной молча кивнул и, забравшись под плед, закрыл глаза. Вице-адмирал немного посидел рядом и уже собрался идти, как вдруг услышал:       — До Виктории у меня и женщин-то толком не было.       — А после? — усмехнулся Бешеный.       — После — были, но они мне не нравились.       — Зачем же ты с ними встречался?       — Не знаю, — Олаф тяжело вздохнул.       Склонившись к его уху, Ротгер шепнул:       — Я тебе чуть позже расскажу, договорились?       — Хорошо, — еще тише согласился Кальдмеер.       Поцеловав окончательно поседевший висок, Вальдес поспешно вышел из комнаты. Всю дорогу до второго этажа вице-адмирал ругался сквозь зубы. Наверное, будь эта ночь менее насыщенной, он бы уже начал что-нибудь крушить. Внутри клокотало столько чувств, и Ротгер так увлекся ими, что едва не забыл о цели своего похода.       В спальне царила разруха: перепачканное в земле постельное белье и обрывки занавесок были разбросаны по полу, около окна поблескивали керамические осколки — половина кошачьей головы зловеще и печально смотрела уцелевшим зеленым глазом; обои вздулись от сырости и часть из них уже отпала.Пересилив отвращение, Бешеный посмотрел на кровать — в недрах развороченного матраса на комьях земли отцветали последние незабудки.       Мысленно досчитав до десяти, он прошел через комнату и захлопнул окно — шпингалеты неведомая тварь, судя по всему, отгрызла и унесла с собой. Забрав с влажной тумбочки свой мобильный телефон, вице-адмирал закрыл комнату на ключ, после чего быстро принял душ и спустился вниз.       Как ни странно, Олаф уже спал. Вальдес лег рядом и некоторое время рассматривал его спокойное усталое лицо. Он думал о чудовищном упорстве адмирала цур зее и о безграничной мудрости того, кем он на самом деле являлся. Тяжело относиться философски к тому, что тебя игнорируют на протяжении целой жизни, и, наверное, еще тяжелее смириться с тем, что это — необходимо. Бешеный пододвинулся ближе и сам не заметил как уснул.              Ротгер проснулся от солнца, которое как ни в чем не бывало светило в окно. Ледяного рядом не наблюдалось, но вице-адмирал решил не паниковать раньше времени — в конце концов, что мешало любовнику проснуться раньше и заняться своими делами? Часы на телефоне показывали без четверти два. Зевнув и потянувшись, Вальдес завернулся в плед и отправился на кухню. Когда он вошел, Кальдмеер как раз изучал содержимое холодильника, однако после суровой ревизии Марты там почти ничего не осталось.       — Будешь шадди? — спросил Олаф, не отрывая взгляда от полупустых полок.       — Не откажусь, — хрипло ответил Бешеный и, прокашлявшись, добавил уже нормальным голосом: — Давно проснулся?       — Около двенадцати, — адмирал цур зее с подозрением принюхался к холодцу, — но я не сразу встал.       — Ясно, — Ротгер сел на стул.       — Сколько ему лет?       — Не знаю, Юлиана не посвятила меня в такие тонкости.       Хмыкнув, Ледяной выудил из холодильника еще какие-то соусы и, расставив всё это богатство на столе, отошел к плите, где занялся приготовлением шадди. Вальдес сдерживался полминуты, после чего все-таки выдал:       — Ты ничего не хочешь спросить?       — Ммм, — Кальдмеер сделал вид, что глубоко задумался, после чего, продолжая заниматься напитком, сказал: — Боюсь, вопросов будет слишком много. Начать хотя бы с того, откуда взялся платок, который — я лично это видел — почти пятнадцать лет назад закопали в Ротфогеле, ну, или его… хм… двойник, не суть важно. Или, допустим, почему кровать превратилась в клумбу…       — Я же закрыл дверь! — возмутился Бешеный.       — Так я её тоже потом закрыл, — адмирал цур зее пожал плечами.       — Знаешь, есть такая поучительная сказка…       — Знаю. Вот отрастишь бороду, тогда и поговорим.       — Олаф!       Негодование вице-адмирала достигло таких размеров, что он не смог усидеть на стуле. Подскочив, Ротгер быстро отошел к окну — так что уничтожающий взгляд достался кустам, а не любовнику.       — Но главный вопрос, который меня волнует, — донеслось сзади, — почему я до сих пор в своем уме? Или, может быть, уже не в своем? Как человек может определить, тронулся он головой или нет?       — Можно сходить к психиатру, — съязвил Вальдес.       Помолчав некоторое время, Ледяной ровно произнес:       — Отличный совет. Спасибо.       Бешеный стрельнул взглядом в сторону плиты. Разумеется, Олаф был далеко не спокоен, но голос его никогда не выдавал. Не оборачиваясь, адмирал цур зее заметил:       — Ты мог предупредить меня, чтобы я туда не ходил.       «Ты мог бы догадаться!» — гневно подумал Ротгер, но все-таки сдержался и промолчал. Немного успокоившись, он заговорил, глядя в сад:       — Я не знаю, что за существо приходило ночью. Никогда не сталкивался ни с чем подобным. Как ты мог заметить, оно попыталось сойти за выходца, но не слишком убедительно. Что касается «клумбы», то это моих рук дело — по милости этой твари пришлось совершить ночью небольшое… путешествие. Там, где я побывал, мне встретились Готлиб Доннер и Виктория Шефер.       Кальдмеер тяжело вздохнул, но ничего не сказал.       — Она-то и передала этот платок, и сообщила еще несколько занимательных фактов. Например, что наша ночная гостья любит играть воспоминаниями. Однако я так и не смог понять, за чем охотилось это существо и от кого из нас хотело это что-то получить. Конечно, мне было бы приятней и спокойней знать, что конечной целью её желаний являюсь именно я, но… — повернувшись, он пристально посмотрел на Ледяного и закончил: — …нельзя исключать и второго варианта.       — Понятно, — отозвался любовник, разливая шадди.       — Такие вот дела, господин Кальдмеер, — вздохнув, Ротгер вернулся за стол.       Олаф сел напротив и, пододвинув к вице-адмиралу его кружку, сказал:       — Я уже ничему не удивляюсь.       Вальдес бросил на него странный взгляд, и Ледяной ни с того ни с сего порадовался, что дожил до этого утра — не применительно к событиям минувшей ночи, а вообще, в целом — и может вот так вот сидеть напротив Ротгера, пить шадди, есть холодец с горчицей и просто наслаждаться своим существованием. Это длилось всего мгновение, но после обоим стало как-то спокойнее.       Некоторое время они завтракали молча. Отложив вилку, Бешеный потянулся и вдруг спросил:       — А во сколько сбор?       — Я не спрашивал, — Кальдмеер пожал плечами.       — Ну, судя по тому, что никто нам пока не звонит, время еще есть, — заключил вице-адмирал. — Ладно, позавтракаем, соберемся и поедем, — почесав щеку, он задумчиво добавил: — Главное, не забыть побриться.       — А как же борода? — удивился Олаф.       Закатив глаза, Вальдес с чувством произнес:       — Если бы борода была для тебя авторитетом, я бы две отрастил!              Олаф вернулся в дом за солнцезащитными очками — и если свои он нашел почти сразу, то с теми, что принадлежали Вальдесу, пришлось повозиться. В итоге они обнаружились в ванной на первом этаже. Проходя мимо лестницы, ведущей наверх, Ледяной невольно замедлил шаг. Несмотря на солнечную погоду, там было темно и как-то не по-летнему зябко. Он не жалел, что заглянул в комнату после вчерашнего, но спокойствия от этого, разумеется, не прибавилось. Кальдмеер мог бы слукавить и сказать, что до встречи с Бешеным ничто сверхъестественное не омрачало его жизнь, но это было не так. Скорее уж наоборот: именно любовник смог убедить его в том, что встреча с чем-то подобным может оказаться приятной и даже полезной.       Олаф давно уже не испытывал леденящего ужаса при виде теней на ступенях, но в былые годы старый кошмар преследовал его довольно часто. Ему снился ветхий трап, по которому спускалось нечто. Сам Кальдмеер при этом стоял внизу и, не в силах пошевелиться, заворожено смотрел, как по ступеням медленно и неотвратимо скользит тень чудовища. Но самое страшное в этом сне начиналось в тот момент, когда лейтенант цур зее опускал взгляд на свои руки и понимал, что они пусты…              Ночь вступает в свои права, загораются звезды, меняются запахи. В обложенном камнями кострище весело пляшет огонь. Они с Вальдесом сидят, прислонившись спинами к огромному валуну, и разговаривают. С одной стороны, опоздать на последнюю электричку было верхом непредусмотрительности, а с другой — заночевать на природе оказалось не так уж плохо.       — Твоя очередь что-нибудь рассказывать, — Ротгер зевает.       — Даже не знаю, что тут можно рассказать, — задумчиво отвечает Ледяной.       — Хм, — друг хитро щурится, — а заявки принимаешь?       — Валяй, — Кальдмеер улыбается.       — Тогда хочу историю про твой шрам.       — Ммм, — собеседник невольно касается щеки, — да какая там история…       — И все-таки, — вице-адмирал всем своим видом выражает готовность слушать.       — Давно это было, я только начинал служить, — вздыхает Олаф и, подумав, продолжает: — Мы встретили в море рыболовное судно, никто не выходил на связь, на палубе тоже никого не наблюдалось. Ну, естественно, получили приказ выяснить, что произошло, высадились…       Нахмурив брови, Кальдмеер замолкает. Проходит, наверное, целая минута, прежде чем он, потерев переносицу, говорит:       — В общем, как потом установили, там один из рыбаков с катушек съехал и всех переубивал. Нам тоже досталось. Я, честно говоря, смутно помню тот момент. После того, как мы нашли два первых трупа, у меня всё перед глазами поплыло… Мне рассказали, что он внезапно выпрыгнул откуда-то и сразу полоснул, потом на других кинулся, но его удалось скрутить.       За рассказом адмирала цур зее следует долгое молчание. Нахмурившись, Вальдес смотрит в костёр.       — Такая вот история, — говорит Олаф, отвернувшись.       — Официальная версия, понимаю, — кивает Ротгер, переводя взгляд на друга. — Ты… на самом деле ничего не помнишь? Или просто не хочешь вспоминать?       — Не понимаю, о чем ты, — Кальдмеер сцепляет руки в замок.       — Понимаешь, — спокойно возражает Бешеный, — потому что говоришь неправду. Если не хочешь или если тебе неприятно вспоминать об этом, так и скажи, я не обижусь.       Закрыв глаза, Ледяной тяжело вздыхает. Собравшись с силами, он отвечает:       — Это… я не знаю, как о таком рассказать. Иногда мне кажется, что я сам всё придумал, потому что… Ротгер, если бы ты видел, что он сделал с людьми, у тебя бы волосы встали дыбом. Когда мы наткнулись на первое тело, нас всех стошнило — всех! Я-то ладно, мне было всего двадцать три, ещё толком ничего и не видел, но со мной отправили бывалых людей, — совладав с чувствами, Олаф подводит итог: — У меня в голове не укладывалось, что человек вообще способен на… такое.       Вальдес смотрит и не может отвести взгляд — застывшее лицо Ледяного делает рассказ ещё более жутким.       — Нас было пятеро, — продолжает друг, глядя на огонь и не видя его. — Я сообщил о находке и попросил подкрепление, но капитан заявил, что не надо сгущать краски, и приказал продолжать поиски. После второго трупа наш разговор повторился, а после третьего нервы у меня, знаешь, сдали, и я уже собрался высказать всё, что думаю, но… В общем, тут он и выскочил.       …Движение сбоку, лейтенант цур зее инстинктивно отпрыгивает в сторону, странный свист, удар, крики, топот, огромная быстрая тень, что-то горячее стекает по щеке и капает с подбородка…       Непроизвольно закрыв ладонью щеку, Кальдмеер снова тяжело вздыхает:       — Не знаю, можно ли было что-то сделать. Остальные бросились к выходу, а я пока поднялся, пока рацию нашел. Хабель потом рассказывал, что я очень спокойно доложил о нападении, но сам я этого не помню, и как назад шел — тоже не помню, и как топор с щитка снял. Помню только, как остановился около трапа, на выходе уже, и увидел тень. Он навстречу спускался… Огромный, выше меня, и лапищи с вот такими когтями, а в лицо я даже и смотреть не стал. Он, кажется, рычал ещё, и воняло от него ужасно, но это всё уже как в тумане.       — И что дальше было, не помнишь? — уточняет Ротгер.       — Нет, — Ледяной качает головой.       Сейчас он говорит правду, а жаль. Бешеный немало бы отдал за рассказ о том, как лейтенант дриксенского флота с одним топором одолел гостя из Седых Земель. Вице-адмирал переводит взгляд на друга, который прислушивается к ночным шорохам и с опаской смотрит в лесную чащу.       — Здесь их нет, — говорит Ротгер.       Вздрогнув, Олаф устремляет на него удивленный взгляд.       — Медвежьих братьев, — поясняет Вальдес, — по эту сторону гор их называют «ньербьёрнт». Раньше, говорят, они людей не трогали, но с тех пор, как никого на Севере не осталось, одичали.       — Ммм, — адмирал цур зее явно озадачен.       — Не думал, что я тебе поверю?       — Мягко говоря, — признается он.       — Если человек говорит о чем-то… подобном, — Бешеный не к месту улыбается, — я всегда знаю, врет он или нет. То существо не было человеком, даже если ты сам себе не веришь.       — Я не… — начинает Кальдмеер, но так и не может продолжить.       — Всё в прошлом, — придвинувшись, Ротгер кладет руку поверх его ладони. — Если тебя беспокоят сны, я могу помочь.       — Мне они только в Ротфогеле снились, — Олаф качает головой, — а потом перестали. Но всё равно спасибо.       — Мне-то за что, — Вальдес усмехается, — это тебе надо спасибо говорить. Если бы такая страсть до континента добралась, это бы точно никому не понравилось.              На втором этаже было тихо. Постояв у лестницы с полминуты, адмирал цур зее убедил себя, что все в порядке и вышел из дома. Ротгер уже сидел в машине. Обходя внедорожник, Ледяной почувствовал знакомый тяжелый взгляд и, остановившись, посмотрел в сторону соседской пихты. В какой-то момент ему даже показалось, что он уловил движение среди ветвей. Зажмурившись, Кальдмеер мотнул головой и сел на переднее сиденье.       — Тоже заметил нашу подружку? — мрачно усмехнулся вице-адмирал.       — Она что, — Олаф оглянулся, — правда там сидит?       — Сидит, — вздохнул Бешеный, заводя мотор, — куда ей деваться.       Откинувшись назад, любовник пробормотал на родном языке пару красочных ругательств.       — Ничего, прорвёмся, — неожиданно подмигнув, Ротгер участливо похлопал Ледяного по коленке.              Мэллит специально вышла с опозданием, чтобы не оказаться на месте раньше остальных, но обычно крайне медлительный автобус на этот раз с ветерком домчал её до яхт-клуба за какие-то сорок минут. В начале третьего гоганни уже стояла у входа и размышляла, что лучше: позвонить сразу или для верности с полчаса погулять в ближайшем парке. После ночной грозы в Хексберг вернулась долгожданная свежесть, и девушка почти склонилась к варианту с прогулкой, когда ей навстречу вышел загорелый охранник.       — Госпожа Сакаци? — уточнил он.       Она удивленно моргнула, после чего ответила:       — Да. Да, это я.       — Идемте, провожу вас до «Раймонды».       Кивнув, Мэллит последовала за охранником через проходную, обширную территорию яхт-клуба и дальше — к причалам, вдоль которых меланхолично покачивалисьна волнах большие и маленькие суда. «Раймонда», безусловно, не являлась самой пафосной яхтой Талига, но, на вкус гоганни, выглядела весьма внушительно.       На полпути девушка оглянулась и увидела, что следом идет щуплый парень в красной бандане и солнцезащитных очках.На нем была светлая футболка с каким-то абстрактным рисунком и простые белые шорты, обуви на худых ногах не наблюдалось.       — Вы невероятно пунктуальны, Мэллит! — воскликнул он, и гоганни вздрогнула, узнав голос Рокэ Алвы.       Смутившись, она опустила взгляд, но тут же взяла себя в руки и, снова посмотрев на кэналлийца, ответила:       — Здравствуйте. Было неловко опаздывать.       Отпустив охранника, Ворон повел девушку дальше.       — Понимаю, — сказал он, — но, боюсь, в ближайшее время нам предстоит лишь тягостное ожидание менее сознательных личностей.       — Я думала, вы все вместе приехали, — Мэллит улыбнулась.       — Увы, — отвернувшись, Алва зевнул, после чего продолжил: — Здесь только мы с Рамоном. Хулио и Филипп отправились докупать всё необходимое, а Луиджи я на всякий случай отправил вместе с ними. Где слад… кхм, Вальдес с Ледяным, понятия не имею, ещё им не звонил.       — Ротгер любит появляться в последний момент, — ответила гоганни.       — Или не появляться, — усмехнулся Ворон, — но это уже наши с ним личные счеты.       Они поднялись на борт, и Рокэ проводил свою спутницу до каюты, после чего сообщил, что будет ждать её наверху. Оставшись одна, Мэллит села на край кровати и, закрыв глаза, мысленно досчитала до сорока. В конце концов, бояться и переживать было поздно. Уже много лет как. Надев купальник и замотавшись в большой шелковый платок на манер клавийских женщин, гоганни заколола волосы на макушке и поднялась на сан-дек.       Первым, что она увидела на верхней палубе, был бескрайний диван, на котором возлежал огромный марикьяре в красных плавках. То и дело припадая к оранжевому коктейлю со льдом, Рамон что-то нравоучительно говорил Ворону, по-морисски сидящему в дальнем углу необъятного предмета мебели. Очков на кэналлийце уже не было. До Мэллит донеслись обрывки разговора:       — …было брать с бассейном.       — Вот уж чего я никогда не понимал, так это бассейна на яхте, — фыркнул Рокэ, — к тому же, здесь есть джакузи.       — Ты слишком консервативен, — отмахнулся Альмейда и тут же пустился в фантазии: — Представь только: бассейн, дайв-дек, вертолетная площадка…       — …кинозал на триста персон, винный погреб, казино с блэкджеком и ш… — Ворон заметил девушку и, тут же сориентировавшись, закончил: — …шадди.       Рамон удивленно поднял брови и, проследив за взглядом друга, поспешно сел.       — Добро пожаловать на «Раймонду», эреа, — сказал марикьяре и как-то смущенно кашлянул.       — Благодарю, — только и смогла выдавить из себя Мэллит, пораженная видом загорелого южанина.       Альмейда оказался еще прекрасней, чем в её фантазиях. В такие моменты гоганни особенно остро осознавала, что жизнь ничему её не научила, потому что на каждые новые грабли она, пожалуй, наступала даже с большим энтузиазмом, чем на предыдущие. Молчание затягивалось, и Алва, поняв, что друг не намерен как-то исправлять ситуацию, поднялся с места.       — Господа, — сказал он, перешагивая через Рамона, — у меня есть весьма своевременное предложение отбросить предрассудки и перейти на «ты».       — Я не против, — марикьяре снова припал к коктейлю.       — Мэллит? — спросил Ворон, спрыгнув с дивана.       — И я, — она кивнула.       — В таком случае, располагайся, где тебе удобнее, — кэналлиец отвесил шутливый поклон.       Улыбнувшись, девушка разулась и забралась на диван. Там она устроилась так, чтобы видеть и мужчин, и возвышающуюся вдалеке гору.       — Раз уж я поднялся, — между тем продолжил Алва, — у кого какие пожелания?       — Мне еще одну «Гальтару», — тут же отозвался Рамон.       Ворон закатил глаза, но это не произвело должного эффекта на адмирала Талига, и тогда он посмотрел в сторону Мэллит.       — А мне что-нибудь освежающее, — сказала она.       — Алкогольное? — уточнил Рокэ.       — Да, можно и алкогольное, — гоганни пожала плечами, — я давно не соблюдаю заветы Гоха.       Удовлетворившись ответом, кэналлиец ушел куда-то вниз.       — Позер, — проворчал Альмейда, снова растягиваясь на диване.       — Обычно он ведет себя иначе? — решила уточнить Мэллит.       — Сложно сказать, — марикьяре перевернулся на живот, — многие знают и любят Росио именно таким, но я, честно говоря, их не понимаю, — подумав, он добавил: — И его часто не понимаю, и других, которые не хотят быть собой.       — Быть собой временами непросто, — гоганни посмотрела в сторону горы.       — Но зато всегда приятно, — заметил Рамон.       — Да, — согласилась девушка, обняв коленки, и спросила: — Хорошо излом отметили?       Лицо Альмейды было красноречивей любых слов; совладав с чувствами, он ответил:       — Оригинально.       — Что же там произошло? — Мэллит улыбнулась.       — Много чего, — марикьяре зловеще хмыкнул, — и сегодня последует продолжение.       Девушка засмеялась. Это веселье было необъяснимым, но остановиться она уже не могла. Что-то подобное гоганни чувствовала, будучи юной — когда в ночи луны убегала из дома и до утра бродила по сонным улицам Агариса или по зловещему пустырю в двух кварталах от дома. Завеса тайны, смертельная опасность, жизнь на острие ритуального стилета… Этот смех рождался слишком глубоко, и порой Мэллит казалось, что он принадлежит не ей, а кому-то другому — древнему и могущественному существу или, может быть даже, самой вселенной. Глядя на неё, Альмейда развеселился тоже.       Рокэ вернулся через несколько минут — в одной руке он нес поднос с коктейлями, а второй придерживал большое блюдо с фруктами, которое покоилось у него на голове.       — Смотрю, вы тут развлекаетесь, — усмехнулся он.       — Что за диво? — Рамон захохотал. — В Олларии сейчас модно ходить с тарелками на голове?       — А ты думал! — не остался в долгу кэналлиец. — Благодаря барону Капуль-Гизайлю у нас там теперь все говорят: «Не можешь использовать голову по назначению, используй её хоть как-нибудь».       — Что же он такое сделал? — хихикнула Мэллит, забрав у Ворона фрукты.       Об этом странном господине со смешной фамилией она слышала ещё от Вальдеса, но тот отзывался о нём на удивление почтительно.       — О! — Рокэ сделал страшные глаза и, протягивая девушке зелено-голубой коктейль, сказал: — Это был в высшей степени прекрасный вечер! Господин барон… да поставь их прямо на диван… так вот, Капуль-Гизайль в очередной раз показывал почтенной публике, на что способны его пернатые любимицы, когда одна из них каким-то образом выбралась из клетки. Облетев комнату, канарейка изрядно напугала обладателей дорогих костюмов, но в итоге приземлилась барону на голову, где и продолжила прерванное пение, — раздав напитки, Алва забрался на диван и продолжил свой рассказ: — Уже после номера госпожа баронесса пожурила мужа и заметила, что использовать голову в таком качестве, как минимум, странно, на что Капуль-Гизайль не растерялся и выдал упомянутую фразу…       К этому моменту Альмейда уже катался по дивану, а Мэллит плакала от смеха, уткнувшись в свои коленки. Ворон, в достаточной мере удовлетворенный произведенным эффектом, отдал должное «Огням Данара». На самом деле он не слишком жаловал коктейли, но крайне любил процесс их приготовления. Ещё в глубоком детстве во время какого-то очередного праздника Рокэ тайно пробрался на «взрослую» половину, где стал свидетелем виртуозной работы бармена, и долгое время был уверен, что видел морисского колдуна за приготовлением разноцветных зелий. Мысленно усмехнувшись, кэналлиец подумал, что жизнь в какой-то степени похожа на алкогольные коктейли, волшебство и красота которых часто оборачиваются пошлым похмельем.              Рокэ сидит в кресле, прикрыв глаза ладонями. Ему кажется, что ещё немного — и он сойдет с ума: всё, всё, что ему дорого, абсолютно всё катится в закат. Семья, друзья, жизнь… Если так пойдет дальше, то останутся только слова. Пустые и бессмысленные — как те, что выходят из-под его руки, когда он сочиняет очередное бездарное стихотворение.       Звук открывающейся двери, тихие шаги.       — Соберано, — говорит Хуан, — по вашему распоряжению…       — Не называй меня так, — пока-ещё-маркиз-Алвасете сжимает виски.       Никто, никто в этом доме не верит, что отец поправится. Говорят, первый раз он слёг после того, как за каких-то семь лет умерли два его старших сына и обе дочери. Рокэ тогда было года три от силы, и он ничего об этом не помнил. Когда младшему Алве исполнилось шестнадцать, почти друг за другом ушли Карлос и мать, но и тогда отец нашел в себе силы пережить потерю. Рокэ никогда бы не подумал, что известие о покушении на его жизнь станет последней каплей для человека, который почти не обращал на него внимания. Всеобщим любимцем был Карлос, а он — так, приложением.       Хуан садится рядом и, положив руку на плечо воспитанника, вкрадчиво произносит:       — Вот что я скажу тебе, Рокэ, сейчас не время падать духом. Каждому человеку бывает больно, и твоя боль, может быть, застилает всё вокруг, но подумай, каково сейчас остальным: мне, другим слугам, всем кэналлийцам. Ты теряешь отца, а мы — опору под ногами. Для нас соберано — больше, чем человек, и больше, чем король, и ты — наша последняя надежда.       — Я этого не хочу, — глухо отвечает Рокэ.       — Это не зависит от твоих желаний, — Хуан качает головой и, тяжело вздохнув, обнимает молодого человека.       — Ладно, — говорит маркиз Алвасете, убирая руки от лица, на котором появляется некое подобие улыбки, — что там у тебя?       — Рэй Вальдес здесь, — кэналлиец поднимается.       — Пусть заходит, — отвечает Рокэ, — и ты тоже останься.       Кивнув, Хуан покидает кабинет, чтобы через несколько минут привести с собой молодого человека в военно-морской форме. На вид он вылитый марикьяре, хотя его мать и была северянкой. Предупреждая полагающиеся приветствия, маркиз Алвасете встает с кресла и, подойдя к озадаченному лейтенанту, протягивает руку для пожатия:       — Обойдемся без громких слов, господин Вальдес. Рамон мне про вас рассказывал.       — Мне про вас тоже, — Ротгер отвечает на рукопожатие, — но, сказать по правде, я не совсем понимаю, для чего меня вызвали.       Рокэ не любит смотреть на людей снизу вверх, но с этим уже ничего не поделаешь. Отойдя в сторону, он знаком указывает Хуану сесть в какой-нибудь темный угол, и только после этого произносит:       — Рамон говорил, вы обладаете некими способностями.       — Э… — Вальдес явно удивлен; почесав затылок, он задумчиво выдает: — Наверное, Альмейда как-то не так выразился. Ведьмы меня, конечно, любят, но ничего такого особенного я не умею. Ну, если только вещь какую-нибудь найти или что-то про неё рассказать, или про место... Но я так, любитель, есть люди, которые делают всё это лучше меня.       — За последние полгода я, кажется, увидел их всех, — Рокэ странно усмехается, — но, увы, все они либо не смогли ответить на интересующий меня вопрос, либо отказались даже попытаться.       — Если так, — хмурится молодой человек, — то рассчитывать на меня тем более…       — Да, я понимаю, — перебивает кэналлиец, — но, тем не менее, хочу, чтобы вы попытались. О чудачествах Вальдесов на Марикьяре ходит достаточно историй, да и ваша покойная бабка, баронесса Армбрустер, в молодости тоже баловалась… всяким.       Лицо Ротгера становится непроницаемым. Наверное, ему неприятны воспоминания о полубезумной бергерше, сначала собиравшей на свои «мистические вечеринки» весь север Талига, а потом внезапно ударившейся в эсператизм.       — Ладно, — говорит он, — я попробую. Что вы хотите узнать?       — Я…       Рокэ понимает, что не может заставить себя произнести это вслух. Все догадки кажутся бредом. Просто подстегнутая депрессией воспаленная фантазия.       На помощь приходит Хуан.       — Маркиз Алвасете, — тихо говорит он из своего угла, — хочет знать, почему все его братья и сестры умерли молодыми, и могли ли этому способствовать какие-то потусторонние силы.       — Я понял, — Вальдес кивает, — но мне надо будет сильно сосредоточиться и… лучше, конечно, делать это утром или вечером.       Рокэ удивленно поднимает бровь.       — На закате мне проще что-то увидеть, а на рассвете — понять увиденное, — поясняет Ротгер и, глянув в сторону окна, задумчиво произносит: — Солнце почти село, так что лучше подождать восхода. Во сколько здесь светает?       — В пятом часу, — отвечает Хуан.       — Мы можем начать в четыре.       — Место имеет значение? — уточняет Рокэ.       — Главное, чтобы вы там были, — хмыкает тот.       — Значит, договорились: в четыре утра я буду ждать вас двоих в своей спальне. Хуан, покажи господину Вальдесу его комнату.       …       Так и не сомкнув глаз, маркиз Алвасете поднимается с постели в половине четвертого и ещё полчаса нарезает круги по комнате. Он не слишком верит в успех затеянного дела, но бесконечные переживания и бессонница дают о себе знать. Рокэ вспоминает ночь на Винной улице, и его трясет — не от негодования или обиды, а от воспоминания о глазах случайного спасителя. Глазах, которые не могли принадлежать человеку.       В назначенное время в комнату заходят мрачный от недосыпа Хуан и растрепанный потомок южанина и северянки. Что удивительно, сейчас Вальдес больше похож на бергера. Усадив сына соберано на ковер, он устраивается напротив и берет его за руки. В первое мгновение кэналлиец чувствует себя идиотом, но спокойное и неожиданно серьезное лицо молодого моряка заставляет его немного расслабиться.        Ротгер сидит, прикрыв глаза, а утренние сумерки тем временем проникают в комнату, делая все предметы одинаково серыми и словно какими-то зыбкими. Рокэ чувствует, как от ладоней до плеч разливается приятное тепло, как оно проникает всё глубже и глубже… В какой-то момент маркиз Алвасете понимает, что предметы не кажутся ему серыми — они действительно потеряли свой цвет и теперь расплываются, исчезают в заполонившем комнату тумане.       — Тише, — мягко произносит Вальдес, — не дергайся, до тебя, и правда, нелегко добраться.       Рокэ послушно замирает, но дурное предчувствие выгрызает его изнутри. Он понимает, что не хочет знать того, что сокрыто за пеленой тумана, однако отступать уже поздно.       Поток ощущений и образов обрушивается на них со всех сторон, крутит, несет прочь, но кэналлиец лишь сильнее сжимает ладони своего спутника. Где-то совсем близко кричат женщины, и почему-то маркиз Алвасете знает, что их прекрасные лица искажены болью — ему хочется бежать оттуда, где одна жизнь забирает другую. Спустя мгновение он слышит юношеский смех — делая роковой шаг, черноглазый парень ещё не знает, что умрёт, в отличие от другого, того, кто смирился и сделал выбор в пользу долга.       — Карлос! — кричит Рокэ, но брата уже не вернуть.       Это не может быть правдой, никто не должен отдавать свою жизнь за пустой звук, за слова, смысл которых давно потерян! Молодой человек чувствует горячую влагу на своих щеках, но это горечь тех, кому судьба не оставила выбора. «Какого?.. Проклятье! Твари закатные! Создатель! Энрике, что ты на меня так смотришь?» — лицо второго пилота бледнее мела, а женщина с красной лилией в белых волосах отводит взгляд. Видение ускользает, и, пытаясь его удержать, Рокэ впивается ногтями в похолодевшие ладони Вальдеса.       …Треск, отчаяние, волны холодного ужаса.       — Прием! Прием! Вы там что, оглохли?       — Пшш… бочв… семь…жсслышно!       — Повторяю, мы А-267, теряем…       — Шствхххсс…       — Анэм-267, теряем высоту, теряем…       — Шшпшшш…       — Бесполезно, — марикьяре закрывает глаза.       — Что там под нами? — Рубен пытается совладать с предательской дрожью.       — Сухая Подкова, — отзывается голос сзади. — Это поместье Гомесов, если я ничего не путаю. Скверное место.       — К кошкам, — бледное лицо Энрике полно решимости, — попробуем сесть вон там. Держитесь, ребята.       — Как глупо, — на пределе слышимости шепчет блондинка, сжимая руку своего спутника.       — Все будет хорошо, — мужчина со странно знакомым лицом оставляет поцелуй на её виске…       Рокэ бросается прочь, он и так знает, что будет дальше. Удар по голове, выстрел, лезвие ножа перед глазами — предательство — это всё, что он понял, и это всё, что нужно понять, чтобы убраться отсюда как можно скорее. Слабый ночной свет. Люди или тени? Маркиз Алвасете мечется по комнате словно загнанный зверь и отбивается, чем придется, но спасение приходит неожиданно — волосы незнакомца отливают золотом, у него взгляд закатной твари. Рокэ медленно сползает по стене, залитой лунным светом, и отрешенно наблюдает за тем, как чужак бесстрастно убивает растерявших смелость людей. Одного за другим. Голубая рубашка медленно пропитывается кровью, холодеет под сердцем.       — Это совсем не страшно, — улыбается Рамон.       — Это совсем не страшно, — вторят ему Инес и Антония-Каэтана.       — Это совсем не страшно, — соглашается Рубен.       — Это совсем не страшно, — говорит Карлос.       Последний убийца падает замертво, и незнакомец, пригладив волосы, идет к двери.       — Это… несправедливо, — шепчет Рокэ, пытаясь подняться.       — Несправедливо? — у спасителя красивый голос и движения хищного зверя. — Не тебе искать справедливости.       — А кому же тогда? — хмурится последний сын. — Если все уже мертвы…       Отвернувшись, чужак странно произносит:       — Иногда лучше умереть. Но если ты можешь с этим жить, то живи.       Что это значит? Что всё это значит? Тело коченеет от холода, и синеглазая женщина уводит мертвых и убитых. В её волосах сияют звезды, там, где она прошла, цветут незабудки. Они ничего не помнят — они напоминают о том, что давно забыто. Комната вращается перед глазами, цветы зовут за собой — если идти след в след…       — Рокэ! Рокэ! — кто-то нещадно трясет его за плечи.       Маркиз Алвасете открывает глаза и видит перед собой бледное лицо Вальдеса и обеспокоенное — Хуана.       — Всё нормально, — бормочет он, пытаясь подняться.       Оба бросаются ему на помощь, и уже через полминуты молодой человек лежит в постели.       — Узнал что-нибудь? — спрашивает Рокэ, поймав взгляд Ротгера.       — Да, — кивает тот, садясь на край одеяла, — мужчина, который спас тебя, не был человеком, но я с такими существами ещё не встречался. Судя по всему, он достаточно крут, чтобы путешествовать по мирам, но делает это не по своей воле.       — О чем ты говоришь, — кэналлиец качает головой, — и, главное, почему я верю…       — Потому что между нами состоялся тесный ментальный контакт, — фыркает Вальдес, — в умных книжках это так называется. Я про тебя узнал, ты про меня — видишь, мы даже вынуждены теперь общаться как приятели.       — Ясно, — Рокэ закрывает глаза; как же он устал.       — А что касается твоего вопроса… — Ротгер запинается, но все-таки продолжает. — Это действительно сложно. То есть, так-то ничего выдающегося: семейное проклятие. У многих такой багаж есть, но в твоем случае это ещё и тесно связано с древней магией, в которую сейчас лучше вообще не соваться.       — Но от этого можно как-то избавиться? — подает голос Хуан.       — Как-то, наверное, можно, — вздыхает Вальдес, — но тут я точно ничем помочь не могу. Думаю, если бы целью проклятия было уничтожение рода Алва, то он бы давно уже пресекся. Скорее всего, оно подразумевает расплату за не самые лучшие поступки предков.       — Но почему я?       Маркиз Алвасете понимает, что задавать риторические вопросы в такой ситуации неуместно, но ответ, который озвучивает Ротгер, ещё хуже:       — Потому что, вероятно, ты первый, кому это под силу.       Некоторое время все трое молчат, но вот Хуан приходит в себя и решает взять ситуацию под контроль.       — Думаю, всем нам нужно отдохнуть, — говорит он.       — Не то слово, — Вальдес отводит взгляд.       Рокэ вздрагивает. Это… так знакомо — до боли. Схватив его за руку, он шепчет:       — Та женщина в самолете… и мужчина…       — Да, — глухо отвечает Ротгер, — это были мои родители.              Рамон и Мэллит всё ещё приходили в себя после истории с канарейкой. Отправив в рот пару виноградин, Алва бросил взгляд в сторону берега и неопределенно хмыкнул. Вальдес и Кальдмеер шли к яхте, выясняя отношения прямо на ходу. Конечно, слова с такого расстояния были не слышны, но жестикуляция первого прекрасно их заменяла. Первые полпричала вице-адмирал возмущенно размахивал руками, а когда любовник схватил его за плечи и заставил остановиться, начал яростно тыкать пальцем в грудь Ледяного. Олаф воспринимал это философски и, поглаживая Бешеного, упрямо гнул свою линию, чем только подливал масла в огонь. Во всяком случае, Рокэ не раз убеждался на собственном опыте, что взывать к разуму любимца астэр в такие моменты бесполезно. Каково же было удивление кэналлийца, когда через пару минут запал Ротгера заметно ослаб, а спустя еще минуту любовники уже пришли к какому-то общему решению.       — Святой человек, — пробормотал Ворон и, странно вздохнув, прикончил свой коктейль.       — Ты что-то сказал? — удивился Альмейда.       — Нет, — покачав головой, Рокэ потянулся за грушей.       — Ой, — сказала Мэллит, — а вот и Вальдес с Ледяным идут.       — Ну и отлично, — зевнул адмирал, — значит, осталось только этих троих дождаться.       Ротгер и Олаф появились на сан-деке через несколько минут. И хотя поздоровались они довольно весело, ни от кого из присутствующих не укрылась их явная озабоченность каким-то вопросом. Кальдмеер то и дело поглядывал в сторону берега.       — Всё настолько плохо? — удивился Алва.       — Вроде того, — усмехнулся Бешеный, — последний раз мы видели эту тварь около заправки. Я ей, конечно, пригрозил кулаком, но не думаю, что она убоялась.       Удивленно подняв брови, гоганни перевела взгляд с одного на другого, а потом посмотрела на Рамона, но тот, судя по всему, тоже был не в курсе.       - Мда, — Ворон почесал бандану.       — Я думаю, мне лучше остаться… — начал было вице-адмирал, но Альмейда его перебил.       — А я так не думаю, — отрезал он. — На «Раймонду» всякой нечисти хода нет, не говоря уже о том, что никому из нас не придет в голову бросить тебя в беде.       — Я и не прошу бросать, — возразил Вальдес, — просто мне нужна… свобода маневра!       Ледяной удостоил его спину таким красноречивым взглядом, что Альмейда даже на долю секунды проникся к дриксу уважением, а Ворон понял, о чём эти двое спорили на причале.       — Бешеный, — грозно сказал Рамон, прикрыв глаза, — ты засветил мне в глаз, проигнорировал проводы Бреве, рассказываешь о какой-то твари, с которой, судя по виду, развлекался всю прошлую ночь, и после этого думаешь, что я разрешу тебе уйти?       — Это необходимо, — с нажимом произнес Ротгер.       — Нет, — ответил марикьяре, — вот моё окончательное решение.       — Соберано? — спросил вице-адмирал.       — Нет, — Рокэ отвернулся.       — В таком случае, — Вальдес усмехнулся в своей обычной манере, — послеживайте за берегом, а я отдохну хотя бы пару часов.       Альмейда и Ворон переглянулись.       — Что? Должен же я когда-то спать!              В каюте Ротгер первым делом пнул ни в чем неповинные тапочки и, ругаясь сквозь зубы, скрылся в ванной. Спать он не хотел, а вот удушить кое-кого — очень даже. Кальдмеер только вздохнул и, закрыв дверь на замок, сел на кровать. Он не мог предположить, что станет непосредственным участником чего-то подобного, но когда на заправке это существо запрыгнуло на крышу внедорожника и, гортанно хохоча, стало там что-то отплясывать, твердо решил для себя, что ни при каких обстоятельствах не оставит Бешеного. Схватив лежавший на заднем сидении зонт-трость, Олаф выскочил из машины и, что было сил, засветил плясунье промеж огромных желтых глаз. Видно, судьба у него была такая — бороться с нечистью подручными средствами. Правда, святой Торстен, говорят, вообще голыми руками закатных тварей скручивал. Размышляя о величии варитских королей, адмирал цур зее отрешенно наблюдал, как «подружка» улепетывает в сторону ближайших кустов. Вальдес, подоспевший как раз в тот момент, когда она издала обиженное «щщаащ!» и скрылась из виду, не знал плакать ему или смеяться.       — Тоже мне, друзья, — уже спокойнее произнес вице-адмирал, растягиваясь на кровати.       — Я их понимаю, — Ледяной пожал плечами.       — Сравнение неуместно, — Ротгер закрыл глаза, — ты — заинтересованный во мне и ужасно упрямый человек, а они — люди, которые прекрасно знают, на что я способен.       Ничего не отвечая, Кальдмеер лег рядом. Сдвинув брови, Бешеный тяжело вздохнул, а потом вдруг довольно усмехнулся.       — Всё-таки здорово ты её… зонтом, — пояснил он.       — Что было, тем и прогнал, — адмирал цур зее пожал плечами.       — Олаф, — Вальдес открыл глаза и очень серьезно посмотрел на любовника, — никогда так больше не делай.       — Я бы с удовольствием, — он улыбнулся.       Странно хмыкнув, Бешеный коснулся щеки со шрамом и шутливо заявил:       — Я, между прочим, смертельно за вас испугался, господин адмирал!       Шутка, в которой не было и доли шутки. Изловчившись, Кальдмеер поцеловал загорелое запястье.              Бешеный переворачивается на другой бок, наверное, четырехсотый раз за последние полчаса.       — Я тоже не могу уснуть, — говорит Олаф и, перестав сверлить глазами потолок, переводит взгляд на любовника.       — Кошкин ливень, — ворчит вице-адмирал, поворачиваясь снова, — не мог послезавтра начаться.       — Мы и так неплохо отдохнули, — Кальдмеер проводит рукой по его плечу. — Надеюсь, не последний раз.       — Твой оптимизм не знает границ, — хмыкает Вальдес.       — Я серьезно, — рука Ледяного перемещается к уху и дальше — в волосы, — это были лучшие три недели за последние… ну, лет десять точно.       — А как же три недели в Эйнрехте? — почти правдоподобно возмущается Ротгер.       — Они на втором месте, — смеется адмирал цур зее и, подавшись вперед, оставляет несерьезный поцелуй на губах Бешеного.       Тот делает вид, что обижен до глубины души.       — А на третьем месте? — требовательно спрашивает он.       — День, когда мы познакомились, — смутить Олафа не так-то просто.       — Даже несмотря на…       — Да, — подтверждает Кальдмеер и, подумав, произносит: — Мне казалось, ты не захочешь со мной разговаривать. Ну, знаешь, чтобы это на самом деле было приятное общение, а не из вежливости… Если честно, я и не собирался к тебе подсаживаться, просто в последний момент…       — Зачем ты это сейчас говоришь? — неожиданно тихо и серьезно перебивает вице-адмирал. — Думаешь, я не понимаю, где ты должен был сидеть в тот день?       — Ротгер, я… — на этот раз Ледяной действительно теряется; быстро сменяют друг друга мысли и догадки, и спустя минуту он заканчивает: — Я не думал, что ты вспоминаешь об этом.       Сев на кровати, Вальдес тяжело вздыхает.       — Но это так, — говорит он через какое-то время. — Не думай, я не каждый день подобным образом развлекаюсь, но иногда… накатывает.       Олаф молча обнимает его сзади.       — Сам я не очень боюсь смерти, — продолжает Бешеный. — Разум человека в состоянии осознать процесс умирания, но осмыслить смерть как что-то, что уже с тобой произошло — мне кажется, это невозможно. Это то, что остаётся родным и друзьям, но не умершему. Они переживают, фантазируют про загробную жизнь, а тебе уже всё равно…       Кальдмеер прижимается щекой к горячему плечу:       — Хочешь сказать, что смерть — для эгоистов?       — Не знаю, — Ротгер поворачивается к окну, за которым бушует тропический ливень, — у меня к ней слишком предвзятое отношение.       На его лицо можно смотреть целую вечность. Ледяной в этом не сомневается. Поглаживая загорелую спину любовника, он сожалеет, что тот, скорее всего, проживет всю свою жизнь в одиночестве, так и не поверив, что мог бы стать заботливым сыном, прекрасным братом, любящим мужем и хорошим отцом. Адмиралу цур зее кажется немыслимым, нелепым и неправильным, что так мало людей любили Бешеного по-настоящему.       — Олаф, — со странной интонацией произносит Вальдес, — не знаю, о чем ты думаешь, но это чудовищно. У меня всё внутри переворачивается.       — О справедливости, — закрыв глаза, отвечает Кальдмеер, — и о любви.       Ротгер тихо усмехается, но возразить ему нечего. Как и добавить.              Когда в дверь каюты постучали, вице-адмирал был уже полностью раздет — в отличие от Ледяного, который успел расстаться только с правым носком.       — Ну? — возмущенно крикнул Вальдес, после того как стук повторился.       — Надо кое-что с тобой обсудить, — донесся голос Алвы.       — Я сплю! — не сдавался Бешеный.       — Одевайся и выходи, — соберано был непреклонен, — это займет десять минут.       Ротгер сделал страшные глаза и хотел уже высказать все свои мысли по поводу, но Кальдмеер его остановил.       — Поговори с ним, — сказал он примирительно.       — Ты предатель, так и знай, — заявил любовник, натягивая шорты.       — Хорошо, — покорно согласился адмирал цур зее, за что и получил футболку в лицо.       Впрочем, в долгу он не остался и ощутимо пнул Вальдеса под зад.       — Я тебе это припомню, — одними губами произнес вице-адмирал, исчезая за дверью.              — Какой у тебя активный сон, — первым делом многозначительно заметил Алва, когда они зашли в соседнюю каюту.       Проследив за взглядом соберано, Ротгер хмыкнул:       — Это поцелуй давно минувших дней.       — Возьму на заметку, — Ворон не остался в долгу. — А теперь — рассказывай.       — Да что рассказывать? — вице-адмирал махнул рукой. — Явилась среди ночи, нагнала ужаса и сбежала. Сегодня за нами увязалась. Я хотел остаться, изучить её, но вы же сами мне не дали.       — И не дадим, — предупредил Рокэ.       — В следующий раз я просто спрашивать не буду, — Бешеный сел на кровать; подумав, он откинулся назад и, растянувшись, мечтательно произнес: — Вот отправлю вас всех по домам, и займусь, наконец, исследовательской деятельностью.       Алва только покачал головой.       — Но у тебя ведь должны были возникнуть какие-то предположения.       — Предположения есть, — не стал лукавить Вальдес.       Забравшись на кровать с ногами, Ворон приготовился слушать.       — Они таковы, — начал любимец ведьм, сложив руки на груди: — мы имеем дело с могущественным существом, которое вдобавок к этому достаточно изворотливо и умно. Оно может действовать на разных уровнях и, как мне думается, менять обличья. Я видел только ызаргоподобную тварюгу, но достоверные источники с того света дали понять, что наблюдали антропоморфную особь женского пола.       — Так и сказали? — Алва удивленно поднял бровь.       — Что ты, так только дядюшка говорит, — фыркнул Бешеный, — но вряд ли Виктория стала бы ревновать Кальдмеера к какой-то кракозябре.       — Кто такая Виктория?       — Уже неважно, — закрыв глаза, вице-адмирал мотнул головой. — Главное, что мертвые не лгут.       — Ладно, проехали, — согласился Ворон.       — Собственно, это почти всё, что я могу сказать, — собеседник зевнул.       — Так почти — или всё?       — Почти, — приподнявшись на локте, Вальдес посмотрел неожиданно серьезно. — Думаю, никто из вас не сможет мне помочь. Я чувствую, она пришла за мной и просто ждет подходящего момента. Играется, подманивает, возбуждает интерес.       — Вот ведь тварь, — вздохнул Рокэ, прикрыв глаза ладонями.       — Закатная, — согласился собеседник.       — Кстати, ты их когда-нибудь встречал?       — Кого?       — Закатных тварей.       — Это слишком общее понятие, — ответил Ротгер, с каждым новым словом повышая градус занудности, — и у разных народов закатными тварями назывались разные существа — как реальные, так и порожденные больной фантазией. А мой дедушка по бергерской линии и вовсе считал таковыми всех, кто пришел с запада — включая бабушку.       — Она пришла с запада? — соберано изумленно моргнул.       — Относительно дедушки — наверное, — вице-адмирал пожал плечами.       Ворон зажмурился и, прогнав уже было возникшую перед внутренним взором родословную, ориентированную по сторонам света, подвел итог:       — Так и быть,посчитаем, что моё любопытство временно удовлетворено.              Вернувшись в свою каюту, Бешеный на ходу разделся и, упав на кровать, издал трагический стон.       — Ну ладно тебе, — Олаф примирительно погладил его по спине и, не дождавшись ответа, добавил: — Не думал, что она может интересовать… с такой точки зрения.       — Ты что, подслушивал? — Вальдес поднял лицо с подушки.       — Я не специально, — Ледяной пожал плечами, — тут правда очень хорошо слышно.       Странно вздохнув, вице-адмирал перевернулся на спину и чересчур равнодушно произнес:       — Необычное хобби, правда?       Вместо ответа Кальдмеер тихо усмехнулся, касаясь губами его уха.       — Олле, — он увернулся, — ты меня не обманешь!       — Необычное, — согласился любовник, — но ты ведь про него уже рассказывал.       — А ты мне так и не поверил.       — Я просто думал, что это больше… теория.       — Я что, похож на человека, который… — возмутился было Ротгер, но Ледяной его остановил.       — Не похож, — ответил он, успокаивающе поглаживая его бок.       Закрыв глаза, Вальдес довольно выдохнул. Рука Олафа переместилась ниже, и вице-адмирал тут же шепнул:       — Да… продолжай.       Усмехнувшись снова, Кальдмеер неспешно огладил низ живота и, проведя ладонью по жестким кучеряшкам, начал также медленно ласкать его член.       — Я, правда… очень… по тебе соскучился, — с придыханиями выдал Бешеный.       — И я по тебе, — ответил Ледяной.       Склонившись, он поцеловал сначала его правую бровь, а после — подрагивающее веко под ней. Добравшись до губ, адмирал цур зее понял, что, несмотря на усталость, и сам не против гайифских подвигов.              Когда Алва вернулся на сан-дек, там уже наблюдалось заметное оживление: Хулио в красках описывал поход по магазинам. Филипп и Луиджи лежали на диване, причем последний то и дело косился на Мэллит. Девушка, в свою очередь, очень умело прикидывалась, что её здесь нет. Альмейда вроде как отрешенно наблюдал за происходящим, но Рокэ сразу понял, что марикьяре не одобряет поведение фельпца. Соберано мысленно усмехнулся: ещё бы — всего полчаса назад гоганни была милой собеседницей, а теперь из неё ничего кроме вежливостей не вытянешь.       — Неужели все в сборе? — удивился он громче необходимого.       Салина замолк и, окинув кузена оценивающим взглядом, потянул:       — Если ты где-то припрятал Вальдеса с Кальдмеером, то да.       — Припрятал, не переживай, — фыркнул Рамон.       — Увы, в этом нет моей заслуги, — Алва развел руками. — Они прекрасно справились сами.       — Самостоятельные какие, айяйяй! — прицокнул родич.       Первой засмеялась Мэллит. Её легкий смех если и не разрядил обстановку, то значительно понизил градус сарказма у всех присутствующих.       — Ну, раз больше никого не ждем, — улыбнулся Филипп, без особых сожалений расставаясь с диваном, — то можно отправляться в путь!              Сев на кровати и ещё толком не проснувшись, Ротгер испытал острое чувство дежавю: в лицо ему светило солнце, а Ледяного рядом не было. Усилием воли отмахнувшись от встрепенувшейся тревоги, вице-адмирал закрыл глаза и попытался вспомнить свой кошмар.       Ему снилась тесная комнатка с узким вытянутым окном, за которым виднелось приветливое побережье. Скудная меблировка делала это место похожим на маленький персональный ад. Несложно было даже догадаться чей — Кальдмеер сидел спиной к морю и читал книгу. Или, может быть, не читал, а думал, забыв её закрыть. Худое бледное лицо, коротко остриженные волосы…       — Олаф?       Честно говоря, комната напоминала о своем хозяине больше, чем он сам.       — Не ждал, что ты придешь, — Ледяной отвлекся от своего занятия.       — Зачем ты постригся?       — Тебе не нравится? — он отложил книгу.       — Нет, — Вальдес подошел ближе, — раньше было лучше.       — Да, наверное, — Кальдмеер мотнул головой, словно стряхивал морок, — но, в сущности…       — Давно ты здесь?       — Давно ли? Не знаю, — он повернулся к окну, и солнечный луч осветил его лицо, — здесь…       — Олаф! — Бешеный не смог сдержать удивления.       — …всегда утро…       — Куда делся твой шрам?       — Шрам? — удивился собеседник, касаясь непривычно ровной щеки.       Именно в этот момент Ротгер испытал какой-то необъяснимый ужас и проснулся. Тяжело вздохнув, он откинулся обратно на кровать. Больше всего на свете ему сейчас хотелось открыть глаза и обнаружить Ледяного рядом, однако тот наверняка поднялся наверх — подышать свежим воздухом или пообщаться с остальными. Вальдес уже не раз пожалел, что подписался на всю культурную программу, хотя мог бы ограничиться одними шашлыками, посвятив оставшееся время личной жизни, потому что в итоге всё равно получилась какая-то ерунда: Кальдмеер общался с его друзьями больше и, о ужас, лучше, чем он сам.       Была ли в этом виновата неведомая тварь? Может быть.       Вальдес попытался вспомнить, когда именно все пошло не так, но дело осложнялось тем, что перед изломами он всегда чувствовал себя неважно — с одним лишь различием: сразу после его отпускало. В общей сложности странное состояние длилось недели полторы, но наибольшей остроты достигало в последние два-три дня. Мистические опыты в это время проходили на ура, а вот общение с живыми людьми складывалось не очень.       Потянувшись, Бешеный зевнул и открыл глаза. Солнце клонилось к западу, а значит, время для размышлений было не самое подходящее. К тому же, этой весной он переделал столько дел, что хватило бы на целый год — времени на рефлексию просто не оставалось. Тварь могла начать слежку как неделю, так и месяц назад, и Ротгер бы не заметил. Он потер нос и, ещё раз зевнув, вернулся мыслями к странному сну. Интуиция подсказывала, что увиденное не только имеет смысл, но и в какой-то степени является ответом на важный для него вопрос.       — Знать бы ещё какой, — пробормотал Вальдес, закидывая руки за голову.       В том, что Олаф — святой, он и так никогда не сомневался, а значит, это было что-то более сложное и, как это ни парадоксально, простое одновременно. Светлая мысль промелькнула где-то позади и справа, и Бешеный почти её поймал, но в этот момент дверь в каюту распахнулась.       — Ой, — хихикнула Мэллит, — я думала, она закрыта.       — Ну, теперь чего уж, — хмыкнул вице-адмирал, неохотно натягивая на себя простынь.       — Да ладно, что я там не видела, — гоганни зашла в каюту, — ты сильно занят?       — Даже не знаю, что тебе ответить… — засмеялся Ротгер, потирая глаза.       Куничка кивнула и, обойдя кровать, забралась на неё с другой стороны. Подушка, которую девушка взбила, чтобы положить под спину, пахла незнакомо, но весьма приятно.       — Что скажет эксперт? — тут же хитро прищурился Вальдес.       — А? — удивилась Мэллит.       — Как тебе Ледяной?       Гоганни на мгновение смутилась, а после — укоризненно посмотрела на шутника.       — На запах лучше, чем на вид, — наконец ответила она. — Его внешность… Всё время кажется, что он что-то скрывает.       — Плохое или хорошее? — Бешеный приподнялся на локте.       — Не знаю, — девушка покачала головой, — наверное, это зависит от того, кто смотрит. Для меня — скорее интересное, а вот Луиджи считал, что…       — Он обсуждал с тобой Кальдмеера? — удивился Ротгер.       — А что в этом такого? — Мэллит выразила ответное удивление. — Это, помнится, было, когда мы у тебя позапрошлой осенью гостили и как раз в день отъезда с ним пересеклись. Потом летели в самолете, и Луиджи мне до самого Фельпа доказывал, что у Ледяного наверняка есть какая-нибудь страшная тайна.       — Например? — Вальдес подвинулся ближе.       — А то ты не знаешь, что он под этим подразумевает! — неожиданно резко отозвалась гоганни и, взяв себя в руки, продолжила: — Речь зашла о покойниках вообще, а потом — о Поликсене и Альдо, после чего мы, естественно, поругались.       — Лэйе Анэмэ, он и к Ракану тебя ревновал?       — Представь себе, — вздохнула она, закрыв лицо рукой.       — Бедная куничка…       — Не смешно.       — Я и не смеюсь, — Бешеный прижался лбом к её плечу, — я в ужасе.       — Ротгер…       С одной стороны, Мэллит было приятно это прикосновение, с другой — она испытала закономерное смущение. Виной тому стали нахлынувшие воспоминания.              Холтийский колокольчик звякает в последний раз, и гоганни закрывает дверь изнутри. Рабочий день закончен. Снаружи беснуется ветер, бросая колючий осенний снег в лица редких прохожих, но в шаддийной тепло и…       — Поверить не могу, — смеется Вальдес, покачиваясь на стуле, — он все-таки ушёл, а я уж думал — до утра сидеть будет!       — Господин Фидальго наш постоянный клиент.       Мэллит хочет сказать это с укором, но губы сами растягиваются в улыбке.       — Ваш? — Бешеный щурится. — Или твой?       — Ротгер!       От возмущения позабыв про свою скромность, она пытается огреть его полотенцем, но вице-адмирал оказывается проворнее. Мгновение, и орудие возмездия оказывается у него в руках, а сама гоганни — на коленях.       — Я смотрю, тетушка научила тебя плохому, пока я отдавал долг Родине, — шепчет он смеясь. — Это ведь была шутка.       — Это была обидная шутка, — Мэллит смотрит в сторону, — не шути так больше.       — Ну ничего себе, — Вальдес удивляется слишком наигранно, — не думал, что влияние Юлианы окажется столь разрушительным! Необходимы срочные противозанудные меры.       Она утыкается носом в его волосы, едва сдерживая смех.       — Куничка, как ты могла, в тебе ведь нет ни капли северной крови!       Гоганни не отвечает — ей все равно не отшутиться, да и настрой совсем не тот. Сидеть на коленях Ротгера приятно, как и ощущать тепло объятий, но втройне приятней чувствовать его желание. А ведь ещё весной ей казалось, что ни один приличный мужчина не захочет прикасаться к недостойной. Однако мир не ограничивается гоганскими представлениями о нём, не говоря уже о представлениях юной беглянки… Вальдес умеет быть настырным и убедительным, а еще он умеет забирать печаль и порой делает это получше спутниц детей Кабиоховых.       Закрыв глаза, Мэллит невольно прижимается к нему теснее. Бешеный хмыкает, и его левая рука опускается ниже.       — Ротгер… — только и успевает сказать гоганни, прежде чем они начинают целоваться.       В Кубьерте говорится, что время в стране любви течет иначе, и часы там превращаются в секунды, но каждая из них подобна вечности. Мэллит приходит в себя лишь когда рука Вальдеса сжимает её бедро — под длинной шерстяной юбкой. С губ невольно срывается довольный выдох.       — Есть здесь укромный уголок? — шепот обжигает ухо.       В глазах вице-адмирала гоганни видит южную ночь и обещание неземного счастья. Конечно, всё это ей только кажется, но…       — Да, — шепчет она в ответ.       …       Кухня в шаддийной совсем небольшая, и Мэллит мысленно хвалит себя за то, что убрала всю посуду в шкаф, пока было время. Стол навевает не самые приятные воспоминания, однако Бешеный ничего об этом не знает. Задрав юбку, он стягивает с гоганни нижнее белье и пристраивается между ног. Его нетерпеливые ласки не кажутся грубыми, но прошлое мешается с настоящим, и девушка невольно прижимается к стене, чувствуя себя маленькой и беззащитной перед… перед кем?       — Ну, куничка, расслабься, — приятный голос со смешинкой и неожиданно нежный поцелуй в висок, — мне правда не терпится…       — Я не… — отогнав старый кошмар, Мэллит обхватывает Вальдеса ногами. — Здесь не очень удобно.       — Будем считать, что я поверил, — хмыкает вице-адмирал, расстегивая штаны.       Проникновение причиняет одно удовольствие, и гоганни стонет, чувствуя движения члена у себя внутри. Говорят, Гарелли была счастлива с Гохом в сто раз сильнее, чем любая из смертных — тяжело представить, как она не умерла в первую же ночь. Мэллит порой кажется, что ещё немного, и она испустит дух, потому что человеку не может быть так хорошо.       Обхватив её бедра, Ротгер начинает двигаться быстрее. Гоганни стонет, вцепившись в край стола. Все-то несколько недель, а как ей, оказывается, этого не хватало…       — Да… глубже… ооох…       Неужели это действительно её слова?       Мэллит прикрывает глаза, начиная поглаживать свой лобок, и постепенно опускает пальцы ниже. В какой-то момент мир окончательно теряет привычные очертания, превращаясь в радужный калейдоскоп. Это божественно. Недостойная шепчет имя своего благодетеля и молит о том, чтобы сладостный миг никогда не кончался. Наверное, это неправильно, но гоганни уже всё равно — её наслаждение льется через край и отзывается дрожью во всем теле. Последний раз подавшись внутрь, Бешеный стонет и замирает тоже.       Мэллит прижимает его к себе — она знает, что это ненадолго. Названный Ротгером никогда не будет господином недостойной и не сделает её матерью своих детей, но эта мысль, как ни странно, не отдает горечью. Есть люди, которые никому не принадлежат и никого не обязывают. Им тяжело с другими людьми и необыкновенно легко с такими, как они сами. Вальдес молчит, и гоганни слышит в этом молчании то, что действительно не выразить словами.              Очнувшись от воспоминаний, Мэллит посмотрела на Бешеного, но тот по-прежнему подпирал её плечо. Иногда ей так и хотелось спросить, вспоминает ли он о ней как о… женщине, однако это было совершенно лишним — наверняка вспоминает. В конце концов, гоганни сама положила конец их отношениям, променяв странное на желанное и совершенно забыв, что эти желания принадлежали той, что была дочерью своего отца. А та, что стала залогом и после — освободилась от клятвы, хотела иного.       — Ты была с ним счастлива?       Вопрос застал девушку врасплох.       — Что? — удивилась она. — С кем?       — С Луиджи, конечно, — хмыкнул Вальдес.       Мэллит вздохнула, но потом все-таки ответила:       — Можно и так сказать. Я правда думала, что люблю его, но в какой-то момент поняла, что… В общем, что больше так не могу.Чем я заслужила это недоверие? У меня и в мыслях не было ему изменять. Луиджи замечательный человек, только…       — …только слушать о его страданиях врагу не пожелаешь, — закончил вице-адмирал.       Гоганни усмехнулась и, немного подумав, спросила:       — А ты — счастлив?       — Да, — Ротгер пожал плечами.       — Не похоже на честный ответ, — заметила Мэллит.       — Я счастлив, только… — он тяжело вздохнул. — В общем, не хочется Олафа во всё это втягивать.       — Что там у вас вчера произошло?       — Куничка, если я расскажу эту историю в пятый раз…       — На вас напали, это мне ясно, — кивнула девушка, — но кто?       — Не знаю, — Бешеный вернулся на подушку и, глядя в потолок, задумчиво повторил: — Не знаю…       — Даже предположительно? — удивилась Мэллит.       — Девочки её либо боятся, либо игнорируют.       — Странно…       — Ещё как, — Вальдес снова вздохнул.       — Кубьерта говорит, что спутницы детей Кабиоховых не знают страха, — задумчиво произнесла гоганни, — из всех человеческих чувств им ведомы только любовь, сладострастие и… как же это по-вашему сказать… игривость,наверное. Лишь слово господина может остановить их.       — Абвения?       — Да, — она кивнула. — Хотя, думаю, если бы ты у кэцхен что-то серьезное попросил, они бы согласились тебе помочь. Достославный Енниоль…       Движение у двери заставило Мэллит вздрогнуть, а Ротгера — устремить на вошедшего крайне тяжелый взгляд.       — Ммм, — озадаченный увиденным Кальдмеер выдал первое, что пришло в голову: — Надеюсь, я вам не помешал?       Бешеный даже не сразу нашел, что ответить, а гоганни резко захотелось провалиться под землю, а точнее — сквозь яхту. Драматическая пауза грозила перерасти во что-то совсем уж чудовищное.       — Могло быть и хуже, — наконец сказал вице-адмирал, подмигнув вошедшему.       — Ну да, — Ледяной странно хмыкнул, закрывая дверь, — мне до господина Джильди далеко.       — Как он там, кстати?       — Не знаю, — осмотревшись, Олаф остановил взгляд на дальнем углу, где ютились низкий столик и два кресла; заняв одно из них, он пояснил: — Я был на верхней палубе.       — Все сейчас в кают-компании, — сказала Мэллит, — и вам бы тоже не помешало туда подняться.       — Даже так? — Вальдес удивленно поднял брови.       — Во всяком случае, когда я проходила мимо дверей, Хулио язвил именно на эту тему.       — Завидует, — отмахнулся Бешеный.       Усмехнувшись, Кальдмеер почесал переносицу. Было что-то абсурдное в том, чтобы смотреть, как он лежит в постели с рыжей девчонкой и хохмит. Адмирал цур зее не считал себя ревнивым человеком, но конкретно эта ситуация его тяготила.       — Завидует, не завидует, а идти надо, — встав с кровати, Мэллит подошла к зеркалу в ванной.       Олаф вздрогнул, когда она, щелкнув заколкой, распустила тяжелые медно-рыжие волосы. Сон, который он успел забыть, вспомнился так ярко, что заломило виски: унылая обледенелая равнина, давящая тишина и насмешница. Безжалостная, как и все адедвельх. «Бедный мой, бедный, — шепчет она, сжимая раскаленными ладонями его голову, — ты совсем ничего не помнишь…». Но это неправда, он помнит — плеск волн и рев ветров, и смертоносные айсберги, в которых обитают ледяные демоны. Она смеется — смеется, повторяя, что предателям и клятвопреступникам нет дороги в чертог бессмертных, их тела отвергает земля, их оружие не приносит побед, их молитвы не достигают небес…       — Олле?       Ледяной словно очнулся — завернутый в простыню Вальдес сидел перед ним на корточках и вопросительно заглядывал в глаза. Гоганни нигде не было.       — Она ушла.       — Я… задумался, — отчего-то Кальдмеер не хотел встречаться с ним взглядом.       — Ну уж нет, — вице-адмирал перебрался на столик, — требую развернутого ответа.       — Просто сон…       — Видел бы ты себя со стороны, понял бы, что не просто.       — Ротгер, я не хочу…       — Кем она была и что тебе сказала? — теряя терпение, жестко произнес Бешеный.       — Это… личное.       Крепко сцепив ладони, Олаф отвернулся. В этот момент Вальдесу захотелось растерзать загадочную тварь на четыре тысячи маленьких тварюшек, а после — убить каждую из них каким-нибудь особо жестоким способом. Кое-как справившись с первой волной яростного негодования, он сказал:       — Настолько личное, что ты даже мне не признаешься?       Ледяной тяжело вздохнул.       — Это может помочь понять…       — Это… омерзительно.       Ротгер вздрогнул от этого шепота. Ненависть в исполнении Кальдмеера не то чтобы пугала, но была настолько непривычной и так отличалась от его собственной, что не хотелось иметь с ней ничего общего. Пересилив инстинктивную неприязнь, он ответил:       — Ты не должен ей верить. Наверняка она попыталась тебя обмануть.       — А что, если она сказала правду? — Олаф наконец посмотрел Бешеному в глаза, и тому стоило больших усилий выдержать этот взгляд. — Что, если я действительно… слишком хорошего о себе мнения?       На первых порах за эту мысль вице-адмирал был готов его убить (даже несмотря на то, что всплывала она крайне редко), но со временем стал делать вид, что смирился с её существованием — ввел в заблуждение, так сказать, чтобы искоренить в подходящий момент.       — Я так не думаю, — мягко возразил Вальдес.       Кальдмеер тихо вздохнул и снова погрузился в молчаливое оцепенение. Сейчас он очень походил на себя из сна. Во всяком случае, лицо у него было такое же постное и скорбное. Ротгер с тоской подумал о том, что, будь у бабушки чувство юмора, она бы хохотала в своем посмертии до упаду, узнав, что её внучек полюбил человека с лицом эсператистского святого. С верой в Создателя у него не складывалось с самого детства.       — …их оружие не приносит побед, — задумчиво произнес Ледяной, водя сложенными ладонями по подбородку, — их молитвы не достигают небес… Ты не знаешь, откуда это?       — Что-то не припомню, — Бешеный сдвинул брови. — Это точная цитата?       Пожав плечами, Олаф откинулся на спинку кресла.       — Она назвала себя адедвельх, — сказал он некоторое время спустя, — но я не знаю такого слова.       — Надеюсь, это какое-нибудь страшное ругательство, — Вальдес мстительно усмехнулся.       Кальдмеер ответил улыбкой. Она так манила к себе, что устоять было решительно невозможно.       — Ротгер, — вторая улыбка оказалась ещё соблазнительней, — ты же уверял, что…       — Да мы просто подрочили друг другу, разве это считается?!       Ледяной уже открыл рот, чтобы ответить, но не успел.       — Астрап, я этого не слышал! — взгляд стоящего в дверях Аларкона был более чем красноречив.       — Лучше бы он тебя стучаться научил! — хохотнул Хулио откуда-то сзади и, просунув голову под рукой капитана-командора, воскликнул: — Ребята, ну правда, нам без вас очень скучно!       Филипп не упустил возможности пихнуть языкастого маркиза локтем.       — Заметно, — хмыкнул Бешеный, поднимаясь. — Вы так и будете здесь стоять или все-таки поимеете совесть?              После пары минут препирательств Филиппу все-таки удалось вытолкнуть Салину в коридор и закрыть дверь каюты. Хохоча, родич соберано отступил к лестнице, где и занял новую оборонительную позицию.       — Да хватит ржать! — шикнул Аларкон, нависнув над весельчаком.       — А ты мне не верил, — шепнул Хулио и засмеялся снова.       Блондин закатил глаза, но промолчал. На самом деле, он и раньше догадывался о преступной страсти Вальдеса к дриксенскому адмиралу, но считал излишним обсуждать это и уж тем более как-то острить по поводу. К тому же, Филипп был уверен, что Ледяной молчит из вежливости, хотя на самом деле его ужасно раздражает подобный нездоровый интерес. Самого капитана такое бы точно не обрадовало — тем более, со стороны малознакомых людей.       — Отличная пара, я считаю, — сказал Хулио и ухмыльнулся.       — А я считаю, что это не твоё дело, — Аларкон попытался пройти наверх, но это оказалось непросто.       Несмотря на то, что вице-адмирал был на полголовы ниже и казался несколько худощавым, силы, а главное — упрямства ему было не занимать. Филипп испытывал к нему противоречивые чувства: с одной стороны, Салину хотелось удушить, а с другой, он ему безумно нравился. Его красота, его безупречный вкус, его тонкая натура и особое чувство прекрасного — всё это завораживало капитана. Наверное, не будь родич соберано таким безжалостным треплом…       Их борьба за лестницу была прервана трагическим вздохом, за которым последовал комментарий Вальдеса:       — И эти люди ещё предъявляют мне какие-то претензии!       Кашлянув, Ледяной сделал вид, что увлечен рассматриванием своих шлёпанцев. И если Аларкон в этот момент всерьез устыдился, то лежащий на ступенях Хулио успел заметить, что адмирал цур зее с трудом сдерживает смех.       — Ладно, — Салина устроился удобнее, — будем считать, что я повержен. Господа, вы можете попрать моё бренное тело.       — Все трое? — уточнил Бешеный.       — Ммм, — Хулио возвел глаза к потолку, — интересная фантазия…       — Лэйе Астрапэ! — покраснев от негодования, Филипп перешагнул через марикьяре и спешно поднялся наверх.       — Тоже мне трепетное создание, — хмыкнул вслед Салина.       Посмеиваясь, Ротгер тоже миновал препятствие в лице родича соберано.       — Эй! — возмутился тот.       — Заметь, я даже не попрал! — хохотнул Вальдес, быстро поднимаясь по ступеням.       — Засранцы, — проворчал Хулио, пытаясь подняться.       Кальдмеер услужливо протянул южанину руку.       — Спасибо, — сказал он, отряхивая одежду, — надеюсь, мы вас не слишком… шокируем.       — Нет, — ответил адмирал цур зее, — помнится, на юбилее герцогини Штарквинд мне доводилось видеть и не такое.       — Со всех сторон закаленный человек, понимаю, — Салина хитро подмигнул. — Кстати, мой любезный родич данной ему властью объявил «Раймонду» территорией всеобщего «тыканья».       — Ну, раз так, то мне нечего возразить, — Олаф улыбнулся.       — Вы там уснули что ли? — крикнул Бешеный сверху.       Хулио закатил глаза.       — Потерпи ещё пять минут, — отозвался Кальдмеер.       — Чем ты там занят?!       — Попираю тело, — бесстрастно произнес Ледяной. — За троих.       Однако окончание фразы потонуло в хохоте Салины — как, впрочем, и ответная реплика Вальдеса про древний варитский обычай.              Хохот, донесшийся из-за дверей, вернул Ворону надежду на веселое времяпрепровождение. До этого момента обстановка в кают-компании была чересчур постной: Рамон вошел в молчаливое противостояние с Луиджи, а ушедшая вследствие этого Мэллит так и не вернулась.       Первым в дверях появился Аларкон, на лице которого явственно читалось всё, что он думает о происходящем. Следом, утирая слезы смеха, ввалился Бешеный, за которым подтянулись Кальдмеер и Салина. Последние выглядели как настоящие заговорщики. Рокэ удивился — он не думал, что его кузен и дриксенец так быстро найдут общий язык, хотя заинтересованность первого и не была для соберано секретом.       — Неужели? — хмыкнул он из-за барной стойки.       — Представь себе, — ответил Вальдес, падая в свободное кресло. — Ну, чем будем заниматься?       — Для начала выпьем, — улыбка Алвы больше походила на оскал. — Трезвость не идет нашей компании на пользу! А после — можно поиграть. В какие-нибудь подвижные игры.       — Но-но! — воскликнул Альмейда. — Никаких подвижных игр — после ваших последних догонялок пришлось менять всю мебель в гостиной…       Хулио захохотал.       — Хорошо, — покладисто произнес кэналлиец, — будем играть в малоподвижные…       — Нет! — взмолился Джильди. — Только не в «ызарга»!       — В прошлый раз он полчаса показывал слово «самосовершенствование», — шепнул Ротгер присевшему в соседнее кресло Ледяному.       — Кто бы говорил, — фыркнул Хулио, подсаживаясь к адмиралу цур зее с другой стороны, и с чувством произнес: — Фортификация. Я до последнего думал, что ему загадали какую-то сексуальную позицию!       — Молчал бы уж, омлет! — не остался в долгу Вальдес.       В следующее мгновение в кают-компании смеялись все, кроме Олафа и Филиппа. И если первый просто был не в курсе, то второй красноречиво молчал, закрыв лицо рукой. Джильди и Бешеный хохотали в голос, Ворон едва ли не плакал, обняв так некстати взятую с полки бутылку тюрэгвизэ, а Рамон и вовсе катался по дивану. Звуки, которые онпри этом издавал, больше напоминали грохот грома, нежели человеческий смех. Родич соберано загадочно ухмылялся.       — Так что будем пить? — спросил Альмейда, когда его отпустило.       — Вино? — без особой надежды предположил Луиджи.       — Можно и вино… — задумчиво потянул Бешеный.       — Главное, не ведьмовку, — вставил Кальдмеер.       — Нет-нет, — Рокэ поспешил его успокоить, — это пойло — для исключительных случаев.       — А мне кажется, случай вполне себе исключительный, — потянул Хулио.       — Господа, — кашлянул Аларкон, — не забывайте, что с вами девушка.       Присутствующие многозначительно переглянулись, а Салина даже приоткрыл рот для озвучивания повисшей в воздухе бородатой шутки, но положение спас Ледяной.       — Кстати, где Мэллит? — вполне простодушно удивился он, оценив, как напрягся блондин.       Олаф понимал, что в этой компании царят вполне определенные порядки, но молодого марикьяре было искренне жаль — слишком уж близко к сердцу тот принимал идиотские подколки друзей.       — Осмотрительно спаслась бегством, — ответил Алва.       — Соберано, — обиженным тоном произнес Вальдес, — вы её недооцениваете от слова совсем!       — О, ну тебе, конечно, виднее, — фыркнул тот. — В любом случае, вопрос с выпивкой остается открытым.       — А что у нас есть? — Филипп решил подойти с другого конца.       — Лучше спроси, чего у нас нет.       — Тогда каждый может выбрать напиток на своё усмотрение, — предложил марикьяре.       — Резонно, — подал голос Рамон. — В таком случае, мне «Черную кровь».       — А я, пожалуй, остановлюсь на «Проклятой», — сказал Ворон.       — А мне какую-нибудь «Слезу», — попросил Луиджи. — Лучше «Дурную».       — И мне! — оживился Аларкон.       Кальдмеер странно вздохнул.       — Олле, — шепнул Бешеный, — выбирай торкскую касеру, не ошибешься. Я составлю тебе компанию.       Адмирал цур зее усмехнулся.       — Касера, — сказал он. — Торкская.       — Аналогично, — Вальдес кивнул.       — Предатели, — Алва картинно закатил глаза, а после обратился к кузену: — Ну а ты на чьей стороне?       Хулио подпер кулаком подбородок и печально выдал:       — На стороне темного пива. Думаю, вместе нам будет хорошо.       Ледяной засмеялся первым.              — Это крайне простая и малоподвижная игра, — начал объяснение Алва, когда напитки и закуски были расставлены, а все присутствующие устроились на морисском ковре в центре кают-компании, — сейчас каждый из нас напишет шесть разных вопросов или пожеланий для будущего рассказчика, затем мы положим всё это в шляпу, тщательно перемешаем и будем по очереди доставать бумажки. Главное условие — честный и, по возможности, развернутый ответ.       — А если кто-то не захочет отвечать? — уточнил Кальдмеер.       — Значит, мы придумаем ему какое-нибудь страшное задание, — усмехнулся Рамон.       На мгновение они встретились взглядами.       — Задание придумывает автор вопроса, — пояснил Салина.       — А если человек вытянет свой же вопрос и не захочет на него отвечать?       Альмейда странно хмыкнул.       — Значит, задание ему придумают все остальные, — Алва пожал плечами, после чего поднял бокал с вином. — Господа, давайте выпьем и приступим к написанию!       Алкоголь пошел хорошо, а вот дальше почти все присутствующие впали в глубокую задумчивость — в какой-то момент Хулио даже показалось, что он слышит, как скрипят чьи-то извилины. Один лишь Вальдес был неизменно бодр и весел: лихо пройдясь ручкой по всем шести клочкам бумаги, он скатал из них трубочки и закинул в весьма престарелую замшевую шляпу, какие были в моде лет сорок назад. Через минуту с вопросами расквитался Ворон, а сразу после него — Кальдмеер и Аларкон. Рамон и Луиджи медлили, время от времени сверля друг друга взглядами, но последним всё равно оказался Салина.       — Ты там поэму пишешь? — не выдержал блондин.       — Нет, — фыркнул тот, — просто я, в отличие от вас, начисто лишен коварства!       — Меньше болтай, — Рокэ нетерпеливо потряс шляпой перед кузеном, и тот, наконец, расстался со своими писульками, — а то знаем мы, чего ты там лишен.       — Кто начнет? — спросил Бешеный.       — У кого шляпа, тот и начинает, — съязвил Хулио.       — А я бы предложил начать с нашего дриксенского гостя, — Альмейда угрожающе зевнул, — или фельпского.       — Для начала гостям следует подать пример, — заметил Ворон и, вздохнув, трагически закончил: — Что ж, так и быть, я снова буду первым.       Посмеявшись, все устремили взгляды на кэналлийца. Тот тщательно перемешал бумажки и, поставив шляпу в центр ковра, вытянул одну.       — Абвении, — закатил глаза Рокэ, прочитав написанное, — это уже не смешно.       — Не может быть! — захохотал Салина. — Неужели опять?       Вместо ответа Алва показал присутствующим размашистую надпись «Чем закончилась ваша первая любовь?».       — Если бы этот вопрос написал кто-то из моих любимых друзей, — произнес он с особенной интонацией, — я бы ещё понял — они пишут его каждый раз, в надежде, что он снова мне попадется, но это почерк господина Джильди…       — Ммм… ну да, — тот почесал затылок.       — Моя первая любовь, — Ворон покачал головой, — закончилась пятью колотыми ранениями и неделей в реанимации. Подробности нужны или все и так их знают?       — К кошкам твои подробности, — отмахнувшись, Хулио приложился к пиву. — Ответ засчитан. Луиджи, тяни.       Фельпец посмотрел на шляпу с невыразимой тоской. Когда он развернул бумажку, чувство, кажется, приняло вселенский масштаб.       — Что, и у тебя про первую любовь? — не поверил родич соберано.       — Нет, — Джильди кашлянул; почесав нос, он зачитал: — Какую позицию вы предпочитаете в это время суток?       - То есть, на закате, — услужливо подсказал Вальдес.       — Ммм… ну, я вообще в этом плане… предпочитаю быть сверху…       Салина громко подавился пивом.       — Поимей совесть, — шикнул в его сторону Рокэ, — мы ведь только начали!       — Эсператисткая народная, всё ясно, — трагически вздохнул Бешеный.       Пожав плечами, фельпец пригубил вино. Взгляды переместились на Кальдмеера, который, чуть улыбнувшись, запустил руку в шляпу. Когда он развернул вопрос, улыбка стала явственней.       — Не томите, — попросил Алва.       — Мы же, вроде бы, договорились не «выкать», — заметил Ледяной и, не дожидаясь ответа, прочел: — Назовите самое странное место, где занимались любовью. Хм… честно говоря, я даже не…       — Неужели всю жизнь — в кровати?! — воскликнул Хулио. — Я этого не переживу.       — Нет, — Олаф рассмеялся, — просто тяжело вот так сходу выделить самое странное.       — Ну, назови несколько, — невинно предложил Бешеный.       — В вопросе значилось одно.       — Не будь занудой.       — Не сбивай меня с мысли.       Фыркнув, вице-адмирал потянулся к ближайшей тарелке — за колбаской. Кальдмеер немного помолчал, а после задумчиво произнес:       — Нет, я так и не могу выбрать между ложей в театре и фонтаном…       Ротгер подавился.       — Был ещё случай в автобусе, но я не уверен, считается ли это…       — Ложа в театре? — переспросил Джильди, явно не веря своим ушам.       Аларкон, чей мир едва не перевернулся от новой информации, поспешил запить услышанное.       — А про фонтан можно и подробнее, — заметил Хулио.       — Он был с водой или без? — уточнил Ворон.       — Автобус… — Альмейда задумчиво огладил бородку, — это интересно.       — Если говорить о личных впечатлениях, то, конечно, в фонтане мне понравилось больше, — Олаф провел пальцем по ободку стакана (на Северном флоте пить касеру из рюмок его отучили довольно быстро). — Во всяком случае, было уже достаточно темно и даже если бы нас заметили… ну, обжимается в воде какая-то парочка… на городских праздниках и не такое бывает.       — Вот уж точно, — хмыкнул Вальдес; он совершенно не хотел думать о том, что во всех трех случаях с Ледяным был кто-то другой. — Но ложа в театре… за это надо выпить!       Никто не возражал.              Шел третий круг: рассказчики становились всё пьянее, а их истории — откровеннее. Даже Луиджи, запинаясь, таки рассказал про свой самый запоминающийся секс, но пока в лидерах все равно оставались Салина, Альмейда и Кальдмеер. Первый поразил слушателей историей о том, как на спор провел ночь с женщиной на тридцать лет его старше, а Рамон — тем, что в припадке ревности выкинул из окна горшок с геранью, журнальный столик и два кресла. Ответы адмирала цур зее поражали в принципе, причем Ротгер удивлялся не меньше остальных. Размышляя о только что услышанном рассказе в духе «секс не повод для знакомства», Бешеный развернул очередную бумажку и рассмеялся. Сегодня был явно не его день.       — Ну? — потребовал Алва.       — Не ты один в пролёте, — хмыкнул любимец астэр.       — Да ладно? — соберано поднял бровь.       Придав лицу торжественное выражение, вице-адмирал прочел:       — Расскажите про свой первый раз с мужчиной.       — Ну да, — хмыкнул Альмейда, — наконец-то тебе есть, что рассказать.       — Рамон! — не сговариваясь, воскликнули Рокэ, Хулио и Филипп, после чего возникла неловкая пауза.       Джильди понял, что снова чего-то не знает.       — Мог бы и помолчать, — заметил Алва.       — Теперь он нам ничего не расскажет… — вздохнул Аларкон.       «Дурная Слеза» делала его заметно раскованней.       — …а я, может, всю жизнь этой истории ждал! — картинно всхлипнул Салина.       — Мои друзья — идиоты, — покачав головой, Бешеный трагически вздохнул.       — Рассказывай, — усмехнулся Ворон.       — Между прочим, Филипп на этот вопрос вообще никогда не отвечает!       — Я делаю это исключительно из принципа, — возразил блондин.       Снова покачав головой, Вальдес все-таки начал говорить:       — Как уже заметил наш наблюдательный альмиранте, времена изменились и теперь я действительно не могу послать вас к кошкам, однако это не значит, что мне есть, что рассказать.       Альмейда удивленно поднял брови.       — Это был крайне убедительный и приятный первый раз, — вице-адмирал мечтательно зажмурился и неожиданно для всех выдал: — А больше и рассказывать-то нечего.       — Так нечестно, — проворчал Хулио, — общество требует подробностей.       — Например? — Ротгер приоткрыл один глаз.       — Например, что ты чувствовал.       — И как вообще дошел до такой жизни, — поддержал кузена Алва. — Раньше ты говорил, что астэры лучше.       — Я и сейчас так думаю, — Бешеный пожал плечами. — Девочки действительно лучше людей, их желания и поступки просты и понятны. Другое дело, что им не всегда со мной интересно.       — Астрап! — Филипп возвел глаза к потолку. — Если им с тобой не интересно, то что говорить про других…       — Ты от темы-то не отвлекайся, — напомнил Рамон. — Как тебя угораздило?       — Так получилось, — Вальдес беспечно улыбнулся. — В конце концов, мне всегда было интересно, что всякие извращ… ммм, то есть, мои обожаемые друзья в этом находят.       — То есть, ты сделал это из любопытства? — усмехнулся родич соберано.       — В большей степени, — согласился Ротгер.       — А в меньшей? — спросил Джильди.       Сейчас фельпец был удручен как никогда: мало того, что окружающие обсуждали столь ненавистную ему тему гайифской любви, так ещё и Бешеный, которого он всегда считал в этом плане нормальным, поддался пагубному влиянию Салины. Луиджи неимоверно раздражало, что марикьярский маркиз нисколько не переживал по поводу своей распущенности.       — Что я испытывал кроме любопытства? — уточнил вице-адмирал.       — Да.       — Думаю, это было влечение. Возможно даже, только это мной и двигало, а любопытство я использовал как прикрытие. Люди так часто обманывают себя, чтобы не замечать очевидного… — зевнув, Вальдес наигранно пожаловался: — Кажется, моя северная половина почуяла касеру и вышла из тени.       — А ты только заметил, — фыркнул Ворон.       — Я такой невнимательный, — томно покаялся рассказчик.       Все засмеялись — один лишь Джильди мрачно пригубил вино.       — Ладно, — Аларкон вздохнул, — наши надежды не оправдались, двигаемся дальше.       Развернув следующую бумажку, капитан нахмурился:       — Хулио, тебя когда-нибудь точно убьют.       — Звучит заманчиво, — лениво отозвался тот.       Откашлявшись, блондин зачитал вопрос:       — Вы бы согласились выйти замуж за господина Кальдмеера?       — Гм, — упомянутый удивленно поднял брови.       — А что, я бы согласился, — Салина пожал плечами.       — И я, — хмыкнул Алва.       Кузены переглянулись и, подняв бокалы, выпили не чокаясь.       — Да кому вы нужны, — хохотнул Ротгер, — тем более, вместе.       — Но-но, я бы попросил! — соберано прищурился.       — Что ж, — Филипп вздохнул, — я бы тоже был не против, но, боюсь, теперь, чтобы это сделать, мне придется встать в очередь.       — Ни стыда, ни совести, — Бешеный вздохнул, а после обратился к гипотетическому обладателю гарема: — Не бойтесь, Олаф, я их задержу, а вы спасайтесь бегством.       Тот только покачал головой.       — Ну что, все похохмили? — поинтересовался Альмейда. — Тогда…       Он не успел договорить, потому что в кают-компанию вошла Мэллит.       — Как у вас тут душно, — удивилась она и, немного смутившись от устремленных на неё взглядов, произнесла: — Надеюсь, я не слишком помешала?..       В первое мгновение воцарилась тишина, а после почти все присутствующие одновременно заговорили — о том, что такая очаровательная девушка помешать не может в принципе.       — Присоединяйся, — подмигнул Вальдес, когда гоганни опустилась рядом, чтобы собрать себе ужин из имеющихся закусок.       Мэллит отрицательно мотнула головой.       — Наше общество тебе неинтересно? — отделаться от него было не так-то просто.       — Вовсе нет, — ответила она, — просто я не очень люблю эту игру.       — Почему же? — удивился Алва.       — Мне не везет, — гоганни пожала плечами. — И потом, если отвечать честно, кто-нибудь обязательно обидится.       — Всего один раз, — кэналлиец протянул ей шляпу, сделав такие глаза, что девушке невольно захотелось не только взять из неё бумажку, но и подкинуть туда пару таллов.       Вздохнув, она развернула вопрос и, тихо хихикнув, скрутила его обратно, после чего отдала Бешеному.       — Да, — ответила Мэллит и ушла, забрав свою тарелку.       Когда гоганни закрыла дверь, Ротгер прочитал написанное и громко заржал.       Хулио и Филипп нетерпеливо воскликнули:       — Ну?       Кое-как совладав со смехом, вице-адмирал озвучил вопрос:       — Хотите ли вы заняться любовью с кем-то из здесь присутствующих?       Ворон закрыл лицо рукой и засмеялся, остальные хранили молчание.       — Я считаю, куничка переплюнула всех нас вместе взятых, — наконец произнес Вальдес и, поймав тяжелый взгляд Луиджи, заметил: — Это не я, можешь быть спокоен.       — Разве?       — У кого какие идеи? — хмыкнул Хулио.       — А в глаз? — мрачно осведомился Рамон.       — Я согласен с господином Альмейдой, — заметил Ледяной, растирая затекшую ногу, — это тема, недостойная обсуждений.       — Думаю, нам всем надо переварить услышанное, — подвел итог Алва, принимая вертикальное положение. — Кроме того, здесь действительно душно.       — Наконец-то, — кузен поднялся тоже, — а то это пиво так и просится наружу…       — Избавь нас от подробностей, — фыркнул Аларкон.       Салина оставил его реплику без комментариев, лишь заметил:       — Чур, без меня не продолжать!       Затем марикьяре вышел из кают-компании. За ним потянулись остальные, так что уже полминуты спустя в ней остались только Бешеный и Кальдмеер. Первый вольготно растянулся на полу, а второй, походив туда-сюда, сел в кресло рядом.       — С кем ты был в театре?       Этот вопрос прозвучал совсем не так беспечно, как хотелось вице-адмиралу.       — Ммм, с Викторией, — ответил Олаф, не скрывая улыбки. — Фонтан и автобус — тоже её рук дело.       — Ясно, — Вальдес усмехнулся.       — Ревнуешь?       — Наверное. Не знаю, — тяжело вздохнув, он закрыл глаза. — И ещё раздражает, что все подкалывают. Я сегодня и так не в духе…       — Рано или поздно они бы всё равно узнали, — потянувшись, Ледяной тоже перебрался на пол и лёг рядом. — К тому же, я так понял, поблажек у вас не бывает.       — Поблажки… — пробормотал Вальдес. — Дождешься от них, как же.       — Может, тебе спастись бегством? — предложил адмирал цур зее, поглаживая его плечо.       — Всё настолько плохо?       — Честно говоря, мне больно на тебя смотреть. Ну, и страшно за окружающих.       — Не уверен, что в одиночестве мне будет лучше, — Ротгер перевернулся на живот и, подобравшись ближе, прижался лбом к его щеке. — Мне кажется, эта тварь где-то рядом. Может быть, на берегу. С тех пор, как мы поднялись сюда, я постоянно чувствую её присутствие.       Кальдмеер тяжело вздохнул. Выпитая касера и без того нагоняла на него тоску, а если учесть все последние события…       — Сегодня, кстати, второе число, — вдруг вспомнил он.       — Точно, — Бешеный странно хмыкнул. — Два года. Подумать только…       — И не говори.       Олаф провел ладонью по его волосам и, не удержавшись, запустил в них пальцы. Вальдес выдохнул — как-то обреченно.       — Что такое?       — Мне все чаще кажется, что это было неизбежно.       — Ну, не самая худшая из неизбежностей…       — Я бы поспорил, конечно, но…       — Просто расслабься. И полежи спокойно хотя бы пять минут.       — Уговорил.              Прислонившись к фальшборту, Алва без особого интереса рассматривал берег, до которого было не больше сотни метров. Филипп принял решение остановиться в одной из пустынных бухт, недалеко от Штернштайнена. Сейчас казалось, что море упирается в крутые, покрытые чахлой растительностью скалы — узкую полосу песка то и дело скрывали волны, но во время отлива картина наблюдалась совершенно иная.       Краем глаза Ворон заметил Кальдмеера, видимо, тоже решившего подышать воздухом. Сцепив руки за спиной, дриксенец смотрел в сторону берега и выглядел весьма впечатляюще. Во всяком случае, соберано оценил это грустное серьезное лицо. Ледяной не был красив, но улыбка хотя бы делала его обаятельным, а без неё он казался простым северянином — скромным, суровым и бесхитростным. Такие образы пользовались популярностью в самом начале круга. Алва содрогнулся, вспомнив обширный курс искусствознания в Лаик и ментора Лафона, вещавшего с кафедры о высоких материях. Что он вообще в них смыслил?..       Опомнившись, Рокэ отогнал навязчивые воспоминания и двинулся к адмиралу цур зее. Тот заметил его ещё на подходе и, повернувшись, придал лицу более дружелюбное выражение.       — Могу я задать вопрос без очереди? — спросил Ворон, встав рядом.       Олаф кивнул.       — Что ты думаешь о мести?       — О мести? — собеседник явно был удивлен, но все-таки ответил: — Она бывает разной, но я бы не стал кому-либо мстить. Во всяком случае, приложил бы все усилия, чтобы этого не делать.       — А если бы, — Алва смотрел пристально, словно хотел заглянуть в душу, — кто-нибудь оскорбил или, более того, навредил человеку, который тебе дорог?       Кальдмеер тяжело вздохнул. Он не совсем понимал, что кэналлийцу от него нужно, но и особой угрозы, как ни странно, не чувствовал.       — Думаю, я бы лучше направил все силы на то, чтобы помочь тому, кто пострадал. На мой взгляд, в мести нет никакого смысла, но если бы выбора не осталось, я бы, конечно…       — Ты не похож на фаталиста, — заметил Ворон.       Днем его глаза казались темно-голубыми, а сейчас действительно стали синими. Олаф вспомнил одно из колец Виктории, которое она надевала по особо торжественным случаям, — в нём был сапфир точно такого же цвета.       — Разве? — удивился Ледяной.       — Да, — Рокэ кивнул.       — Но я действительно верю, что есть вещи, которые мы не выбираем.       — Ну, это ещё не фатализм, — кэналлиец пожал плечами. — А про месть я спросил, потому что вспомнил одного… ублюдка, в общем. Он был ментором и рассказывал нам о прекрасном, об искусстве, о героях, говорил, какими мы нужны Талигу, а сам гадил всем подряд при любом удобном случае. Я, конечно, не мог этого так оставить, к тому же, из-за болезни мне пришлось отправиться в Лаик почти на два года позже, ну, и вообще, чтобы какой-то ызарг лысый меня оскорблял…       Кальдмеер понимающе усмехнулся.       — Короче, в долгу не оставался, — Алва рассеянно потер висок. — И что думаешь? Этот подонок отыгрался на Хулио — не поленился встретиться с его отцом и такого наговорил, что беднягу потом на порог не пустили. Когда я узнал об этом, первым желанием было удушить Лафона собственноручно, ну, или чужими руками — не суть, но меня отговорили. Один человек… не важно. Я к тому, что до сих пор иногда жалею, что послушался. Жалость к падшим — это… такое дерьмо.       Закрыв лицо руками, Ворон хрипло рассмеялся. Кальдмеер вздрогнул — он давно не испытывал такого сильного дежавю.       — Я знал женщину, которая тоже так считала.       — Она была падшей? — уточнил кэналлиец.       — Ей так казалось, — Олаф усмехнулся. — И я до сих пор иногда жалею, что не пытался её переубедить. Она покончила с собой. Дождалась, пока я уйду в море, и наглоталась таблеток.       — И ты её простил? — Рокэ снова посмотрел на собеседника.       — Да, — Ледяной пожал плечами. — Не сразу, конечно, но со временем… Возможно, она просто не могла поступить иначе, — помолчав, адмирал цур зее добавил: — Теперь мне кажется, что Виктория меня все-таки любила, хотя тогда я думал по-другому.       — Виктория? — удивился Ворон.       — Так её звали.       — Я слышу это имя второй раз за вечер.       — Ротгер сказал, что… встретился с ней ночью. Трудно в это поверить, но… — Кальдмеер тяжело вздохнул, — не знаю, стоит ли уже чему-то удивляться.       — Не нравится мне всё это, — кэналлиец покачал головой.       Трагичность момента нарушила перебранка на сан-деке.              Мэллит окликнула Бешеного как раз в тот момент, когда он вышел на среднюю палубу и уже собрался возмутиться непроходимой наглости некоторых соберан.       — Эй, — шепнула девушка откуда-то сверху, — идём сюда, я кое-что вспомнила.       Ротгер задрал голову и, хитро хмыкнув, поднялся на сан-дек.       — Так вот где ты прячешься, — он подмигнул.       — Я не прячусь, — фыркнула гоганни, — я кое-кого избегаю, и вообще… — она сделала серьезное лицо, — нам правда надо поговорить.       — В таком случае, я слушаю, — Вальдес кивнул.       Мэллит взяла его за руку и, отведя в сторону, тихо сказала:       — Это лишь предположение, но… у нас есть легенда… то есть, я однажды услышала разговор достославного Енниоля с отцом. Они говорили о том, что не предназначено для чужих ушей, и достославный заметил, что многие наши беды происходят из того, что дети Кабиоховы ослушались отца своего и покинули дом свой… — закрыв глаза, гоганни сжала его ладонь; девушка сильно волновалась, и было видно, что каждое слово даётся ей с трудом: — Кубьерта говорит, они ушли на большую войну, в то время как Создатель… Кабиох завещал им вести мирную жизнь и не поддаваться иным соблазнам, он говорил… Ммм, неважно, это будет слишком долго, — она нахмурилась.       — Главное, успокойся, — мягко посоветовал Ротгер, — и скажи то, что собиралась сказать.       — Есть иные места, говорил он, не похожие на дома вроде нашего, и там живут иные существа, чей удел вечная битва. Есть среди них жницы. Они выбирают… достойнейших из достойнейших, великих мужей, своих будущих воинов. Это большая честь для таких, как мы, только… — Мэллит сильно зажмурилась, но так и не смогла сдержать слёз.       — Ну, ладно тебе…       — Нет в этом ничего хорошего, Ротгер, — прошептала она, открыв глаза, и обхватила его лицо. — Те, кто были сыновьями матерей своих и мужьями своих жен, они уходят и не возвращаются. Никогда.       На мгновение Бешеный ощутил этот вселенский ужас, охвативший гоганни, и поспешил её обнять.       — Не надо бояться, — сказал он.       — Достославный сказал это же, — глухо ответила Мэллит, не пытаясь освободиться. — Быть может, всё потому, что я женщина и мне не дано понять, но всё же… я думаю, есть выбор много лучше, чем… такое.       — С чего ты вообще взяла, что…       — Меня не покидает чу…       Она оборвала фразу на полуслове и с тоской посмотрела в сторону лестницы. Оглянувшись и увидев Луиджи, Вальдес тяжело вздохнул.              На средней палубе, заворожено задрав головы, стояли все пятеро: Хулио присоединился к Алве и Кальдмееру почти сразу, Филипп и Альмейда — чуть позже. Между тем, ссора наверху набирала всё новые обороты.       — Луиджи, я тебе ещё раз повторю, что твоя ревность…       — Моя ревность?! Ещё скажи, что она на пустом месте возникла!       — Ты даже не подозреваешь, насколько пустом.       — Ротгер, с ним бесполезно спорить!       — А ты вообще молчи! Я с тобой… отдельно поговорю.       — Да кто тебе разрешит…       — Ротгер!       — Нет уж, хватит, меня эта история уже достала по самое не балуйся — в отличие от господина Джильди, я давно вышел из подросткового…       — Что? Вышел? В каком это месте?       — Луиджи, пожалуйста…       — Я с тобой не разговариваю, поняла? Ты мне клялась, что…       — Я тебе не изменяла, идиот!       — И я должен этому верить? Вот после этой сцены?       — Мы с тобой расстались год назад!       — Вот из-за этого вот… Я знал, я всегда это знал…       — Да что ты знал? Что знал-то?       — Мэллит…       — Нет уж, пусть скажет, что он знал! Ну, давай, Луиджи, скажи это! Представляю, как тебе нравилось фантазировать на тему моих измен! Мои слова, мои клятвы — они вообще для тебя хоть что-то значили?!       — Как я могу тебе верить? Теперь, когда…       — Когда что?       — Когда ты сама сегодня призналась…       — Ну, в чем я призналась? В том, что мне тоже хочется любви? Нормальной любви, Луиджи, а не этого выноса мозга. Ты можешь вспомнить хотя бы одну неделю, когда мы не ругались? Когда ты меня не обвинял?       — Хочешь сказать, что между вами ничего не было?       — Когда мы с тобой встречались, не было!       — Ты ушла к нему — от меня!       — Если хочешь знать…       — Мэллит!       — …всё было с точностью да наоборот!       — Что?       — Что слышал, придурок. Я бросила Вальдеса ради тебя, ты доволен?       — Что?..Ты… с ним… до меня?..       — Силы небесные, до сих пор не могу понять, что за помутнение на меня нашло! Променять нормального…       — Нормального? Нормального?!       — Представь себе, абсолютно нормального! В отличие от тебя, он мне трахал не мозг, а то, что полагается!       Раздался грохот.       — Ты… ты!..       — Какая же я была дура!       — Ребята, вы…       — Ты…       — Ротгер, не лезь!       — Поверить не могу, что ты… с ним… ты же мне клялась…       — Да ты из любого душу вытрясешь!       — Как у тебя вообще совести хватает упрекать меня после… после того, как ты… с ним…       На лестнице послышался топот.       — Давай, давай!       — Гадина!       — На себя посмотри!       — Ты с ним трахалась! — крикнул Джильди совсем близко от увлеченных слушателей. — Ты трахалась с Вальдесом!       Перевесившись через фальшборт, разъяренная гоганни заорала в ответ:       — Да я с ним трахалась так, как тебе и не снилось! Ой…       Шаги фельпца затихли где-то внизу. Мэллит ещё несколько секунд испуганно смотрела на свидетелей их ссоры, а после — юркнула обратно, закрыв лицо руками.       — Мда, — резюмировал Хулио, — неловко как-то вышло.              Когда Ворон поднялся на сан-дек со стаканом воды, Мэллит уже успокоилась — во всяком случае, ни истерики, ни даже слез он не увидел. Бешеный и его «находка» сидели на диване и о чем-то тихо говорили. О произошедшем напоминало, пожалуй, только грустное лицо гоганни. Увидев Алву, она замолкла и опустила взгляд.       — Ну, как тут у вас дела? — спросил Рокэ, садясь рядом и протягивая воду.       — Нормально, — заверил вице-адмирал, смерив его странным взглядом.       — Спасибо, — вздохнула Мэллит, взяв стакан. — Я… прошу прощения…       — Перестань, — кэналлиец отмахнулся, — ну, поругались, с кем не бывает. Мы тоже все хороши…       Слабо улыбнувшись, девушка отпила воды.       — С Луиджи кто-нибудь говорил? — спросил Ротгер.       — А что, нужно? — Ворон удивленно поднял бровь.       — Не помешало бы.       — Знаешь, как-то не тянет.       — Ладно, — Бешеный тяжело вздохнул, — сам схожу.       — Неужели ты действительно хочешь с ним говорить?       — Я хочу его убить, — фыркнул вице-адмирал, — но увы. И потом, должен же уже хоть кто-нибудь намекнуть ему, что жизнь не стоит на месте.       — Ну давай, иди, герой, — усмехнулся Рокэ.       Вальдес хотел встать, но гоганни его удержала.       — Не надо…       — Надо, — он мягко, но настойчиво разжал её руки. — Все будет в превосходной степени, вот увидишь.       — Не забудь о том, что я тебе говорила, — попросила Мэллит.       Ротгер кивнул, после чего отправился навстречу неизбежному. Алва молчал. Он прекрасно знал, как следует начать разговор, но отчего-то не хотел. Большую часть своей жизни он только и делал, что начинал разговоры — как правило, не самые приятные для собеседников.«Ты слишком высоко сидишь, Ворон, — пошутил как-то раз Хулио, когда был особенно пьян, — и не можешь использовать свой уникальный талант в полной мере — потому и бесишься». Многие считали, что Салина завидует родичу, но сам Рокэ прекрасно понимал, что это далеко не так. Более того, с годами он стал замечать, что зависть случается скорее с его собственной стороны, ведь кузен был свободен от многих вещей, которые тяготили соберано.       Солнце, уходящее за горизонт, мешало смотреть на кэналлийца, однако Мэллит не оставляла попыток вглядеться в его лицо и понять, что ему нужно. Теперь, оставшись с ним наедине, она осознала, что рано или поздно, но это бы в любом случае произошло — герцог Алва был не из тех людей, которые оставляют важные вопросы без ответов, а в значимости событий четырехлетней давности сомневаться не приходилось.       Когда ожидание стало невыносимым, гоганни сказала:       — Я не люблю рассказывать о своём прошлом, но едва ли тебя волнует что-то другое.       — Почему ты так решила? — склонив голову набок, Рокэ устремил на девушку внимательный взгляд.       — Ты бы иначе не пришел, — Мэллит улыбнулась и, вертя в руках пустой стакан, пояснила: — Ты внук Кабиохов, а они чтят лишь свои интересы.       — Звучит как упрек, — заметил он.       — Это не упрек, — она покачала головой, — это то, что я вижу.       — А я вижу, что Бешеный меня не обманул. Ты, и правда, особенная.       — К сожалению, — гоганни кивнула, — и к радости. Не ходи вокруг, просто спрашивай.       — Ты не хотела ехать с нами.       — Не хотела.       — Но поехала.       — Да.       — Почему?       — Ещё утром я могла назвать несколько причин, а теперь знаю лишь то, что должна была здесь оказаться.       — Но зачем?       — Например, затем, чтобы Кэналлийский Ворон задал вопрос, — она посмотрела ему прямо в глаза, — а я ответила.       — Я, конечно, не знаток гоганских женщин, — он тихо усмехнулся, — но мне казалось, они ведут себя несколько иначе.       — Я не гоганская женщина, — сказала Мэллит, переводя взгляд на прибрежные скалы, — и никогда ею не была. Спрашивай.       Вздохнув, Алва потер лицо.       — Пойми, это не допрос.       — Господин Райнштайнер тоже так говорил. И названный Валентином, но тот хотя бы понимал, что сказанное — ложь.       — Я лишь хочу понять, почему залогом стала именно ты.       — Почему камни раскалываются от дыхания ветра, а цветок — переходит дорогу дурной смерти? Если знаешь ответ, то это — ответ. Если не знаешь, никто не даст ответа.       Зажмурившись, Ворон сжал переносицу и вздрогнул, когда рука девушки легла на его плечо.       — Альдо Ракан легко обманывал людей, — шепот гоганни прозвучал рядом с ухом, — но с чего он взял, что человеку под силу совладать с чем-то большим? Он клялся чужим именем и чужой кровью, а поплатился — за собственную. Это всё, что я знаю. Потом названный Валентином освободил меня от клятвы.       — И все-таки…       — Ты давно знаком с Ротгером и наверняка знаешь, что есть вещи, о которых тяжело говорить — и вовсе не потому, что не хочешь рассказать, — вздохнув, Мэллит оттянула край купальника.       Рокэ увидел тонкий шрам между грудей — и тут же отвел взгляд. После рассказов Бешеного он представлял себе что-то соблазнительное, однако реальность оказалась совсем другой. Ворон никогда бы не поверил, что может всерьез испугаться какого-то шрама, но эта белая полоска не просто заставляла бояться — она вселяла в него необъяснимый ужас. Или, скорее, воспоминание об этом ужасе.       Чье-то присутствие, неверная тень на стене, невесомое дыхание за спиной, колыхание зеленой мути…       — Не думай об этом, — выдохнула гоганни.       — Извини, — мотнув головой, Ворон сжал пальцами виски. — Я всё время забываю, что вся эта дрянь существует не только в моём больном воображении.       — И я, — Мэллит грустно улыбнулась, — чего уж говорить о других…       — Ты про Джильди?       — И про него тоже.              — Они все уходят и не возвращаются, — пробормотал Хулио, наливая себе ещё пива.       Альмейда уже десять минут как покинул кают-компанию с намерением проведать оставшихся на сан-деке, а Ворон — все полчаса назад. Ждать обратно дезертировавшего Джильди было тем более бессмысленно.       — Может, у них там новая вечеринка? — предположил Филипп, пытаясь совладать с зевотой.       Кальдмеер усмехнулся.       — Есть другие версии? — уточнил Салина.       — Нет, — адмирал цур зее пожал плечами. — Не могли же все они заблудиться по дороге.       Марикьяре засмеялись.       — Возможно, они просто опять потеряли Луиджи… — протянул Аларкон, чем спровоцировал у родича соберано новый приступ смеха.       Ледяной тоже улыбнулся.       — Ладно, кошки с ними, — сказал Хулио, успокоившись, — давайте лучше придумаем, чем заняться. Я предлагаю продолжить.       Он кивнул в сторону шляпы.       — Я не против, — согласился Кальдмеер.       — Нет, — пробормотал Аларкон, — что вы все находите в этой ужасной игре?       — Нам просто нечего скрывать, — хмыкнул родич соберано, бросив многозначительный взгляд на дриксенского адмирала.       — Вроде того, — Олаф налил себе касеры.       Филипп закатил глаза.       — Придумай что-нибудь пооригинальнее, мы с радостью согласимся, — хмыкнул Салина, разворачивая бумажку. — Ага. Какой вы видите свою смерть? Ну, вообще, я хотел умереть молодым и красивым, но, увы — придется умирать просто красивым.       Покачав головой, Аларкон допил своё вино и узурпировал бутылку сбежавшего фельпца.       — Ну а если серьезно? — спросил Ледяной, отправляя в рот миниатюрный агарисский огурец.       Хулио странно усмехнулся, но все-таки ответил:       — Думаю, если со мной ничего не случится, я умру старым ворчливым стариком в окружении каких-то людей — возможно даже, моих родственников. Не знаю, что я почувствую, но, скорее всего, это будет… разочарование. Не потому, что я чего-то не сделал, а потому, что там не имеет значения, сделал ты что-то или нет, и все действительно равны.       — Да, что-то в этом есть, — Кальдмеер вздохнул. — Давайте, что ли, выпьем.       — Я не буду пить за смерть, — возразил Филипп.       — Смерть — это то, что случится с каждым, — адмирал цур зее пожал плечами.       — Создатель! — воскликнул Вальдес ещё из-за дверей. — Вы что, все сговорились меня извести?       — Ты это мне? — хмыкнул Олаф.       — Нет, своей тётушке! — вице-адмирал вошел в кают-компанию. — Когда вы уже уясните, что смерти нет? — оценив устремленные на него скептические взгляды, Бешеный трагически вздохнул: — Дремучие люди. Мне надо выпить. Срочно.       Взяв свой стакан, он почти доверху наполнил его касерой.       — Ротгер… — начал было Ледяной.       — Всё под контролем! — возразил тот. — Только такая доза может спасти всех присутствующих от неминуемых увечий…       Филипп и Хулио молча проследили, как Бешеный влил в себя торкское пойло. Вздохнув, Кальдмеер протянул любовнику тарелку с колбасной нарезкой. Заев выпитое, вице-адмирал тяжело опустился рядом и, привалившись к нему плечом, пробормотал:       — Как можно быть таким… таким… идиотом!       — Это ты о ком? — решил уточнить Аларкон.       — О Луиджи, конечно, о ком же ещё. Хотел с ним поговорить, только, похоже, проще убедить стену…       — Забей, — отмахнулся Салина. — Скажи лучше, где остальные?       — Ммм, — Вальдес осмотрелся, — Ворон остался с Мэллит, когда я уходил, а Рамон… лично я его не видел.       — Ясно. Бери тогда бумажку.       — Абвении, вы всё ещё… — пробормотал он, потянувшись к шляпе. — Гм…       Обратный путь оказался не таким легким, как представлялось вначале: пол качнулся и поплыл куда-то в сторону. Вздохнув ещё раз, Ледяной помог вице-адмиралу вернуться на место.       — Благодарю, — издав смешок, Ротгер начал разворачивать свой вопрос; примерно через полминуты он справился с этой задачей: — Ммм, когда у вас последний раз был секс? Не то чтобы секс… но, допустим, — он сфокусировал взгляд на противоположной стене, — так… часов шесть назад.       Филипп закрыл лицо руками.       — Счастливый засранец, — хмыкнул Хулио.       Пожав плечами, Бешеный томно посмотрел на Кальдмеера, и тот, вопреки всякой логике, захотел всё повторить. Желательно, прямо сейчас.       Салина кашлянул.       — Не задерживай очередь, — шепнул Вальдес.       — Это будет непросто, — заметил Олаф, вытягивая бумажку. — Верите ли вы в любовь с первого взгляда? Конечно, верю.       — В самом деле? — удивился родич соберано. — Но её ведь не бывает!       — Бывает, — возразил Ледяной. — Хотя, признаться, я сам долгое время считал, что это выдумка.       — И случалось так, что эта любовь… ну, к чему-то приводила? — Аларкон даже выглянул из-за рук, которые, как ни странно, ещё не приросли к его лицу.       — Да. В трёх случаях — точно.       — И к чему же? — ради такого Вальдес даже отлип от его плеча. — Я требую развернутого ответа.       - Приводила к романтическим отношениям, если ты об этом, — Кальдмеер странно улыбнулся, он был уже достаточно пьян, чтобы перестать недоговаривать. — А если о том, чем всё закончилось, то с первым человеком мы до сих пор друзья, а во втором случае нас, как это говорят, разлучила смерть, в существование которой ты не веришь.       — Ну а третий раз? — не сдавался Ротгер.       — О, это особый случай, — улыбка перешла в усмешку, — а я — плохой предсказатель.       — Вот блин… — вице-адмирал уткнулся обратно и глухо пробормотал: — Олле, налей мне ещё.              — Эти фрошеры совсем охренели, — задумчиво произносит Адольф, глядя в подзорную трубу. — Сколько ему? Двадцать пять?       — Тридцать три, — отвечает Кальдмеер, подпирая плечом колонну.       — А я-то думал, Брамс замолвил словечко за Хофмана…       — В Талиге тоже думали, что Вайнер замолвил словечко за меня, — Олаф усмехается.       — Он и замолвил, — отвлекшись от занимательного зрелища, фок Шнееталь переводит взгляд на друга, — только Фридриха все равно было не заткнуть.       — Да уж представляю, — взяв трубу, Ледяной смотрит вниз — туда, где обмениваются приветствиями моряки двух стран.       Адмирал цур зее Хорст фок Вайнер впервые на его памяти соблюдает протокол и произносит длинные витиеватые приветствия в холле адмиралтейства. Рядом как натертый канделябр сияет Вернер фок Бермессер — еще бы ему не сиять, через пару недель он возглавит Западный флот.       — Олаф, не психуй, — Шнееталь облокачивается на перила, — это всего лишь вопрос времени — морскому ежу понятно, что Вернер не справится, и тогда…       — Адольф, — обрывает Кальдмеер.       — Ладно, ладно, — сдается тот и как бы между прочим замечает, — в любом случае, после ухода Вайнера тебя повысят.       — Ой ли? — хмыкает Ледяной и, скользнув взглядом по скучному лицу Иоганна Брамса, останавливается на том, кто его сменит. — Хм, а этот Вальдес ничего. В жизни он симпатичнее.       — А ты что, фотографии рассматривал? — усмехается Адольф.       — К досье прилагалась парочка, — отвечает Олаф, продолжая изучать высокого южанина.       Выглядит он, и правда, молодо, а насмешливая улыбка в комплекте с внимательными карими глазами позволяет надеяться, что кровушки этот тип из Вернера попьет не раз и не два…       Внезапно талигоец поднимает взгляд, и Кальдмеер поспешно прячет подзорную трубу за спину.       — И как оно? — не унимается друг.       — Так себе, — пожимает плечами Ледяной. — Когда ты видел, чтобы к досье хорошие фотографии прилагали? Что ты на меня так смотришь?       — Я вообще-то имел в виду, чего нам стоит ждать от этого подарка судьбы, — фыркает Шнееталь.       — О, — Кальдмеер закрывает глаза иулыбается. — Извини.       — Олаф, — Адольф не в силах выразить своего негодования, — только не говори, что ты…       — Судя по имеющимся данным, — произносит он, кашлянув, — у хексбергской эскадры рискует появиться первый за последний круг вменяемый начальник, чего нельзя сказать о…       Шнееталь делает страшные глаза. Ледяной пожимает плечами, мол, нашел тоже тайну, и продолжает:       — Господин Вальдес окончил академию в восемьдесят втором, и отличился уже на следующий год. Подсказать или сам догадаешься?       — Восемьдесят третий? — Адольф сдвигает брови, а потом вдруг удивленно их поднимает: — Да ладно? Хочешь сказать, вот этот вот… в Ардоре?       — Несколько наград, — кивает Олаф. — Можешь убедиться сам — за дело. И потом ещё в Багряных землях, в восемьдесят седьмом.       Действо внизу подходит к концу, и фрошеров приглашают дальше. Поднявшись по одной из боковых лестниц, моряки, переводчики и журналисты скрываются из виду.       — Никогда бы не подумал, — усмехается друг. — Но зато теперь понятно, почему Хофман пролетел.       Ледяной кивает, а перед глазами всё еще стоит лицо новоявленного вице-адмирала.              — Ладно, вы как хотите, а я — спать, — Филипп поднялся с пола.       Конечно, ничего такого не происходило, но наблюдать эту мечтательную рожу Вальдеса не было сил. На Ледяного блондин вообще старался лишний раз не смотреть. Он совершенно не понимал этого человека. Во всяком случае, сейчас.       — Эй, так нечестно! — возмутился Салина. — Твоя ведь очередь.       Аларкон только развел руками, мол, не я виноват, что так получилось, и, попрощавшись, ушел.       — Тоже мне оскорбленная невинность, — буркнул Хулио.       — Ты ждешь от него слишком многого, — заметил Бешеный, как бы невзначай обнимая Кальдмеера.       Тот и бровью не повел.       — Да, но ведь не невыполнимого, — родич соберано пожал плечами и усмехнулся, оценив идиллию напротив.       — Предлагаю выпить за то, чтобы эти ожидания оправдались, — сказал Кальдмеер и, встретившись с марикьяре взглядом, добавил: — Чудеса иногда случаются.       — Не со мной, — Салина покачал головой.       — Надо просто…       Олаф не успел договорить, потому что его перебил вошедший Ворон.       — Долой уныние, страдалец! — воскликнул он, обнимая гитару. — Здесь я один могу страдать!       — В тебе недостаточно пафоса, — фыркнул кузен. — Дидерих бы не одобрил.       — И на том спасибо, — кэналлиец сел на место ушедшего капитана. — Кстати, где остальные?       — Филипп слился, а Рамон пропал.       — В смысле, пропал?       — В смысле, он ушел проверить, как вы там наверху, и больше мы его не видели.       — Странно, — Рокэ нахмурился. — Рамон поднимался на сан-дек, когда я разговаривал с Мэллит, но мне казалось, что он решил вернуться сюда…       — Ох уж этот загадочный альмиранте, — Вальдес издал смешок, а после возмутился: — Мы сегодня выпьем или как?       — Выпить — это всегда пожалуйста, — усмехнулся Ворон, кивая на свою бутылку.       Салина передал ему «Проклятую кровь», после чего они выпили за самых стойких, и соберано уделил внимание гитаре. Песню, которую он исполнил, нельзя было назвать грустной, скорее — яростной, но отчего-то Кальдмееру сделалось невесело. Вспомнился сон, а точнее то, что за ним скрывалось. Что-то глубокое и древнее, о чем адмирал цур зее хотел и не хотел знать. Его снова, как любил говорить Бешеный, накрывало. С одной стороны, ему нравилось это ощущение, а с другой, оно его пугало — не сильно, но этого было достаточно, чтобы не заходить слишком далеко. Олаф не боялся вернуться другим, скорее уж, сомневался, что вообще захочет возвращаться.       — Олле…       Он встретился со взглядом Ротгера — томным и каким-то тоскливым. Конечно, винить во всем следовало выпитую касеру, но…       — Ты никогда не говорил, что прямо с первого…       — Разницы-то, — Кальдмеер пожал плечами.       Они перешептывались на пределе слышимости, чтобы не мешать поющему. Алва тем временем перешел к романсам.       — Но сам факт, — Вальдес закрыл глаза. — Получается, всё это время… Ну, до того, как…       — Пойдем, — решительно произнес Кальдмеер и поднялся.       Бешеный принял вертикальное положение с трудом.       — Да вы-то куда? — удивился Хулио.       — Мы быстро, — пообещал Олаф, увлекая любовника в сторону выхода.              — Слушай, — Ротгер привалился спиной к двери, — я ни в чем тебя не обвиняю, просто…       — Это ты меня послушай, — Ледяной встал напротив, опершись о фальшборт, — то, что я испытал к тебе, когда впервые увидел, действительно можно назвать любовью с первого взгляда, но это не значит, что я ночей не спал или что-то в этом роде. Просто, когда мы начали общаться, решил для себя, что не надо портить хорошие отношения… этим.       Вертикальное положение, в котором Вальдес был вынужден находиться, казалось изощренной пыткой, однако свежий воздух явно пошел ему на пользу. Во всяком случае, окружающий мир стал чуть менее расплывчатым и почти прекратил вращаться. На западе догорал закат, а вокруг царили густые прохладные сумерки. Море лениво отступало от прибрежных скал — начинался отлив.       — Ты вообще понимаешь, о чем я говорю? — без особой надежды спросил Кальдмеер.       — Понимаю, — Бешеный устало потёр лицо. — Не понимаю только, зачем.       — Потому что знаю, как тебя раздражает, когда кто-то отказывает себе в свободе действий, — Олаф тяжело вздохнул. — Но я хочу, чтобы ты понял, что мне не было плохо, а совсем даже наоборот.       — А если я скажу, что всеми силами пытаюсь это понять и не могу? — вице-адмирал оттолкнулся от двери и подошел вплотную.       — Значит, просто поверь на слово, — Кальдмеер сжал его плечи. — Уже один факт общения с тобой делал меня счастливым.       Вальдес не хотел об этом думать. Он вообще ни о чем не хотел думать. По крайней мере, до утра.       — Мне для счастья нужно чуть больше, — Бешеный провел губами по его шраму и тихо усмехнулся: — Представляешь, мне приснилось, что его нет.       — Кого?       — Шрама. Это было ужасно. Олле, — с чувством произнес любовник, — пойдем в каюту.       — Ротгер…       — Ничего не знаю, я пьян и могу творить с тобой любые непотребства.       — Да неужели? — хмыкнул Ледяной, но все-таки его поцеловал.              — Смотри-ка, всего семь минут, — изумился Ворон, когда они вернулись. — Или я чего-то не понимаю в жизни, или зачем тогда выходили?       — Перекинуться… парой слов, — ответил Олаф, садясь на место.       — Вы даже не представляете, насколько невыносим и зануден этот человек! — устроившись рядом с ним, Вальдес расплылся в улыбке.       — Безумный какой-то вечер, — пробормотал Хулио, пододвигая к себе сливы.       Марикьяре каждый раз героически держался до последнего, но проклятые фрукты, в которых он души не чаял, всегда оказывались сильнее.       — По-моему, безумные вечера начались еще пару дней назад, — хмыкнул кузен. — Одна эта кэцхен чего стоила…       Ротгер вопросительно поднял брови.       — Неужели не знаешь? — удивился кэналлиец. — Как раз в тот момент, когда ты собирался бить морду Рамону, а Филипп блуждал по лесу, к нашему костру подсела астэра, приняв облик последнего.       — Когда Блондинка прибежал звать на помощь, она взвилась в небо и улетела, — мрачно закончил Салина, выбирая сливу посочнее.       — У девочек отличное чувство юмора, — Бешеный засмеялся и почему-то посмотрел на Кальдмеера.       — А я-то думал, в кого ты такой, — съязвил Ворон и, запустив руку в шляпу, сказал: — Что ж, испытаем судьбу ещё раз…       Судя по тому, как изменилось его лицо после прочтения написанного на бумажке, испытание провалилось.       — Хулио, признайся, сколько раз ты написал этот вопрос?       — Про первый раз с мужчиной? — невинно уточнил кузен. — Раза три вроде. Что ты на меня так смотришь? Сам же торопил!       — Вот сам и рассказывай, — хмыкнул Алва, откупоривая очередную бутылку вина.       — Ну, — Салина принял торжественную позу, — на самом деле эта история началась с того, что известный всем барон Райнштайнер, а в те далекие времена — унар Ойген, решил приготовить тюрэгвизэ в домашних условиях по старинному алатскому рецепту, который попался ему, когда он корпел в библиотеке над очередным рефератом…       — Ты ближе, ближе к первому разу давай, — Ворон нетерпеливо взмахнул рукой.       — Я и даю, — Хулио мастерски скорчил страшную рожу, после чего снова принял благообразный вид и преспокойно продолжил: — В общем, опуская все детали, в итоге у него получилось некое закатное пойло, которое мы, будучи юными и глупыми, приняли внутрь и даже остались живы.       — Ну, почти, — вставил Алва.       — Но это было уже потом, а в тот вечер мы чувствовали себя весьма… в общем, готовыми на подвиги. Покинув комнату Райнштайнера, мы с моим обожаемым кузеном отправились на поиски приключений, но ничего не нашли и решили на худой конец предаться разврату. Друг с другом, за неимением иных вариантов.       — В ту ночь мы узнали гайифскую любовь, а я — ещё и много новых марикьярских ругательств, — подвел итог Ворон.       — Тем не менее, мне понравилось, — заметил Салина.       — А мне — не очень.       — Разумеется, меня-то трахал сам Рокэ Алва, — с чувством произнес кузен, — а тебя обкладывал последними словами какой-то малолетний сопляк.       Вальдес заржал, а Ледяной только загадочно хмыкнул.       — Я тебе сейчас твою тарелку со сливами на голову надену, — ласково пообещал кэналлиец.       Хулио промолчал, но выражение его лица было достаточно красноречивым. Сейчас они казались особенно похожими друг на друга и одновременно с этим — бесконечно разными. Кальдмеера охватило странное чувство: словно он понял нечто важное, но предназначенное для кого-то другого. Следом адмирал цур зее вспомнил своего покойного брата — да, Эрих смог бы оценить это открытие в полной мере. Опустив веки, он представил себе человека, стоящего на темном пустынном берегу, и его отражение, которое на самом деле отражением не являлось: там, на той стороне, своим чередом шла совершенно иная, самостоятельная жизнь.              — О чём задумался? — спрашивает Эрих, отрываясь от работы.       Олаф не помнит, чтобы тот когда-нибудь надолго оставлял своё ремесло. Если брат не выполняет заказы, он творит для себя, а если не творит, то делает наброски того, что рано или поздно можно будет потрогать руками.       — О том, что жизнь — дерьмо, — отвернувшись от окна, Ледяной пожимает плечами.       — Значит, мы с тобой существуем в параллельных реальностях, — Эрих усмехается, глядя поверх очков.       Олаф тяжело вздыхает, но сил нет даже на простое возражение, не говоря уже о том, чтобы донести до младшего брата мысль, что тот не имеет морального права учить его жизни. Во всяком случае, сейчас.       — Я уверен, — между тем продолжает Эрих, — Виктория не была твоим человеком.       — Откуда ты знаешь?       — Мне так кажется, — он пожимает плечами. — Твой человек, конечно, должен быть больным на всю голову, но, знаешь, как-то иначе…       — То есть, по-твоему, — Олаф криво усмехается, — с нормальными людьми мне ничего не светит?       — Ну, во-первых, сам термин «нормальный человек» кажется мне сомнительным, а во-вторых, да. Я считаю, что ты достоин лучшего.       Ничего не ответив, Ледяной снова поворачивается к окну.       — Что ты, кстати, решил насчет перевода?       — Соглашусь. Куда деваться.       — Ты так говоришь, словно прозябать в Ротфогеле было мечтой всей твоей жизни, — Эрих фыркает.       — Слушай, в кого ты такой остряк? — не выдерживает Олаф.       — О, я просто ещё молод и не успел испытать на себе все горести мира…       Дальше Ледяной не слушает. Глядя на своё отражение в окне, он не верит, что родился всего тридцать два года назад. Всё из-за седины, хотя брат и говорит, что старит его скорее постная рожа.       — Ты меня слушаешь вообще?       От прикосновения к плечу Олаф вздрагивает.       — Возьми уже отпуск, а? — Эрих серьезен как никогда. — Ты герой труда, конечно, и все дела, но мне больно на тебя смотреть.       — Ничего, ещё немного, и будешь видеть меня раз в два года, да и то на фотографиях, — пытается пошутить Ледяной.       — Тебе нужно отдохнуть, — покачав головой, брат наигранно бодро выдает: — Ну! Поедешь куда-нибудь на юга, закрутишь там курортный роман, а лучше — целых два, и жизнь сразу станет веселей.       — Ну-ну, у тебя хоть раз было два романа одновременно?       — А ты, хочешь сказать, знаток?       — Ну, вроде того.       — Да ладно, это когда такое было?       — В выпускном классе.       — И почему я узнаю об этом только сейчас… — бурчит Эрих.       — Ну, помнишь, я встречался с Магдой Петерс?       — С веснушками такая, ну.       — А у неё ещё был кузен…       — Ты вот понимаешь, что ты сейчас перевернул мне мир всего одной фразой?       — Да мы с ним даже ни разу толком и не…       — Олаф. Просто послушай, — Эрих хочет сказать это серьезно, но не может сдержать странной улыбки. — Мне иногда кажется, что на самом деле с нами живет лишь малая часть тебя, а всё остальное — обитает в каких-то иных пространствах и скрыто мраком неизвестности для нашего же блага, но бывают моменты, когда в этом не остается сомнений.       — Да иди ты! — с чувством произносит Ледяной. — Издевается тут ещё…       Брат обиженно поджимает губы, но все-таки отступает. На какое-то время.              К реальности Кальдмеера вернули звуки гитары. На этот раз играл Хулио, и получалось у него весьма неплохо. Олаф удивился, что пропустил начало, а также момент, когда Бешеный сполз на пол и устроил голову у него на коленях. Один лишь Ворон сохранял постоянство, продолжая меланхолично потягивать вино прямо из бутылки.       — Хулио! — вдруг возмутился он.       — Ну?       — Ты петь сегодня начнешь или нет?       Кузен возвел глаза к потолку, но все-таки внял словам Ворона.       — Господа, — сказал он, — прошу принять во внимание, что сочинительство никогда не было моей сильной стороной…       Рокэ только отмахнулся. Не дождавшись иной реакции, Салина исполнил грустную песню о молодом человеке, чья возлюбленная вышла замуж за другого. Ледяной знал марикьярский язык не так хорошо, как хотелось бы, поэтому не был уверен, что понял последний куплет правильно. Кажется, в нем герой сомневался, случилось ли все это на самом деле или же приснилось ему, а возможно, и не ему, а какому-то другому человеку.       Хулио пел на удивление проникновенно — Вальдес даже пару раз лирически вздохнул, что в принципе случалось с ним нечасто. Поддавшись настроению, Кальдмеер коснулся его волос, а затем провел двумя пальцами по линии уха. Когда Ротгер повернулся и их взгляды встретились, он испытал странное чувство. Вдруг всё происходящее — лишь сон, и когда-нибудь придется проснуться и понять, что на самом деле ничего не было: ни этой поездки, ни романа, ни даже дружбы с Вальдесом?..       Вице-адмирал нахмурился, но в этот момент Салина замолк, а Ворон вдруг повернулся к Ледяному:       — Давно хотел спросить, как обстоят дела с песнями дальше на севере. Бергеры, понятное дело, петь не умеют поголовно. Во всяком случае, я бы не рискнул назвать песнями то, что они выдают во время застолий…       — Пьяный бергер, — Олаф усмехнулся, отгоняя чудовищные мысли, — мало чем отличается от пьяного варита. Я бы даже сказал, что именно в этом состоянии наиболее заметно наше, гм, несомненное родство.       — Это как-то связано с вашими отношениями? — уточнил Хулио, переводя взгляд с него на Вальдеса.       — Нет, это я как-то стал свидетелем одного… дуэта.       — Ооо, — простонал Бешеный, закрыв лицо руками, — ты мне теперь до скончания дней будешь этот случай припоминать?       Кузены заметно оживились, а Ворон даже на время забыл о своем вине.       — Дело было года полтора назад, после нашей традиционной Устричной Смерти… То есть, ежегодной конференции, на которой мы обычно с пеной у рта доказываем, что деятельность Западного флота никоим образом не угрожает ни одному из шестидесяти восьми видов устриц, обитающих в Устричном море, — сарказм, как ни странно, давался Кальдмееру особенно хорошо; было даже жаль, что он использовал его лишь в крайних случаях. — Не знаю, имеете ли вы представление об этом мероприятии, но на всякий случай уточню, что после него у нас происходит не менее традиционная попойка, потому что иначе пережить это просто невозможно. И вот, приезжаю я в кабак — самый последний, после всех этих докладов, расспросов и десятка отчетов во все самые невероятные места, — и уже на пороге слышу какой-то чудовищный рёв, отдаленно напоминающий известную «За морем ждет меня подруга». Честно говоря, до того вечера я был уверен, что её знают только по эту сторону гор…       — Гнусная ложь! — возмутился Ротгер. — Доподлинно известно, что эту песню в стародавние времена сочинил тоскующий древний агм, а потом уже коварные вариты…       — На самом деле, все было с точностью, да наоборот, — заметил Ледяной, зажав ему рот. — Варит сочинил, агмы подслушали и украли, но история не об этом.       Вице-адмирал протестующе замычал.       — Так вот, когда я зашел внутрь, то увидел, как в центре зала вот этот вот господин, — тут Олаф красноречиво посмотрел на любовника, — сидит в обнимку с другим господином, Отто Бюнцем, и оба они ревут эту несчастную песню — на двух языках, но вроде как на один мотив.       Хулио захохотал. Он пару раз видел небезызвестного дриксенского шаутбенахта «в деле» и поэтому мог представить эту картину в самых ярких красках.       — И чем же всё закончилось? — Алва оскалился.       — Я напился, — Кальдмеер усмехнулся и, убрав руку со рта «певца», почесал нос. — Примерно как Ротгер сейчас…       — Да я трезв как стёклышко! — обиженно воскликнул тот.       — …одно лишь это и позволило мне смириться с происходящим, ведь впереди была еще половина вечера.       — Врет он всё, — Вальдес скрестил руки на груди, — так зыркал на нас из угла, что у бедного Отто весь голос пропал.       — Можешь рассказать свою версию, — великодушно разрешил Олаф.       — А лучше уважь шляпу, — заметил Хулио, не скрывая насмешливой улыбки, — а то она совсем заскучала.       — Ты так за неё переживаешь? — Ворон поднял бровь.       — А то! Ночей просто не сплю, — проникновенно ответил кузен, надкусив очередную сливу.       — Охохо, — вздохнул Бешеный, перемешивая бумажки, — чует моё сердце…       Выбрав себе одну, он выпил касеры и только после этого развернул вопрос.       — Господин Кальдмеер, да вы настоящий диверсант, — пьяно усмехнувшись, вице-адмирал сделал усилие, но сесть у него так и не получилось.       — Мне кажется, тебе пора баиньки, — заметил тот, помогая ему вернуться на место.       — Нельзя, — покачав головой, Ротгер уткнулся ему в живот, — никому нельзя баиньки. Тварюга только этого и ждёт… И мне надо ответить на вопрос.       — В дрова, — подвел итог Ледяной и, вздохнув, положил ладонь на растрепанный затылок.       Вальдес вяло ткнул его кулаком в бок, но возражать не стал.       — Его можно понять, — неожиданно грустно усмехнулся Ворон, посмотрев в сторону.       Салина согласно кивнул.       — Думаю, мы пойдем, — Олаф погладил Бешеного по голове. — Да?       — Сначала вопрос, — возразил тот, отдавая ему бумажку. — Ответь, и будем квиты.       — Квиты? — адмирал цур зее удивленно поднял брови. — С какой это стати?       — А ты читай, читай.       Увидев собственный почерк, Кальдмеер странно усмехнулся — когда он писал это в начале вечера, то не имел в виду ничего… такого.       — Можете придумать мне задание на ваше усмотрение, — сказал он, обращаясь к кузенам. — Я не готов отвечать, пока этот герой не протрезвеет.       Вальдес странно, можно даже сказать, злорадно рассмеялся.       — Уложи его спать, — посоветовал Алва.       — И так, чтобы без жертв, — добавил Хулио.       — Я постараюсь, — Ледяной усмехнулся.       Поднявшись, он помог Ротгеру принять относительно вертикальное положение и, пожелав оставшимся приятной ночи, увел его из кают-компании. Стоило только любовникам скрыться за дверью, как Ворон и Салина метнулись к оставленной бумажке, едва не столкнувшись лбами. После недолгой, но ожесточенной борьбы, каждому из них досталось примерно по половине вопроса.       — Хулио, — выдохнул Рокэ, откидывая волосы назад, — ты… у меня просто нет слов!       — На себя посмотри, — хмыкнул тот, разглаживая свою добычу.       После минуты препирательств они все-таки объединили усилия, чтобы прочитать вполне заурядное: «Чего вы бы никогда не смогли простить любимому человеку?».       — Заметь, никто из них не захотел ответить, — задумчиво потянул Салина.       — Потому что всё простили бы, — усмехнулся кэналлиец, закатывая пустую бутылку под кресло. — Как миленькие.       Закрыв глаза, Хулио с чувством выругался на родном языке.              Бешеный без особого интереса разглядывал потолок, лежа на кровати в позе морской звезды. Ловил момент, пока Кальдмеер принимал душ. Вначале у него была вполне бредовая мысль пристать к любовнику прямо там, но, здраво оценив свои силы, вице-адмирал решил подождать, пока тот придет сам — бороться за спальное место.       Рядом завибрировал телефон, и Ротгер вспомнил, что Ледяной ответил на чье-то сообщение сразу по приходу в каюту. Обычно у него не возникало желания читать чужую переписку, но на этот раз скука взяла верх. Разговор был коротким, но весьма… интересным.       ––       22:14       Добрго вечра! Проль: молотокк. Пиишу с нмра Бертто, тка получиилосьь. Каак прходит плаваниее? Унас вс хоршо, солмали кий xD       22:37       Я поинмааю, врчеа не чень крсиииво быщгп авр       22:41       Олаф, елси будут предлагааать послдний Найер, отпрвляйте их… далеко. Я пьян, нооо не настольько.       00:35       Понял, отправлю)) Не видел твоих сообщений, но раз такие дела, давай лучше завтра поговорим. Обратно ведб летим вместе. Мы уже спать ложимся, приятных снов.       00:37       Хшрооо! Спнджр       00:38       Блин, каак он этоо длаеет?!       00:59       Ха-ха, я его победил! Но оно того не стоило х)) Спокойной ночи!       ––       Вальдес вздрогнул, когда телефон вдруг исчез из его руки — он так увлекся расшифровкой, что даже не заметил, как Олаф вышел из ванной.       — Это, по меньшей мере, некрасиво, — заметил адмирал цур зее, убрав мобильный на тумбочку.       — Так что там вчера произошло? — Бешеный усмехнулся.       Кальдмеер красноречиво вздохнул, пытаясь сдвинуть его и освободить хотя бы треть кровати.       — Я не отстану, пока ты не расскажешь.       — Признайся, это передается воздушно-капельным путем или Джильди тебя все-таки укусил? — Ледяной приткнулся сбоку.       — А что, у тебя и с Рупертом что-то было? — Ротгер засмеялся, но, встретившись с ним взглядом, внезапно замолк.        Они смотрели друг на друга довольно долго, а потом Вальдес закрыл глаза и, тяжело выдохнув, сказал:       — Твою мать, Олаф, я о тебе вообще хоть когда-нибудь буду что-то знать наверняка?       — Тебе, может, про всех моих любовников рассказать? — уязвленно ответил тот.       — А ты всех их помнишь? — вице-адмирал сверкнул глазами. — Тогда, боюсь, до утра мы точно не управимся!       Кальдмеер опустил веки и, сцепив пальцы, спокойно произнес:       — Если не считать случайных связей, о которых мы уже говорили, то увлечений у меня было не так много.       Ответом ему была достаточно презрительная усмешка, но потом Ротгер все-таки спросил:       — Скажи, что ты сейчас чувствуешь?       — В смысле?       — В смысле, что ты на самом деле чувствуешь, когда пытаешься показать мне вот это вот спокойствие.       — Я ничего не пытаюсь тебе показать, я просто не хочу с тобой ругаться. И вовсе не потому, что у меня нет достойных оправданий!       — Да твои оправдания ещё больше бесят!       — Вот! Вот именно поэтому, — вопреки собственным словам, адмирал цур зее пошел в наступление: — А чего я действительно не пойму, так это зачем ты каждый раз пытаешься раскопать во мне… какую-то гадость!       — Проклятье! Да причем тут гадости? Я хоть что-нибудь пытаюсь… раскопать! Кто же виноват, что всё время что-то не то вылезает?!       Вопрос о целесообразности подобных раскопок повис в воздухе, но никто его так и не озвучил. Напряженная пауза постепенно трансформировалась в удрученную тишину, в которой какое-то время спустя раздался голос Бешеного:       — В тебе много хорошего, Олаф, но я уверен, что ты можешь…       — …ещё больше? — усмехнувшись, Кальдмеер посмотрел ему в глаза. — Ну, положим, могу. И что дальше? Что за этим должно последовать? И когда будет достаточно? Где стоит остановиться и подумать, для чего это вообще нужно?       От такого Вальдес даже немного протрезвел. Вздохнув, он подобрался к любовнику и, обняв его, проникновенно сказал:       — Зануда.       — Ротгер, что ты хочешь от меня услышать?       — Не знаю, — закрыв глаза, Бешеный поцеловал его ухо и начал спускаться ниже. — Может быть, страшную тайну… или рассказ… да, рассказ о сокровищах… ммм… древних варитов?       — Зачем я пытаюсь говорить с тобой серьезно, — Ледяной вздохнул.       — Я это запомню! — пригрозил вице-адмирал, переходя с шеи на ключицу.       — Нет, — Кальдмеер покачал головой.       — Да.       — Ничего подобного, — одним мягким, но настойчивым движением он опрокинул Вальдеса на спину и лёг сверху. — Такое ты не запоминаешь.       — Ну, я могу запомнить что-нибудь другое… — хмыкнул тот, стягивая с него трусы.       — Ротгер, — адмирал цур зее приподнялся на локте и внимательно посмотрел ему в глаза, — давай ты просто расскажешь, что не дает тебе покоя? Ну, кроме этой загадочной тварюги.       — Это… очень глупо, — Бешеный отвел взгляд.       — И все-таки? — Олаф оставил поцелуй на его подбородке.       — Мне кажется, что весь мир катится к кошкам, — он усмехнулся, — и я ничего не могу с этим поделать, потому что от любого действия становится только хуже.       — Это на тебя не похоже, — Ледяной нахмурился.       — Да в том-то и дело! — приподнявшись, Вальдес шепотом произнес: — Это не мои мысли, понимаешь? Я не могу так думать. Создатель, да я никогда бы не стал думать, что окружающие устроили против меня заговор! Что ты — меня обманываешь.       — Я тебя не…       — Я знаю! Если ты мне чего-то не рассказал, то, вероятно, я об этом у тебя просто не спросил — ну, такой уж ты человек, что поделать. Меня это никогда не бесило, а теперь что произошло? Вот что не дает мне покоя, Олаф!       Это угнетало. И, наверное, Кальдмееру впервые в жизни захотелось обладать какими-нибудь способностями или особыми знаниями — просто чтобы хоть как-то помочь или, на худой конец, понять, что происходит. Пытаясь прогнать эти мысли, он обнял Ротгера.       — Здесь я просто теряю время, — вздохнув, вице-адмирал ответил на объятие. — Хотя… то, что мы тут вместе, немного меня оправдывает. Олле…       — Ну?       — Я больше не могу обо всём этом думать.       — Намёк понял, — усмехнувшись, Ледяной провел губами по его шее, а потом поцеловал ямочку между ключицами и оба соска.       — Ммм, — откинувшись назад, Вальдес блаженно выдохнул.       Он был не из тех людей, которых нужно долго уговаривать. Олаф продолжил ласки, отстраненно думая о том, что следовало, наверное, просто сменить тему беседы. С другой стороны, он не мог сказать, что совсем уж не хотел совершать лишние телодвижения, просто в какой-то момент на него навалились лень и какая-то подозрительно сладкая усталость.       Кальдмеер никуда не торопился, и это было невыносимо. Зажмурившись, Бешеный смял под собой простынь — сейчас он бы согласился на что угодно, лишь бы это произошло поскорее. Все желания и мысли слились в одно невнятное нечто, которое терзало изнутри. Запустив пальцы в волосы Ледяного, он довольно резко притянул его наверх.       — Полегче, — хмыкнул тот.       — Я так больше не могу… — выдохнул Вальдес.       — Ммм?       — Не могу так больше, — повторил он, целуя его и прижимаясь всем телом — так, словно хотел навсегда прирасти, раствориться и никогда больше не чувствовать ничего подобного.              Зайдя в гостиную, Ротгер в первое мгновение теряется — так уж сложилось, что в большинстве случаев всем семейством Вальдесы собирались исключительно на праздники, и единственный раз он видел всю свою южную родню в трауре только лет шесть назад, когда в течение года ушли бабушка, дядя Гонсало и малышка Лу. Смерть последней тогда показалась ему особенно чудовищной и нелепой.       Поздоровавшись с дядьями (Мигель выглядит неважно, а вот Роберто, напротив, пытается бодриться), Бешеный переходит к кузенам (Энрике, Мигель, Родриго, близнецы Серхио и Антонио, и, конечно же, Сантьяго) и затесавшемуся в эту компанию одинокому племяннику. Гонсало ворчит, что хуже южного этикета только южная мораль. Похлопав парня по плечу, вице-адмирал целует руку его невесте и, раскрыв объятия, движется в сторону своих тетушек, кузин и жен кузенов. Все женщины, оказавшиеся в этом семействе, делятся на два типа: те, которые еще не поняли, куда попали, и те, что уже смирились.       — Мне кажется, — улучив момент, шепчет Ремедиос, — бедная Розамунда начала что-то подозревать.       Ротгер вопросительно поднимает брови.       — Что в этой семье все на голову больные, — урожденная Ривас разворачивает его в сторону близнецов. — Вчера, когда мы с Лаурой пытались её разговорить, к нам подошел Чечо и спросил, долго ли ещё ждать рождения очередного Вальдеса. Я как честная женщина ответила, что месяц-другой, а этот великовозрастный балбес…       Стоящая рядом Беатрис тщетно пытается сдержать смех.       — …мне и говорит, мол, может, ты его прямо сейчас и родишь, чтобы нам два раза не собираться.       Смех кузины переходит в хохот, и она, зажав рот, поспешно сбегает из гостиной.       — В Долине совершенно не умеют носить траур, — тонко улыбается Долорес.       В семье Аррайо иные нравы, но Ротгер знает, что жена Антонио ни разу не пожалела о том, что четырнадцать лет назад была самым нахальным образом украдена из родного дома.       — Рано носить траур! — восклицает Андреа, пробираясь к любимому племяннику. — Никто ещё не умер!       — Так я пойду тогда, переоденусь? — кричит Сантьяго из другого угла, но та только отмахивается.       Тетушка не выглядит на свои семьдесят. Иногда Ротгеру кажется, что она ничуть не изменилась с тех пор, как он её впервые увидел, хотя прошло уже двадцать лет.       — Он тебя очень ждал, — крепко обнимая, говорит Андреа. — Идём.       Они уходят из гостиной и поднимаются на второй этаж.       — Как ты? — спрашивает тетушка между делом. — Тьяго сказал, что встретился с тобой в Эйнрехте.       — Да, ездил в гости, — отвечает Бешеный, борясь с приступом зевоты. — Признаться честно, я не совсем понимаю, с чего дед…       — А то ты его не знаешь, — Андреа мрачнеет. — Вбил себе в голову, что скоро умрёт — и хоть трава не расти. Стар он уже, конечно, но… — она качает головой. — Ты лучше сам с ним поговори, я не в силах этого понять.       В комнате деда царит полумрак, а сам старик сидит, опершись на подушки, и рассеяно смотрит куда-то в пустоту. Нельзя сказать, что он плохо выглядит — скорее уж, ему не дают покоя какие-то мысли. Увидев внука, Гонсало Вальдес словно приходит в себя: на его лице появляется та самая улыбка, что так поразила Ротгера в их первую встречу.       — Привет, — говорит Бешеный, садясь так, чтобы деду было удобно на него смотреть.       — Здравствуй-здравствуй, — кивает тот и, повернувшись к дочери, командует: — Андресита! Принеси парню шадди, он же спит на ходу!       — Сейчас, — отвечает она и, пробурчав себе под нос что-то малоприличное, уходит из комнаты.       — Ишь какая, — ворчит дед, когда они остаются наедине. — Обиделась на меня. Уже и не умри в собственном доме!       Ротгер тихо смеется, потирая лицо.       — Ну а ты что?       — Я? — удивляется он.       — Ну не я же, — дед пожимает плечами, — со мной-то всё ясно, а с тобой никогда не угадаешь. И девчушки эти твои… не люблю я их. Дерево земля питает, а они только с веток плоды трясут.       — Они хорошие, — возражает вице-адмирал.       — Хорошие-то хорошие, — соглашается дед, а потом, отмахнувшись, тяжело вздыхает.       — Рассказать не хочешь?       — Да что рассказывать, — он странно усмехается. — Было у меня шесть братьев, а остался я один. Были у меня сын и внук, да обоих не стало.       Ротгер тяжело вздыхает. Спорить с дедом бессмысленно: во-первых, он упрямее, во-вторых, как это ни печально, знает о таких вещах на порядок больше.       — Жизнь иное им готовила, — дед сцепляет длинные худые пальцы. — Четырем из шести. И двоим… тоже. Косточки мои всегда правду говорят.       Бешеный до сих пор не может смириться с тем, что старший Вальдес предсказывает судьбу с помощью персиковых косточек. А ещё — гадает на апельсиновой кожуре. Не успевает вице-адмирал удивиться, что поблизости нет ни одного фрукта, как в комнату возвращается Андреа — с шадди и апельсинами. Поставив поднос на столик между мужчинами, она уходит, так и не сказав ни слова.       — Хм, — Ротгер берет кружку.       Шадди не то чтобы бодрит — скорее делает окружающий мир более четким. Спать в последнюю ночь, проведенную в Эйнрехте, было кощунством, а дома — оказалось просто некогда; Бешеный подремал в самолете, но этого явно не хватило.       — Давай, не упрямься, — дед пододвигает к нему тарелку с апельсинами.       Вздохнув, вице-адмирал смиренно отделяет кожуру от мякоти, а глава семьи — задумчиво смотрит.       — Сантьяго говорил, ты расстался со своей гоганни.       — Весной ещё, — кивает Ротгер и, зажмурившись от выстрелившего в глаз сока, бормочет: — Ах ты ж…       — А сейчас с кем-нибудь встречаешься?       — Ну, вроде того.       — Этот человек будет с тобой до конца.       — До какого конца? — наконец проморгавшись, удивляется Бешеный.       — Не знаю, — дед тяжело вздыхает. — Я так ни разу и не увидел, что именно тебя ждет.              В кают-компании было пусто, и Мэллит, облегченно вздохнув, проскользнула к бару. Заснуть так и не получилось, поэтому, провалявшись в постели едва ли не целый час, она решила чего-нибудь выпить. Конечно, идеальным вариантом был бы бокал «Темной крови», но, судя по всему, вина на яхте хранили где-то в другом месте. Внимательно изучив полки, гоганни остановила выбор на щадящей разновидности тюрэгвизэ, которую впервые попробовала в Алате. Тогда она не оценила вышибающую слезы настойку, но позже изменила мнение относительно этого напитка. Во всяком случае, лучшего средства от навязчивых мыслей, простуды и несчастной любви девушка ещё не встречала.       Поставив бутылку на барную стойку, Мэллит потянулась за рюмкой и вздрогнула, увидев в дверях огромную тень. Два или три долгих мгновения гоганни думала, что их настигло увязавшееся за Вальдесом чудовище, но потом поняла, что ошиблась.       — Ну вы меня и напугали, — выдохнула она, приложив руку к груди.       — Мы снова на «вы»? — удивился Альмейда, подходя ближе.       — Нет, — Мэллит покачала головой, — конечно, нет. Мне надо просто прийти в себя. Все эти размышления и… разговоры, выяснения отношений… Ужас, в общем.       — Понимаю, — марикьяре усмехнулся.       — Ничего, что я тут хозяйничаю? — на всякий случай уточнила гоганни.       — Нет, — покачав головой, он облокотился на стойку. — Но мне можешь тоже налить, если не трудно.       — Хорошо, — девушка достала ещё одну рюмку. — Тоже не спится?       Рамон кивнул. Разлив тюрэгвизэ, Мэллит пододвинула к себе стоявшую на краю стойки большую тарелку, в которой соседствовали все оставшиеся закуски — особенно впечатляюще смотрелись друг с другом пахлава и соленый огурец.       — За что пьем? — уточнил Альмейда.       — За хороших людей.       — Согласен.       Они выпили, и гоганни, смешно поморщившись, заела настойку колбасой.       — Странная ночь, — заметил Рамон, прогоняя подкравшееся было молчание.       — Вечер был страннее, — Мэллит посмотрела в сторону, — а сейчас больше похоже на одну историю. Мне её Вальдес рассказывал — про то, как бергерка попала к… эээ… заколдованному королю.       — Вообще-то он был чудищем лесным, — поймав ее взгляд, марикьяре усмехнулся снова, — а королем стал только в конце сказки.       — Лучше так, чем наоборот, — гоганни нашла в себе силы улыбнуться в ответ.       Ей было страшно — она боялась испортить этот случайный разговор наедине, боялась выдать свою заинтересованность, хотя и понимала, что это, скорее всего, написано у неё на лбу крупными буквами. А ещё было стыдно за сцену на сан-деке и за собственную глупость. Не спрашивая, Мэллит наполнила рюмки снова.       — Ворон тебя об этом спрашивал? — вопрос прозвучал как-то глухо.       Она кивнула.       — А я уж подумал, он к тебе подкатывает.       Гоганни нервно рассмеялась, но быстро взяла себя в руки, после чего сказала:       — Извини.       — Это мне следует извиняться, — Рамон взял свою рюмку. — За прекрасных дам.       Выпив, Мэллит закрыла глаза и несколько мгновений наслаждалась разливающимся по нутру теплом. И Альдо, будь он жив, и Луиджи следовало катиться к кошкам. Когда гоганни, наконец, нашла в себе силы вернуться в реальный мир, что-то неуловимо изменилось — возможно, в ней самой. Она посмотрела на Рамона и даже не смутилась, встретившись с его темным и глубоким взглядом.        Дальше время потекло как-то иначе: во всяком случае, Мэллит показалось, что над барной стойкой они целовались почти вечность. Потом марикьяре ловко подхватил её за талию и вытянул к себе, только чудом ничего не опрокинув. Ещё никогда гоганни не чувствовала себя такой легкой. Её куда-то несли, но она не особо переживала по этому поводу и только глупо, счастливо хихикала.       В каюте они избавились от одежды и, забравшись на кровать, смогли обнять друг друга по-настоящему.Поцелуи и ласки, становящиеся с каждой минутой всё откровеннее, и удивление, что этот мужчина — такой же, как во сне. Когда Рамон откинулся на спину, как бы приглашая Мэллит устроиться сверху на своё усмотрение, она мысленно воздала хвалу Кабиоху. Как говорила старая Рамелли, поучая дочерей Жаймиоля женским премудростям, бояться следовало не большой дубины, а дурака, который к ней прилагался.       Поначалу ощущения были так себе, но гоганни слишком мечтала об этой близости, чтобы сразу сдаться. Впуская его всё глубже, она думала, что никогда ещё не чувствовала ничего подобного, и стон, сорвавшийся с губ любовника, лишь убедил её в том, что происходящее — правильно. Привыкнув друг к другу, Рамон и Мэллит начали движение, и едва ли в целом мире нашлось бы что-то, что могло заставить их остановиться.              — Да неужели, — тихо фыркнул Алва, когда за стенкой затих последний сладострастный стон.       — Ты им просто завидуешь, — усмехнулся Хулио, поправляя подушку.       — Не суди людей по себе, — Ворон закинул руки за голову.       — Где ты, а где люди, — не остался в долгу кузен.       — Надо будет сказать Рамону, чтобы озаботился проблемой звукоизоляции, — кэналлиец и бровью не повёл.       Салина хотел ответить, но его опередили — правда, теперь стоны доносились сверху.       - Создатель! — пробормотал Рокэ, пряча голову под подушку.       — Ты уверовал? — изумился родич.       — Нет, но близок как никогда.       — Эх, прямо ночь любви какая-то. Как думаешь, может, и мне наведаться к Блондинке?       — А мне что, по-твоему, к Джильди идти?       — Думаю, он будет счастлив, — Хулио восторженно заржал. — Извини, но ту ночь я не забуду никогда.       — Какую ещё ночь? — обреченно спросил Ворон из своего укрытия.       — О, — Салина, кажется, вложил в этот звук весь свой немалый актерский талант, — ту незабываемую волшебную ночь Зимнего излома, когда господин Джильди был настолько пьян, что не отличал явь от своих фантазий. Нет, Рамон, конечно, тоже грешил тем, что шептал мне «ах, Росио» в самые ответственные моменты, но Луиджи, кажется, побил все рекорды!       — Я ничего не хочу об этом знать, — простонал Алва, натягивая поверх подушки одеяло.       — Да ладно тебе, — кузен ткнул его в бок.       — Хулио, я прилетел сюда отдохнуть. Отдохнуть, понимаешь? — раздалось из глубин. — Так почему, Леворукий побери, мне снова кажется, что… а, неважно.       — Что тебе кажется?       — Да к кошкам!       — Нет уж, говори, коли начал.       — Не хочу говорить, — откинув и одеяло, и подушку, Ворон покачал головой. — Я пьян и нахожусь под воздействием эмоций.       — Подумаешь, — Салина пожал плечами, — это моё обычное состояние. Иногда всё вместе, иногда что-то одно.       Кэналлиец усмехнулся каким-то своим мыслям, а потом спросил:       — Ты вспоминаешь о ней?       — О ком?       — Об Анхелес Аррайо, конечно.       — Да как тебе сказать, — Хулио приподнялся на локте, — бывает иногда, но всё кажется таким… зыбким. Вроде бы, столько страданий, а ради чего? Что я получил взамен?       — Бесценный опыт? — Рокэ прищурился.       — Это у тебя был бесценный опыт, — кузен закатил глаза, — а у меня — годы качественного изнасилования прямо в мозг.       — Вы общались и после того, как она вышла замуж? — удивился Алва. — Ты не рассказывал.       — Скажем так, после этого события наше общение только началось. Анхелес писала мне письма. Иногда раз в месяц, иногда — двадцать раз, на некоторые я даже отвечал… Мне было не совсем понятно, зачем она это делает. Потом наступило затишье: месяц, два, полгода, — а потом я как-то был проездом в Салерне и случайно встретился с её сестрой, Долорес.       — Это та, которая вышла за кузена Вальдеса?       — Она самая. Долорес всё мне рассказала. Ну, то есть… что та попала в аварию и прочее. Ты это и так знаешь.       — Говорят, память к ней так и не вернулась, — заметил Ворон.       — Я думаю, это к лучшему, — Салина отвел взгляд и неожиданно сладко зевнул.       — Жизнь такая нелепая вещь, — вздохнул кэналлиец, глядя в потолок. — Что-то происходит, ты пытаешься это осмыслить, понять, сделать какие-то выводы… А потом — оп, случается то, что ты себе и в страшном сне представить не мог, дерьмо вылезает из всех щелей, подхватывает тебя и несёт, несёт, пока ты либо а) не захлебнешься, либо б) тебя не выкинет на берег, где через какое-то время всё повторится снова, так что я даже не знаю, какой вариант хуже… Эй, ты там уснул что ли?!       — Я тебя внимательно слушаю, — отозвался Хулио, — хотя и не согласен по некоторым пунктам. Например, стоит добавить вариант с крылатыми девами.       — Ты в своём уме? — ласково поинтересовался кузен, которого тоже весьма некстати начал одолевать сон.       — А что, — Салина мечтательно улыбнулся, — отличный вариант: тебя несет поток дерьма, и тут прилетают крылатые девы, вытаскивают, отмывают и всё — ты красавчик, все счастливы. Хотя, думаю, в твоём случае ты бы ещё на подлёте стал закидывать их какашками и кричать, мол, пошли прочь, бестии, я сам, я всё сам сделаю, я же Кэналлийский Ворон! И облом.       — Кому облом? — зевнул Рокэ.       — Да всем облом, ты ведь такое любишь.       — Спи уже.       — Нет, — он слабо мотнул головой, — мне снова приснится какой-нибудь безумный бред… Представляешь, вчера видел во сне Бешеного. Он отрастил крылья и улетел. Ну, то есть, исчез. Он летал не как птица, а как… ну, как бог. И там женщины шили какие-то одеяла судьбы, это было ужасно… И ещё он сказал, что я идиот.       — Конечно, ты идиот, Хулио! — Ворон хотел это выкрикнуть, но слова давались с трудом. — Что ты ещё видел?       — Ммм, — пробормотал Салина, — на горе… Я сидел между ними, а потом уснул. И во сне ведьма целовала Вальдеса, а Олаф… лежал рядом… смерть…       — Чья смерть? — Рокэ с трудом оторвал голову от подушки. — Кто был мертв?!       — Оба… они оба…       Кузен отключился окончательно. Алва хотел растолкать его, но понял, что не может поднять руку. Сон сковывал тело, смыкал веки. Тягучий как мёд воздух заполнял лёгкие, лишая возможности говорить. Ворон сопротивлялся из последних сил, он должен был во что бы то ни стало предупредить Бешеного, но последнее, на что его хватило — это скатиться с кровати и, потянувшись к дверной ручке, проклясть неведомую тварь.               Ротгер не заметил как уснул, а когда вдруг проснулся, то понял: время упущено, и он больше не властен над происходящим. Было не то чтобы обидно, а скорее как-то странно осознавать, что выбора нет. Несколько долгих мгновений Вальдес смотрел на Ледяного, который хмурился во сне, а потом снял перстень с изумрудом и вышел из каюты. Только на средней палубе до него дошло, что вся одежда осталась внизу. Он усмехнулся, но возвращаться не стал — какая разница в каком виде встречаться с врагом, если тот презирает материальный мир?       Утро только-только вступало в свои права: солнце лишь думало всходить и над морем царили серо-голубые сумерки. Вдоль берега призывно белела широкая песчаная полоса. Вальдес знал, что именно там и должна состояться встреча. Усмехнувшись, он прыгнул в воду и поплыл.              Когда вице-адмирал вышел на берег, вокруг царила странная тишина — такая плотная, что заглушала даже шум моря. Ротгер никого не видел, но прекрасно чувствовал чье-то присутствие. Судя по всему, это было древнее и могущественное существо.       Словно услышав его мысли, оно засмеялось. Бешеный оглянулся и увидел, как по невесть откуда взявшейся каменной тропе навстречу ему спускается нечеловечески красивая медноволосая женщина. Алые одежды и золотые украшения подчеркивали высокий статус пришедшей, но, тем не менее, оставляли тягостное впечатление. Такая гостья была способна на многое… Неужели именно она терзала Олафа? Впрочем, это уже не имело значения.       — Я приветствую тебя, достойнейший из достойнейших, — высокопарно и вместе с тем как-то обыденно произнесла женщина, — и радуюсь нашей встрече.       Бешеный усмехнулся.       — Разве ты не желал увидеть меня? — она закончила спуск и ступила босыми ногами на мокрый песок. — Разве ты не ждал этой встречи всю свою жизнь?       — Кто ты? — спросил Ротгер.       Гостья нарочито изумленно подняла темно-рыжую бровь, мол, а ты разве не догадываешься, но вице-адмирал был твёрд в своей якобы неосведомленности. Наконец она понимающе улыбнулась, после чего томно и призывно произнесла:       — Я — ада, и я пришла за тобой, Ротгер Гонсало Вальдес.       «Все-таки куничка угадала».       Мысль о Мэллит оказалась неожиданно неприятной. Он посмотрел на пришедшую и понял, кого она ему напоминает — только гоганни никогда не вела себя так самоуверенно и надменно. Его девочка была нежным цветком, а чем на самом деле являлось стоящее перед ним существо, думать не хотелось.       — Вижу, ты не слишком доволен, — сказала она, подойдя совсем близко.       Её сильная загорелая рука коснулась груди Бешеного, и он закрыл глаза. Ада вызывала в нем вполне определенные желания, но вице-адмирал понимал, что это не более чем искусный обман. Конечно, гостья всё про него знала.       — А ты упрямый, — хмыкнула она, опуская ладонь ниже, — но такие мне тоже нравятся.       — Я, знаешь ли, больше по му… — Вальдес попытался отшутиться, но не успел.       — Ты забудешь об этом, — ответила ада, — и о том, как был человеком. Там, куда я тебя заберу, воспоминания станут лишними. Никаких воспоминаний, Ротгер, никакой боли. Ты будешь пировать и сражаться, сражаться и пировать — и этому не будет конца.       Бешеный усмехнулся, не открывая глаз. Где она была год, пять, десять лет назад? Тогда он бы отдал всё за встречу с ней.       — Что же мешает тебе теперь? — ласково спросила гостья, прижимаясь всем телом.       Страстное, неземное, опасное, неизученное существо…       — Я исполню любую твою фантазию, Ротгер.       «И правда, что же мешает мне теперь?»       Ответа не было. Вместо этого вице-адмирал сказал:       — Мне надо… проститься кое с кем.       — Не надо.       Открыв глаза, Вальдес посмотрел на аду, но та не шутила.       — Это не…       «…повлияет на мое решение», — хотел закончить он, но осекся. Внешне женщина была спокойна, но Ротгер чувствовал, что внутри неё клокочет недоступная его пониманию ненависть.       — Я не хотела говорить об этом, но теперь у меня нет выбора, — отстранившись, спокойно произнесла ада. — Ты в нем ошибся. Он всего лишь человек, и ему никогда не достичь того величия, что уготовано избранным.       Бешеный нахмурился.       — Живущим среди людей свойственно ошибаться, — уже мягче продолжила она, — но еще полшага — и ты обретешь истину. Ошибки, сомнения — ничего этого больше не будет. Только вечное счастье. Ты рожден для счастья, Ротгер.       — Я и здесь был счастлив, — неожиданно зло ответил он.       — Это лишь прелюдия, — ада покачала головой, — настоящее счастье ждет тебя впереди.       — И все-таки…       — Воистину, я не ошиблась в тебе, — темные и таинственные глаза гостьи завораживали, — и твоё благородство не знает границ. Ты поступил правильно, помогая тому, кто в тебе нуждался, но пришло время помочь другим. Этерна зовет тебя, Ротгер. Прими свою судьбу.       Голос ады стал совсем елейным, но хуже всего было то, что Бешеному это нравилось. И, более того, это нравилось тому, кем он являлся.       «Да, — как бы говорил этот внутренний Вальдес, — хвали меня ещё, так и должно быть, я этого достоин».       — Каков твой ответ? — улыбнулась ада.       Искушение было велико, но, сделав над собой усилие, Ротгер сказал:       — Я должен… побыть один.       По лицу гостьи скользнула тень — всего мгновение, однако этого оказалось достаточно, чтобы он уверился в необходимости подумать.       — Всего пять минут, — попросил вице-адмирал, сделав молящие глаза, — могу ведь я проститься с этим миром?       Ада нехотя согласилась.              Бешеный отошел метров на тридцать и, больше не обращая внимания на пришедшую, сел прямо на песок, уткнувшись лбом в колени. В его голове не было ни одной мысли. В уши проникал размеренный шум моря…       — Жаль, что она не разрешила нам проститься.       Ротгер вздрогнул и уставился на пустынный берег слева от себя.       — Не дергайся! Ты меня выдашь.       «Замечательно, — подумал вице-адмирал, — у моей шизофрении голос Кальдмеера».       Ответом ему был довольный смешок. Выдержав паузу, голос очень искренне произнес:       — Я буду скучать по тебе.       — Олаф, — тихо шикнул Вальдес, — перестань! Не до этого сейчас.       — Другого раза у меня не будет, — резонно заметил невидимый собеседник.       — Не говори глупостей.       — Это не глупости, Ротгер, она тебя околдует.       — Замолкни.       — Да ты только на неё посмотри!       Тут Бешеный действительно оглянулся: ада стояла на том же месте, где он её оставил, и без особого интереса наблюдала за ковыляющим по песку одиноким крабом. Впрочем, крабу тоже было всё равно.       — Ни стыда, ни совести, — продолжал увещевать Ледяной, — обведет тебя вокруг пальца — и даже не моргнет.       Вальдес закатил глаза, после чего вернулся в исходное положение. На мгновение ему показалось, что среди волн блеснула серебристая полоса, но кэцхен так и не появилась. Голос, тем временем, и не думал замолкать:       — Ничего, вот забьет тебе пару гвоздей в голову — сразу мне поверишь.       — Оставь свою паранойю при себе! — буркнул Ротгер, пытаясь абстрагироваться от галлюцинации.       — Думаешь, я тебе завидую? — упавшим голосом спросил Кальдмеер.       - Думаю, ты просто злишься, что я всё-таки…       — Идиот, — сокрушенно резюмировал собеседник.       — С кем ты там разговариваешь? — донеслось сзади.       — Это мысли вслух! — рыкнул Бешеный и тут же тихо выругался.       Олаф вздохнул.       — Ты сам в этом виноват, — вице-адмирал разозлился ещё больше.       — Она идёт сюда, — Ледяной вздохнул снова.       — Слышу, что идёт, — Ротгер повернулся влево и опять никого не увидел. — Что тебе надо? Говори быстрее.       — Я… — голос дрогнул, — не держу обиды на тебя.       — Олаф! — смотреть на пустой берег было невыносимо.       — Просто послушай. Ты предупреждал меня, что это когда-нибудь произойдет, хотя я надеялся, времени у нас побольше в запасе, но… — до боли знакомый шепот ласкал ухо, — то, что было между нами… я счастлив, я правда счастлив, Ротгер.       — Создатель… — простонал Вальдес, сжимая голову руками.       — Его не существует, — ровно произнесла ада.       — Я люблю тебя, — закончил Кальдмеер. — Пр…       — Это просто голос в твоей голове, — раздраженно перебила гостья.       — …ощай.       — Идем.       Её приглашение звучало как приказ.       — Прощай, — Бешеный закрыл глаза.              Во тьме, следуя за адой в глубину пещеры, Ротгер оглядывался на свою жизнь, и она казалась ему далекой и ничтожной — как и жизнь любого другого человека. Он умел это — раскалывать людей как орехи, изучать и делать выводы. Бабушка, дядюшка, Юлиана, Дитрих, Сантьяго, Андресита — все они проходили перед его внутренним взором — Рокэ, Рамон, Хулио, Филипп, Антонио, Луиджи, Мэллит и многие другие. Когда настал черед Олафа, Бешеный припомнил всё, что знал о нем, а после бесстрастно разделил на достоинства и недостатки, отбросил всё незначительное и разделил снова. Вальдес упрямо отщипывал лишние куски, но адмирал цур зее и не думал кончаться — напротив, с каждой новой «потерей» он становился четче и ближе, пока идущего, наконец, не ошеломила отгадка.       — Ты обманула меня, — сказал Бешеный, остановившись.       — И что с того? — ада оглянулась.       — Зачем ты это сделала? Я ведь и так был готов уйти с тобой.       — Ты сомневался.       — Теперь я сомневаюсь еще больше, — Ротгер скрестил руки на груди.       — Это уже не имеет значения, — она снисходительно улыбнулась.       Вальдес неожиданно тяжело вздохнул, а после произнес:       — Мой ответ — нет.       — Что? — ада картинно приложила ладонь к уху.       — Я никуда с тобой не пойду.       — Попробуй.       Усмехнувшись, она повела плечами, и алые одежды вместе с золотыми украшениями исчезли — её тело было похоже на пылающий уголь, на красное солнце, уходящее за горизонт. Не поворачиваясь к аде спиной, Бешеный сделал шаг назад, потом еще один и ещё. На пятом шаге гостья устрашающе зарычала, а после седьмого бросилась за дезертиром. Трехсекундная борьба завершилась ничьей — сцепившись, они покатились вниз.              Падение не могло быть таким долгим, но Вальдесу показалось, что оно длится целую вечность. Он почти не чувствовал ударов о камни и сопутствующей этому боли, но невероятно страдал от вращающейся перед глазами темноты. Поначалу вице-адмирал ещё лелеял надежду вернуться, выбраться из этой пещеры, но чем глубже они падали, тем яснее становилось, что обратного пути нет и в его силах — лишь попытаться сбежать от огненной твари.       Ротгер не сомневался, что будет счастлив, если поддастся на её уговоры, но в душе он уже этого не хотел. Все, о чем он мечтал за мгновение до того как желания потеряли всякий смысл, — ещё хоть немного побыть собой: тем собой, каким стал в последние месяцы и которого даже не успел толком понять.              Приземление вышло неожиданным и тяжелым, хотя это Бешеный упал на аду, а не наоборот. Усмехнувшись, она спихнула его с себя и, поднявшись, обошла по кругу. Вице-адмирал тоже попытался встать, но тело не слушалось, а перед глазами плясали разноцветные пятна.       — Значит, твой ответ — нет? — засмеялась ада. — Подумай хорошенько, Ротгер!       Он хотел пнуть её, но промахнулся.       — Чего ты хочешь? Скажи мне, каковы твои желания? — хохотала она, склонившись над ним. — Давай, Ротгер, не стесняйся! Не думаешь же ты, что способен меня удивить?       Вальдес схватил её за огненные волосы и едва не заорал от боли, но это не было похоже на ожог. Во всяком случае, на ожог в привычном понимании. Он попытался намотать шевелюру ады на кулак, однако боль стала нестерпимой, и пальцы разжались сами собой.       — Пока ты человек, ты ничего не сможешь мне сделать, — она села на Ротгера верхом и, сладострастно урча, провела пылающими ладонями по его груди.       Бешеный хотел спихнуть её, но не смог. Когда он, наконец, понял, что полностью находится в её власти, его охватило отчаяние.       — Соглашайся, — шепнула ада.       — Нет, — выдохнул вице-адмирал.       — Я всё равно заставлю тебя, — длинный острый коготь уперся ему между ключиц. — Могу поручиться, ты ещё ничего не знаешь о боли, которую можешь испытать. Я буду мучить тебя, пока ты не запросишь пощады — и ещё целую вечность после.       Пока что Вальдес понял только одно: что до этого момента ничего не знал о настоящей ненависти.       — Какие у тебя глаза, Ротгер, — склонившись, ада издевательски лизнула его бровь, обдавая жаром лицо. — Даже жаль, что ты забудешь эту ночь.       — Нет, — он покачал головой.       — Ты ещё не знаешь, что я умею делать с воспоминаниями, — она гортанно хохотнула, вонзая коготь в его тело.              То, что он чувствовал, не поддавалось описанию, как не поддавался описанию и тот ужас, который ему пришлось испытать, когда ада легко погрузила пальцы в его грудную клетку — и после вынула их, не оставив никаких видимых следов.       — Не сдерживайся, кричи, — она вульгарно подмигнула.       — Да пошла ты…       — Не хочешь, так я тебя заставлю, — ада до хруста сжала его плечи. — Приготовься.       «Неужели Олафа она мучила так же? — отстраненно подумал Бешеный. — Неудивительно, что он ничего не хотел мне рассказывать».       Вице-адмирал посмотрел на подозрительно притихшую и напрягшуюся аду и едва не рассмеялся в голос. На её высоком темно-алом лбу красовалась довольно заметная шишка. Он зажмурился, но так и не смог успокоиться: Олаф, его Олаф накостылял ей каким-то старым зонтом!       — Смешно тебе? — прошипела она, сжав его лицо. — Ну так послушай: до него я тоже доберусь. Его жизнь станет чудовищной, и он закончит свои дни так, как и подобает людям вроде него.       — Ы ео осто оися, — выдохнул Ротгер.       — Я никого не боюсь, — ада рассмеялась, — глупый человек!       Она откинулась назад и, томно улыбнувшись, вновь окунула пальцы обеих рук в его тело — на этот раз в районе солнечного сплетения, — чтобы в следующий миг с силой раздвинуть их в разные стороны.              Кальдмеер очнулся от острой боли внутри и, ещё до того, как успел подумать о собственном пошатнувшемся здоровье, увидел лежащий на простыне перстень Бешеного, и всё понял, хотя обычно ему требовалось гораздо больше времени, чтобы осознать случившееся. Он сделал попытку приподняться на локте и постиг ещё одну печальную истину: даже если вице-адмирал не успел уйти слишком далеко, догнать его не получится. Каждое движение давалось с огромным трудом, воздух казался густым и тяжелым. С горем пополам надев оставленное кольцо, Олаф приступил к следующему пункту.       На то, чтобы выйти в коридор, ушло не меньше пятнадцати минут. Опершись о стену, Ледяной невероятно медленно двинулся в сторону лестницы. Он и сам по себе был упрям, но безвыходные ситуации усиливали это качество в разы, а возможно даже, и в десятки раз.       …Когда Олаф выбрался на среднюю палубу, рассвет был в самом разгаре, но его внимание привлекло не это — буквально в метре от него лежала полумертвая кэцхен. Он полз к ней невыносимо долго и потом, наверное, столько же тряс её за плечо. Наконец ведьма открыла затуманенные синие глаза и надрывно вздохнула.       «Где он?!» — хотел крикнуть Кальдмеер, но язык не слушался.       — Ушёл, — слабо ответила она. — С той, что выбирает. Мы не можем… Не можем ей мешать.       Только страшное колдовство загадочной твари спасло астэру от смерти путем удушения. Плюнув на ведьму, Ледяной невероятным усилием перекинулся через фальшборт и с тоской посмотрел сначала на равнодушные волны, а потом — на такой близкий и, вместе с тем, недосягаемый берег. Он был уверен, что Ротгер находится где-то там.       — Не надо, — пролепетала кэцхен, пытаясь втащить его обратно. — Ты не догонишь. Никто не догонит.       — Да что ты в этом понимаешь?!       Олаф не рассчитывал, что сможет это выговорить, но из упрямства приложил столько усилий, что раздавшийся ор оглушил его самого. Пребывая в некотором замешательстве от обретения речи и вернувшейся свободы движений, он не сразу заметил, что ведьма плачет. Адмирал цур зее мог поклясться, что никогда не видел таких крупных и, что ещё удивительней, перламутровых слёз. Поддавшись порыву, он обнял астэру и только потом понял, насколько это нелепо.       Последним, что запомнил Кальдмеер, стал её сдавленный шепот: «Всё кончено».       Когда его крик, многократно усиленный и отраженный, затих где-то в недрах пещерных ходов, Бешеный с ужасом осознал, что до сих пор жив. Он чувствовал в своем теле зияющую дыру, но не мог заставить себя на неё посмотреть. Впрочем, очень скоро вице-адмирал понял, что для того, чтобы видеть это, глаза ему не нужны. Даже если ада и намеревалась сожрать его внутренности, то явно решила оставить их на сладкое, а пока занялась тем, что было для неё более привычным.       Она вытягивала из Вальдеса воспоминания — одно за другим — и явно наслаждалась процессом. Откуда-то он знал, что есть иные, более гуманные способы расставания с прошлым, и что ада над ним просто издевается. Постепенно теряя связь с реальностью, Ротгер отрешенно думал о том, что должен что-то предпринять, должен как-то исправить ситуацию, должен, в конце концов, бороться до последнего, иначе зачем всё это вообще с ним было?..              Ночь в самом разгаре. Вальдес лежит на кровати, рассматривая тени от деревьев на стенах и потолке. Движение у окна заставляет напрячься, но тихий звон колокольчиков говорит о приятной гостье… то есть, госте. Приподнявшись на локте, вице-адмирал с удивлением наблюдает, как уехавший несколько часов назад Ледяной легко перемахивает через подоконник.       — Это что ещё за новости? — смеется Ротгер.       — Ты думаешь о нём… зовешь…       Интонации и движения, не свойственные этому человеку. Ведьма подходит и садится на край кровати, одаривая Бешеного сияющим взглядом. Что с неё взять, она делает то, что считает нужным.       — Я действительно по нему скучаю, — он ложится обратно, — но…       — Тебе не нравится, — ведьма озадаченно склоняет голову. — Хочешь, чтобы как настоящий?       Вальдес не успевает возразить.       — Так лучше? — улыбнувшись, Кальдмеер ложится рядом.       В его глазах усмешка — он редко усмехается так, но, кошки закатные, как же похоже! Ротгер давно не удивляется шуточкам астэр, однако это не значит, что им не удается задеть его за живое.       — Перестань.       — Ты хочешь, чтобы он стал ещё ближе, — шепчет такой знакомый голос.       — Но не в этом же смысле! — Бешеный нервно смеется и, повернувшись к ведьме, нравоучительно произносит: — Олаф мой друг и… удивительный человек.       Она улыбается его улыбкой, и вице-адмирал понимает, что чувствует что-то не то. Воспользовавшись этим замешательством, астэра подается вперед и оставляет на его губах прохладный поцелуй. Девочки любят целоваться, да только если уж начали, тяжело остановиться и ещё тяжелее — вспомнить, что было потом. Ротгер уворачивается из последних сил. Ей смешно — ей не надо будет смотреть Ледяному в глаза и пытаться забыть шум крови в висках и пляшущие под веками нездешние звёзды...       Борьба заканчивается неожиданно. Откинувшись на кровать, астэра рывком перетягивает Вальдеса на себя.       — Хорошо, — это звучит неожиданно серьезно, — сегодня ты сверху.       Бешеный сглатывает. Немыслимо, но сейчас он действительно этого хочет. И жалеет, что перед (а точнее — под) ним всего лишь искусная подделка.       — Не надо, — ведьма едва заметно качает головой, — не думай об этом. Идем. Это наша ночь.       Прохладные губы раскрываются навстречу и, сдавшись, вице-адмирал поддается искушению. Поцелуй за поцелуем, крепкие и неожиданно приятные объятия, неизбежное расставание с лишней одеждой и… полное осознание собственной ничтожности. Но остановиться уже невозможно.       …Призывно шумит ветер, звезды становятся всё ближе и темная ночь в который раз опрокидывается перед Ротгером, открывая ему тайну нечеловеческого счастья…       Вальдес просыпается на рассвете. Ему хорошо — так хорошо, как редко бывает людям. Часы в телефоне показывают шестнадцать минут седьмого, а новое сообщение: «Добрался без приключений. Спасибо за выходные, это было здорово», — вызывает смешанные чувства. Совладав с ними, Вальдес пишет ответ.       Всё нормально.       Он справится.       «Приезжай на Летний излом, будет ещё лучше)».       …       Бешеный наваливается сверху и лезет целоваться. Не открывая глаз, Олаф запускает пальцы в его волосы и пытается увернуться.       — Подожди, — он говорит и улыбается, — дай хоть пять минут спокойно полежать.       — Я не понял, — вице-адмирал наигранно возмущается, — что за дискриминация?! Или этим своим ызаргам ты тоже говоришь, мол, подождите трахать мне мозг, я должен подготовиться?       — Если бы, — продолжая улыбаться, Кальдмеер рассеянно трет висок.       — Болит? — Ротгер хмурится.       — Немного, — отвечает любовник, заключая его в объятия.       Странно вздохнув, Вальдес покрывает поцелуями больное место, сдувает со лба седую челку. Ледяной говорит, что начал седеть лет в тридцать, а шрам через всю щеку вообще получил в двадцать три, но никогда особенно не переживал по этому поводу. Что, мол, переживать, если все равно не считал себя красавцем. Бешеный был не согласен — со старых фотографий на него смотрел обаятельный молодой человек, излишне серьезный и от этого еще более притягательный. Как к такому подъехать — загадка, а загадки вице-адмирал любил всегда.       — Ротгер, — Кальдмеер шепчет в самое ухо, и от этого по спине бегут приятные мурашки.       Адмирал цур зее понравился ему с первого взгляда — точнее, с первой улыбки, но предположить, что они станут любовниками, Вальдес тогда не мог. Проклятие! Он вообще об этом никогда не думал. Да, ему хотелось узнать Олафа поближе, проводить с ним больше времени, спорить о том, что действительно интересно, и рассказывать байки из жизни — в общем, найти в нем настоящего друга.       Ледяной обхватывает его ногами, прижимает к себе и хрипло шепчет сводящие с ума пошлости на родном языке. Он знает, что Ротгеру это нравится, хотя «нравится» — слово не совсем подходящие. Это просто... срывает крышу. В жизни Кальдмеер кажется совсем другим: спокойным, рассудительным, в какой-то степени скучноватым и предсказуемым — таким, каким его приятно видеть окружающим, но стоит только копнуть глубже и...       Вальдес закрывает глаза, прижимаясь щекой к изуродованной щеке. В живот ему упирается твердый член, да и сам он давно готов к гайифским подвигам. Как же все-таки с мужчиной проще — сразу ясно, чего он хочет. С девочками тоже так — астэрам нечего скрывать от человека. Бешеный опускается ниже, оставляет поцелуи на шее и ключицах, ласкает языком соски, потом переходит к животу. Олаф молча и с каким-то даже интересом ждет продолжения, но брать в рот вице-адмирал пока не решается. Не может понять, хочется ему или нет, а говорить об этом вслух считает нелепым. Остановившись на пупке, он возвращается к губам. Несколько жадных поцелуев — и Ротгер идет в наступление, проникает внутрь и, по собственным ощущениям, достигает какой-то наивысшей точки интимности.       Мысли путаются, а тела начинают жить собственной жизнью: незамысловатые движения, нарастающее предчувствие неизбежного и желанного финала, пятки и острые щиколотки, ритмично ударяющие по спине — гайифский марафон, из которого они выйдут победителями. Ледяной стонет сквозь сжатые зубы, вжимается головой в подушку, впивается длинными пальцами в его плечи — и всё это принадлежит только ему, Ротгеру Вальдесу. Вице-адмирал обхватывает член любовника и начинает ласкать его быстро и жестко. Олаф сжимает его руку — он уже доведен до предела.       Что это? Победа или полное поражение? Какая, к кошкам, разница...       Сдержаться непросто, но Бешеный терпит до последнего, и только когда Кальдмеер, охнув, кончает ему в ладонь, позволяет себе потерять голову. Кажется, достигнув оргазма, он все-таки кричит. Проходит несколько секунд, каждая из которых длится вечность, и Ледяной прижимает его к себе, гладит и вполголоса что-то говорит. Перед закрытыми глазами вращается темнота, которую можно смотреть бесконечно. Смотреть и чувствовать, как выравнивается дыхание, успокаивается сердце, остывают влажные простыни...       Что это?       И почему именно с ним?       Ротгер не хочет озвучивать ответ. Олаф рассеянно перебирает его волосы, и вице-адмирал медленно погружается в сон.       …       Ротгер из последних сил старается сдержать охватившее его нервное возбуждение. Бессонная ночь, перелет, затянувшийся круглый стол, сообщение-телеграмма: «надо серьезно поговорить. не звони, совещание, встретимся как обычно», — три чашки шадди и напряженное ожидание…       Сломанная зубочистка отправляется к трем зверски скомканным салфеткам. Если бы можно было убить Кальдмеера понарошку — для профилактики, Бешеный бы это непременно сделал!       Звякает колокольчик, и в дверях появляется знакомая фигура. Ледяной в форме, а значит, у опоздания действительно объективные причины. Найдя Вальдеса глазами, он кивает и, быстро преодолев разделяющее их расстояние, садится напротив.       — Ну и жара, — произносит адмирал цур зее, пристраивая китель позади себя.       — Это снаружи, — Ротгер откидывается на спинку дивана. — Здесь работает кондиционер.       — Замерз? — удивляется Олаф.       — Нет, — раздраженно фыркает вице-адмирал, — заждался.       Сцепив пальцы в замок, Кальдмеер тяжело вздыхает. Проклятье! Так и есть — сейчас он скажет…       — Ротгер, я понимаю, тебя бесят мои опоздания, но ты ведь сам забыл взять ключи. Так что или сразу испепели ненавистью, или дай пообедать. И вообще, я хотел с тобой поговорить.       — Серьезно поговорить, — усмехнувшись, кивает Бешеный, — я помню.       Олаф смотрит более чем выразительно, но ситуацию спасает официантка. Она словно из ниоткуда возникает около стола и начинает выпытывать заказ. Пока адмирал цур зее определяется с «обедом», Вальдес отрешенно думает, что совсем не знает человека напротив — своего друга, своего любовника. Ледяной редко выдает себя лицом, и сейчас явно не тот случай. О чем он хочет поговорить? О том, что кесарь вновь коснулся щекотливой темы? Или, может быть, о том, что за прошедшее лето они виделись всего один раз? Или…       — Ротгер, — голос Кальдмеера возвращает в реальность, — что случилось?       — Ничего, — вице-адмирал качает головой и, натянув на лицо улыбку, облокачивается на стол; смотрит своим особенным взглядом.       Адмирал цур зее поджимает губы и, отвернувшись, произносит:       — Иногда я тебя совсем не понимаю.       Всего одна фраза, но какая — непонятно только: то ли это Олаф мастер красноречия, то ли Бешеный дает слабину.       — Чего ты не понимаешь?       Непринужденное удивление — лучшее средство.       — Не понимаю, зачем ты меня обманываешь, — Ледяной сильнее сжимает пальцы.       Он редко выдает себя лицом, но его руки откровенны почти всегда. Кальдмеер действительно понятия не имеет о том, что сделал не так. Может, и поговорить хотел о чем-то… нейтральном? Вальдес запускает пятерню в растрепавшиеся волосы и выдает:       — Долго объяснять. Это… личное.       — У тебя кто-то появился?       Неожиданно прямой и холодный взгляд заставляет вздрогнуть.       — У меня? — Ротгер на всякий случай осматривается и, нервно кашлянув, хмурится: — Что за бредовые фантазии?       Кальдмеер не отвечает. Официантка спасает ситуацию вторично — улыбаясь, она ставит на стол шадди, салат, пышные булочки с кунжутом, затем кладет столовые приборы и поспешно удаляется.       — Так о чем ты хотел со мной поговорить? — как ни в чем ни бывало уточняет Бешеный.       Адмирал цур зее молчит, задумчиво глядя в тарелку. Вальдес может поспорить, что тот думает, как сдержаться и не запустить в него чем-нибудь тяжелым. Во всяком случае, удивительно, почему он до сих пор этого не сделал.       — Я хотел… — между тем отвечает Ледяной, все еще рассматривая салат, — хотел предложить съездить куда-нибудь вместе. Лето выдалось напряженное, и я в любом случае собирался взять пару недель отпуска в Осенних Скалах или Ветрах.       — Вот как, — Ротгер задумчиво барабанит пальцами по столу, пытаясь заглушить язвительные реплики внутреннего голоса про чью-то паранойю. — А если у меня не получится?       — Значит, поеду в Хексберг, — с достоинством произносит Олаф и, не выдержав, едко добавляет: — Если ты меня ещё ждешь, конечно.       — А ты прямо так и горишь желанием приехать, — моментально огрызается вице-адмирал.       — Ты подумай, — отвечает Кальдмеер, берясь за вилку и нож, — а я попытаюсь поесть и не подавиться.       Бешеный снова откидывается назад и размышляет о трудностях общения. Потолок не лучший собеседник, но молчаливые монологи, обращенные к нему, выслушивает с должным смирением. Ледяной смотрит в тарелку, изредка — в сторону. В такие моменты Вальдесу хочется заглянуть в его мысли. Наверняка он о чем-то думает. О чем-то, что может поразить или шокировать в равной степени.       Глядя на адмирала цур зее, Ротгер постепенно успокаивается, чтобы через некоторое время вновь почувствовать волнение. Более приятное. Несмотря на постоянное общение, за время разлуки он успевает забыть, как это — ощущать Олафа рядом, видеть его, прикасаться, вдыхать… Становится жарко, даже слишком, а ехать из центра до квартиры, как минимум, минут сорок. Проклятье! Если бы не чья-то дырявая голова, они бы уже кувыркались на столетнем скрипучем диване, повергая в ужас наивных соседей.       К душевным страданиям вице-адмирала добавляются телесные, и он, мысленно помянув закатных тварей, спешит обняться с расшитой подушкой. Южанин, воспылавший любовью к элементу декора, конечно, похож на идиота, но на кого похож южанин, у которого встает на сосредоточенно жующего адмирала Западного флота, страшно даже подумать.       Оставаясь в благородном неведении, Кальдмеер заканчивает обед. Конечно, салат, пусть даже и с мясом, едой считаться не может, но в шаддийной выбирать не приходится.       — Смотрю, ты делаешь успехи, — пододвинув к себе чашку, Ледяной кивает на подушку.       — А ты такой наблюдательный, — интимным шепотом отвечает Бешеный.       Олаф мужественно, даже не подавившись, выпивает шадди и просит счет.       — Я заплачу, — предупреждает Вальдес.       — Перебьешься.       — Знаешь, что я с тобой сделаю? — Ротгер выразительно смотрит на любовника.       — Нет, но…       Приносят счет, и адмирал цур зее, заглянув в него, укоризненно произносит:       — Ты ничего не ел.       Бешеный фыркает.       Расплатившись, они выходят на улицу и, поймав такси, за полчаса добираются до дома Кальдмеера — места, где в ближайшие сутки можно думать только друг о друге.       …       Бешеный рассеянно чешет затылок, а после — зевает, закрывая рот рукой. Пиво и коварное тепло питейного заведения отлично справляются со своим делом, да и усталость предызломных дней пока никто не отменял.       — Домой? — тут же осведомляется Кальдмеер.       Последние минут десять они молчат, но это хорошее молчание, в котором можно отдохнуть от всего мира.       — Можно и домой, — Ротгер трет глаза, чтобы хоть немного взбодриться.       Расплатившись, они неспешно одеваются и движутся навстречу морозной изломной ночи. Уже на пороге их нагоняет хорошенькая официантка.       — Совсем забыла, — смеется она, протягивая сшитый из разноцветных лоскутов мешок, — предсказания для всех наших гостей. Бесплатно и крайне точно!       — Разве так бывает? — смеется Вальдес, открывая дверь.       — Ну, сегодня ведь Зимний излом, — девушка щурится.       — В таком случае, рискнем, — улыбаясь, Олаф первым вытягивает скрученный листочек.       Красноречиво закатив глаза, Бешеный тоже запускает руку в мешок. Убедившись, что все предсказания получены, официантка вежливо прощается и оставляет их.       — Идем, — Ротгер первым выходит на улицу, — по дороге прочитаем.       Усмехнувшись, Ледяной делает шаг в ночь. Снаружи темно и морозно, дует вполне ощутимый ветер, но все равно хочется никуда не спешить, замереть под звездами и, наверное даже, загадать желание. Спустившись с высокого крыльца, Кальдмеер останавливается под фонарем, где уже разворачивает свое предсказание вице-адмирал.       — Забавно, — усмехается он.       — Что там?       — «Желания — те же планы, иногда их необходимо пересматривать».       Олаф многозначительно хмыкает.       — Ты своё сначала прочитай, — Вальдес хитро щурится.       — Не вопрос, — адмирал цур зее расправляется с листочком, — вот: «Сколько можно молчать! Признайтесь, и вам станет легче».       Хохот Ротгера заглушает последние слова. Отсмеявшись, он требовательно произносит:       — Ну?       — Что?       — Признавайся!       — Прямо здесь? — Кальдмеер удивленно поднимает брови.       — Мы можем прогуляться, — Бешеный пожимает плечами, — по набережной.       — Ты представляешь, какой там сейчас холод?       — А то, — вице-адмирал делает страшные глаза, — быстрее сознаешься.       — Ну-ну, из нас двоих Ледяной — пока ещё я.       — Значит, я буду взывать к твоей жалости!       Олаф только качает головой. Путь до набережной занимает не больше трех минут, во время которых они молчат. Вальдес отрешенно смотрит на тени — длинные и неверные в свете тусклых заделанных под старину фонарей. В старой части Метхенберга таких достаточно.       Море встречает их пронзительным ветром и поземкой по неровному льду. Звезды и ущербная луна кажутся невероятно яркими и близкими, набережная пуста.       — Красиво, — адмирал цур зее первым нарушает молчание.       — И холодно, — соглашается Бешеный.       Определившись с направлением, они медленно движутся вдоль гранитного бортика. Кальдмеер задумчиво смотрит в темную холодную даль, а возле очередного спуска внезапно увлекает спутника вниз. Казалось бы, какая-то пара метров, но у кромки льда мороз пробирает с утроенной силой.       — Это настолько страшное признание? — не выдерживает Вальдес.       Ледяной устремляет на него удивленный взгляд.       — Судя по тому, куда ты меня завел, ценой этого знания будет моя жизнь, — фыркает вице-адмирал.       - Ротгер, — Кальдмеер закрывает глаза, — я не… Просто, раз уж мы всё равно здесь гуляем, подумал, чего бы и сюда не спуститься заодно.       — По-твоему, здесь достаточно, гм, романтично?       — Да, — Олаф пожимает плечами и, сделав шаг назад, прислоняется спиной к стене.       Трагически вздохнув, Бешеный встает рядом. Не то чтобы ему смертельно холодно, но и приятным это место не назовешь.       — Знаешь, — говорит адмирал цур зее, не отрывая взгляда от замерзшего моря, — иногда я жалею, что не могу просто взять и уйти…       — Куда? — спрашивает Вальдес, прижимаясь к нему плечом.       — Туда, — Ледяной кивает в сторону горизонта, — вот именно в такую ночь, когда звезды и кошачий холод… и… да, впрочем, какая разница.       Он закрывает глаза и тяжело вздыхает.       — Это — твое признание? — уточняет Ротгер.       — Нет, — Кальдмеер качает головой, — это так… сантименты…       Бешеный фыркает в сторону.       — …а признание у меня самое обычное: люблю я тебя.       — Да ладно?       Говорить, прежде чем думать — Вальдес ненавидит себя за это.       — То есть, нет, — он жмурится, сжав переносицу, — я не это хотел сказать… я…       — Ничего, — слушать этот ровный с выверенными интонациями голос невозможно, — извиняться не обязательно.       — Олаф, — вице-адмирал бросает на него отчаянный взгляд, — давай, ты еще раз это скажешь, а я отвечу то, что следует…       Лицо Ледяного остается бесстрастным, а глаза он поспешно прикрывает.       — Не нужно.       — Тебе, может, и не нужно, а мне теперь необходимо, — яростно шепчет Бешеный, встав к нему лицом, и требовательно сжимает плечи.       Ответом ему становится долгий взгляд.       — Ну?       — Ротгер… — Кальдмеер подается вперед, почти касаясь его носа своим.       — Пожалуйста.       — Я… — адмирал цур зее тяжело вздыхает, — будем считать, что я повторил.       Вальдес смотрит вниз.       Достойный ответ, что тут скажешь?       Закрыв глаза, он утыкается лбом в его висок и произносит:       — Я тебя тоже.       Секунды, каждая из которых длиннее вечности.       Отстранившись, Бешеный ловит взгляд Олафа и шепчет:       — Хочешь, уйдем туда прямо сейчас?       — Хочу.       Ледяной улыбается, обнимая его за плечи. Сколько ему лет? Сорок шесть? Семнадцать? Несколько тысяч? Ротгеру кажется, что гранит под ногами не толще газетного листа — сейчас бумага порвется, и они оба провалятся в бездну, и никто даже не вспомнит, что на свете когда-то жили два таких человека…       — Идем домой, — Кальдмеер ненавязчиво толкает его в сторону ступенек. — После такого, определенно, надо выпить.       …       — Такие вот дела, — говорит Вальдес, разглядывая прохожих за окном, — теперь, наверное, до самого излома не увидимся.       — Почти два месяца, — соглашается Кальдмеер.       Его голос, как обычно, не выражает ничего особенного. Вице-адмирал переводит взгляд на любовника и понимает, что тот расстроен и всеми силами старается этого не показывать.       — Ворон только утром об этом сообщил. Говорит, без меня вообще никак, а тут и своих дел полно… Я не оправдываюсь, просто думал, что смогу к тебе приехать — возможно даже, до конца Весенних…       — Ротгер, — подавшись вперед, Ледяной переходит на шепот, — этот разговор можно продолжить и в более уединенном месте. Сколько там у нас, полчаса осталось?       — Чуть больше, — Бешеный поднимается. — Надеюсь, эта горячая южанка будет к нам благосклонна.       Вице-адмиралу хватает двух минут, чтобы договориться. Красивые глаза и лишние деньги творят чудеса. Поигрывая ключами от служебного туалета, он отправляет Кальдмееру сообщение с указанием координат.       …       — Мда, — хмыкает Олаф, закрывая дверь на замок, — а я ещё жаловался, что в душевой кабинке тесно…       Вальдес смеется, прижимаясь к нему сзади.       — Ого!       — Ты должен мне помочь, — шепчет Бешеный.       Сняв свитер и повесив его на крючок, адмирал цур зее поворачивается. Он начинает целовать Ротгера, одновременно стягивая с него джинсы и нижнее белье. Член упирается ему в ладонь, и Кальдмеер не может удержаться.       Даже несерьезные ласки заставляют Вальдеса стонать. Он старается делать это хотя бы вполголоса, но, проклятье, как же ему хорошо.       — Олаф, — шепчет он, — ещё немного, и я за себя не ручаюсь.       — Я тоже, — хрипло отвечает Ледяной и, оставив в покое член, нетерпеливо сжимает его задницу.       Ротгеру часто становится смешно в совершенно неподходящие для этого моменты. Обуздав излишнюю веселость, он расправляется со штанами любовника, думая о том, что в следующую встречу надо, наконец, решиться и сделать ему приятное.       — Эй, не спи, — зажав вице-адмирала между собой и стеной, Кальдмеер жадно целует его ухо, после чего переходит к шее.       — Я не сплю, — облизав губы, Вальдес закрывает глаза, — просто понял, что хочу… эй! Полегче!       — Извини, — Кальдмеер ласково поглаживает его ушибленный бок, отодвигаясь как можно дальше от диспенсера для бумаги и стараясь при этом не задеть стоящее в углу ведро со шваброй, — так чего ты там хочешь?       В чем Бешеный уверен наверняка, так это в том, что с Олафом ему никогда не будет скучно. Подавшись навстречу, он страстно целует адмирала цур зее, а после говорит ему на ухо:       — Отсосать.       — Заманчивое… предложение, — Ледяной сглатывает, — только давай не сейчас. Честно говоря, я готов кончить уже от одной мысли… о таком.       — Видимо, поэтому я узнаю об этом только сейчас, — хмыкнув, Ротгер поворачивается спиной и, опершись о стену, прогибается, насколько это возможно. — Давайте, господин адмирал, порадуйте вашего бойца…       — Фу, — смеется он, поглаживая его ягодицы, — набрался же где-то таких пошлостей.       — …только осторожнее, ра… раковина сбоку.       Два пальца легко проскальзывают внутрь, и Вальдес мысленно благодарит Четверых, что хоть кому-то хватило предусмотрительности взять с собой смазку.       — Я заметил.       — Не умничай, у меня тут швабра, между прочим.       Кальдмеер тихо смеется. Прижавшись к его спине, он хрипло шепчет:       — А у меня — кое-что получше.       Ротгер тихо стонет, впуская его в себя, и сдерживается от того, чтобы податься навстречу, но надолго его не хватает. Потеряв бдительность, вице-адмирал соскальзывает со стены, ныряет носом в угол и, резко подавшись назад, едва не сносит плечом раковину, некстати приделанную так высоко.       — Тише, тише, — успокаивает Олаф, разворачивая его в другую сторону, — обопрись лучше тут.       Ругаясь сквозь зубы, тот упирается руками в крышку унитаза. Адмирал цур зее продолжает начатое, но боль в плече отвлекает Вальдеса от приятного процесса. Впрочем, наступает момент, когда и это перестает иметь значение. Кальдмеер сходит с дистанции первым и быстро доводит до разрядки Бешеного, который громко стонет, кончая ему в ладонь.       …       — Ну надо же, — Ледяной смотрит на часы, — мы ещё успеем выпить шадди.       — К кошкам шадди, — ворчит Ротгер, потирая ушибленное плечо. — Это место проклято, я тебе точно говорю. Сейчас отдам ключ, и пойдем ловить такси.       — В таком случае, — он грустно усмехается, — поцелуй на прощание?       Вальдес долго смотрит на него, после чего, наконец, говорит:       — Вот что. Давай ты меня проводишь.       — Помнится, ты считал это дурной приметой.       — Считал, — вице-адмирал вздыхает, — но что поделать. Два месяца без тебя пугают меня гораздо сильнее каких-то примет.       — Вот это да, — улыбнувшись, Олаф трет бровь, — а мне-то казалось, я один этим страдаю.       Бешеный выразительно молчит. Повернув замок, но ещё не открыв дверь, он все-таки отвечает:       — Не один.       Не выдержав, Кальдмеер разворачивает его к себе и, обняв, чередует поцелуи со страстными признаниями. Очевидно, это заразно, потому что Ротгер ловит себя на том же. Как ни тяжело признаться в любви, но молчать о ней потом — ещё тяжелее.       — Я приеду на Летний излом, — отстранившись с видимым усилием, шепчет Ледяной, — обязательно.       — А потом — я к тебе, — Вальдес мечтательно скалится, — на неделю — не меньше, и плевать на всё.       — Договорились.              — Наверное, это так волнующе — нарушать обещания и клятвы…       Вздрогнув, Бешеный сфокусировал взгляд на своей мучительнице и слабо усмехнулся.       — Ты ведь хочешь увидеть его ещё раз? — она самодовольно улыбнулась. — Я могу это устроить. Это будет… интересно. Сравнить твои чувства. Наверняка, увидев его, ты испытаешь презрение. О, Ротгер, тогда ты поймешь меня. Когда узнаешь, какой он на самом деле… жалкий. Самовлюбленный неудачник.       Вальдес закрыл глаза. У него не было сил испытывать какие-то яркие эмоции, но от этого его желания стали только четче. Сейчас он больше всего на свете хотел одного…       — Можешь мне поверить, он даже не попытается…       …смерти.       — …тебе сопротивляться.       Окончательной и бесповоротной смерти этого существа.       — Он смирится. Смирение. Конечно, что ему ещё остается?       — Что ты знаешь… о смирении? — выдохнул Бешеный.       — Я знаю, что смирение — это единственное, что остаётся неудачникам, которые не отыскали выход из Лабиринта. Жалость к падшим и убогим придумали падшие и убогие, Ротгер, но ты достоин лучшего, хотя и отрицаешь это. Разве он мог научить тебя хорошему?       — Что ж ты раньше не пришла, — он зло усмехнулся, — когда я ещё ничему у него не научился?       — Этерне нужны лишь лучшие из лучших, — ответила ада.       — Лживая тварь…       — С тобой будет непросто, — вздохнула она, вытягивая очередное воспоминание. — Надеюсь, у тебя в жизни было хоть что-то, кроме этого скучного романа?       Вице-адмирал выругался сквозь зубы.              — Роди, — ласково шепчет мать, гладя его по волосам, — ты не должен плакать.       — Йааа с вааамиии хааачууу, — заливается он в ответ.       — Вел бы себя хорошо, полетел бы с нами! — сверкает глазами отец.       — Ыааааа!!!       — Алекс, — шикает Фредерика, — сколько тебе говорить, не ори на него!       — Да сколько можно, он уже полчаса ревет, мы так вообще никуда не полетим, потому что на самолет опоздаем!       Родители отходят в сторону и начинают вполголоса выяснять отношения. Ротгер наконец отвлекается от своего несчастья и с опаской смотрит на бабушку и дедушку, с которыми его собираются оставить. Дед ещё ничего, а вот бабка не нравится ему совсем. Перспектива пробыть с ней наедине больше пяти минут ужасает его до глубины души.       — Мама! Папа! — просит он, встав между родителями. — Не надо ругаться! Я не буду плакать, я поеду с вами!       — Солнышко, я ведь тебе уже объясняла…       — Я нехочунехочунехочу оставаться, — Ротгер хватает мать за длинную юбку.       — Это ведь ненадолго, — присев на корточки, она обнимает его и спрашивает: — Ну-ка, вспомни. Сколько дней нас не будет?       — Восемь.       — Восемь — это сколько?       — Вот, — он показывает, загнув на обеих руках по одному пальцу. — Четыре и четыре.       — Видишь, это совсем немного, — мать целует его, и он, зажмурившись, смеется в ответ. — Давай, скажи папе пока, и мы поедем в аэропорт. А когда вернемся, все вместе отправимся в поход, да?       — С ночевкой? — деловито уточняет Ротгер.       — Почему нет? — отец подхватывает его на руки. — А если будешь послушным малым, то и на целых три дня можно отправиться!       Ротгер пытается себе это представить, и его охватывает настоящее счастье — целых три дня можно бегать по горе и ловить неповоротливых черно-фиолетовых жуков! И земляных жаб. И даже ящерицу можно поймать, если повезет. Но вот его целуют, опускают на пол — и счастье уходит. Снова хочется плакать, но он уже решил, что будет вести себя хорошо и поэтому мужественно держится.       — Ну вот, любо-дорого посмотреть, — хмыкает отец. — Всегда бы так.       Ротгер недовольно сопит.       — И чего надулся? Ты, что ли, рыба-еж?       — Алекс! — мать тыкает отца локтем в бок. — Хватит его дразнить!       Обувшись, они прощаются с бабушкой и дедушкой и, взяв чемоданы, выходят из дома. Внезапно вспомнив кое-что важное, Ротгер бежит следом и уже с крыльца кричит:       — А сестренку-то привезете?       — Чего? — отец поднимает брови. — Это что ещё за фантазии?       — Мама сказала, что уже написала письмо ведьмам, чтобы они нам сестренку с Марикьяры принесли! Но вы же всё равно туда едете, вот и забрали бы заодно…       Чего Ротгер не может понять, так это почему взрослые смеются над серьезными вещами. Он совсем не хочет быть рыбой-ежом, но не может скрыть своего возмущения.       — Эх, — утирая слезы смеха, дед ерошит ему волосы, — артист!       Бабушка хмурится, а мать, покачав головой, отвечает:       — Привезем, привезем, не переживай.       Родители обмениваются странными взглядами и, выйдя за ворота, в последний раз машут ладонями, после чего садятся в такси.       — Господин Вальдес, — доносит ветер, — перестаньте смотреть на меня как на предателя Родины!       — Госпожа Вальдес, вы можете мне ответить, почему в этом доме я обо всём всегда узнаю последним?!              — Уже интереснее, — шепнула ада.       Бешеный не ответил. Это было одно из тех немногих воспоминаний, которые он предпочел бы забыть. Даже много лет спустя ему продолжало казаться, что, полети они все вместе, жизнь могла бы сложиться иначе…              — Дети, потерявшие родителей, часто винят себя в их смерти, — Ворон уже давно пьет вино прямо из бутылки. — Да чего уж, я вообще ребенком не был, но нет-нет, да и подумаю, что если бы не мой кретинизм, отец бы, может, еще лет десять прожил, если не все двадцать…       — А мать? — глухо спрашивает Бешеный.       — А в её смерти я Карлоса виню, — он вздыхает. — А в смерти Карлоса — себя, наверное. Понимаешь… Мне всегда казалось, что если бы у него не было младшего брата, он бы сто раз подумал, прежде чем бросаться под пули.       — Это всё глупости, — Вальдес качает головой. — Если бы они меня взяли…       — Ну и что бы было? Ты бы самолет посадил? Или предпочел бы разбиться за компанию?       — Не знаю, — капитан остервенело трёт лицо. — Зачем ты меня мучаешь? Я не хочу об этом думать.       — Ты помнишь похороны?       — Нет. Я вообще из того периода ничего не помню. Вот есть воспоминание, что они уезжают, а потом сразу — как в школу пошел, будто двух лет и не было.       — А ты у кого-нибудь спрашивал, что тогда происходило?       — Ну да. Юлиана довольно много помнит, да и Дитрих тоже.       — А что дед с бабкой?       — Я с ними почти не общался. Ну, то есть как, были всякие ритуальные вещи вроде вежливого отношения к предкам или, там, семейных праздников, но какой-то особой приязни между нами не сложилось.       — Почему?       — Знаешь, тяжело любить людей, которые считают тебя ненормальным! — Вальдес окончательно перебирается на пол.       — О, — Алва странно кивает и, помолчав, спрашивает: — Ты боишься смерти?       — Смерть в таком ключе — это выдумка, — Ротгер усмехается. — Бояться надо других вещей.       — Вот и я так думаю, — кэналлиец вздыхает, — а никто мне не верит. Знаешь… после того случая в пещере… мне в голову пришла безумная идея.       — А тебе и другие иногда приходят?       — Я серьезно. Она не дает мне покоя. Мы должны побрататься.       Бешеный странно усмехается.       — Знаю, ты к таким вещам относишься серьезно, и я…       — Ты точно хорошо подумал?       — А ты, типа, согласен?       — Это, типа, честь для меня.       — Остряк, — ворчит Ворон, кидая в него винную пробку. — Лови момент, пока я пьян и сентиментален!       — Ты сам только что сказал, как я отношусь к таким вещам, — хмыкает Вальдес и уже серьезнее добавляет: — Если ты действительно этого хочешь, то я готов. И если ты действительно к этому готов, то я скажу, что хочу.       Кивнув, Рокэ поднимается с пола и неверной походкой движется к письменному столу. Порывшись в одном из ящиков, он возвращается со складным бергмаркским ножом.       — А я-то думал, ты достанешь ритуальный кинжал времен Рамиро-Предателя, — фыркает Ротгер.       — К кошкам, — Алва качает головой. — Меня тошнит от наследия предков.       И с ним не поспоришь.       …Когда их кровоточащие ладони соприкасаются, Бешеный не чувствует ничего необычного, но понимает, что с этого мгновения и до конца своей земной жизни связан с человеком напротив. Глаза Ворона горят синим огнём, он пьян и печален.       — Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь…       — Я знаю, ты придешь и поможешь, — кэналлиец кивает, — но теперь меня послушай: если когда-нибудь помощь понадобится тебе, я всё сделаю. Всё, что только будет в моих силах. Моя кровь — твоя кровь, Ротгер Вальдес. Я сказал.       Закрыв глаза, Бешеный качает головой.       — Ну? — соберано нетерпеливо сжимает его ладонь.       — Я услышал.              Отвернувшись от ненавистного огненного лица, Ротгер обреченно усмехнулся.       «Моя кровь — твоя кровь», — звучало у него в голове. Наверное, это что-то значило. Должно было что-то значить. Закрыв глаза, он обратился к холодной темноте и почувствовал, как она поглотила его зов. Вальдес не имел привычки себя обманывать и прекрасно понимал, что меньше всего на свете хочет встретиться с тем, к кому воззвал.       Ответ пришел через мгновение, и он понял, что до того момента ничего не знал о настоящем страхе.       — Что это? — встрепенувшись, ада упустила нить воспоминаний, и Бешеный содрогнулся, когда они с удивительно громким чавком втянулись обратно. — Что происходит?       Она вскочила, и Ротгер мгновенно сжался в комок. Заботиться о собственной целостности теперь было особенно нелепо, но он не сдержался — и испытал огромное облегчение, не нащупав возле солнечного сплетения никакой дыры, хотя внутренние ощущения говорили, мягко говоря, об обратном.       — Ты! Ты! — ада от души пнула его по почкам. — Кого ты сюда позвал?!       Морщась от боли, он поднял на неё взгляд — и рассмеялся.       — Ублюдок, — потрясенно прошептала она, делая шаг назад.       — Ты же говорила, что никого не боишься! — Вальдес знал, что если перестанет смеяться, то закричит от ужаса.       Он был совсем близко. Более того, вице-адмирал понял, что он вообще никогда не уходил далеко — дремал в стороне от мирской суеты, но не уходил.       — Тварь! — выдохнула ада, бросаясь наутёк.       В следующее мгновение она завизжала, и Ротгер увидел, как ее пылающее тело взметнулось вверх. Он даже не сразу понял, что его мучительница летит не по своей воле. Когда запредельный крик оборвался смачным ударом о пещерный свод и багровый отсвет заметно померк, Бешеный отстраненно подумал, что стал свидетелем лишь малой части его могущества.       В наступившей тишине он услышал сопение.       «Лежит… Мертвый?.. Живой… Афыррр!»       Ротгер так и не понял, что потрясло его больше — тяжелый, как скала, голос, грозящий расколоть голову изнутри, или сам тот факт, что это существо говорило. В следующее мгновение он почувствовал прикосновение и едва удержался от вопля. Гигантская конечность перевернула его на спину, но вице-адмирал успел зажмуриться и для верности закрыл лицо руками.       «Ишь… Дааа… Хитрый… Афыррр!».       Его трясло.       «Ишь… Дааа… Помню тебя… Афыррр!».       - Ммменя?       «Аха… Хаха… Хахахах… Афыррр!.. Ишь… Хаха!.. Тебя… Афыррр!».       Ротгеру казалось, что ещё немного — и его просто расплющит.       «Ишь… Ага… Сильный, долго говоришь… Афыррр!.. Цена зова… Эээх!.. Твоя жизнь… Афыррр!».       — Я знаю, — выдавил Бешеный, обхватив голову. — Забирай… скорее.       «Ишь… Хехе… Быстрый… Афырррномном!.. Тпру!.. Пше… Ты ж… Рррауфф!.. Тяжелооо… Ууу!.. Такое дело… Афыррр…»       Он едва не заплакал.       «Потерпи… Дослушай… Цена зова — адедвельх… СОГЛАСЕН???».       Вальдес заорал — иначе бы, пожалуй, его голова действительно лопнула.       «Потерпи… Дослушай… Она наша, если сможешь уйти, не пойдем следом… Хыхыых!».       Возможно, он говорил что-то ещё, но Ротгер этого уже не запомнил. Когда вице-адмирал снова начал осознавать происходящее, то понял, что ползет куда-то вверх. Сил встать хотя бы на четвереньки уже не было. А ещё он не мог отделаться от гадостного чувства, что его внутренности ровным слоем размазаны по всей длине проделанного пути. Бешеный в очередной раз себя ощупал, но не нашел каких-либо повреждений.              Он не мог сказать, сколько прошло времени и было ли оно здесь вообще. В какой-то момент его посетила предательская мысль, что в возвращении нет особого смысла. Что ждало его там, наверху? В лучшем случае, парочка разгневанных и одержимых местью тварей, если адам, конечно, вообще ведомо такое понятие как месть, в худшем — ничего.       — Олле, — выдохнул он, — мать твою, как ты вообще можешь с этим жить?..       Ответа не последовало.       — Олаф!!!       — Лаааф… аааф! — отозвалось эхо.       — Проклятье, — пробормотал Ротгер, уронив голову на ободранные руки.       Его трясло. Он пытался успокоить себя, но не мог. Что-то подобное ему уже снилось — в те два года, о которых не осталось никаких воспоминаний. Темнота и безысходность. Глухая тоска и осознание бесконечности своего одиночества. В тех снах он упрямо полз вперед, надеясь, что там его ждут родители. Вальдес знал, что на матери обязательно будет голубая шелковая блузка и темно-синяя юбка в пол, а на отце — черная рубашка и модные в том сезоне светло-коричневые штаны. Наверху его сначала поругают, потом обнимут и потискают, а после — заставят выкинуть из карманов всех жуков, чтобы можно было спокойно лететь на Марикьяру. Забирать сестренку.       Глухо рассмеявшись, Бешеный перекатился на спину и закрыл глаза. В пещере было холодно, но он не боялся замерзнуть. Не испугался он, и когда пространство вокруг заполнил молочно-белый туман. Покачиваясь на невесомых волнах, Ротгер сожалел лишь об одном: что уже не выразит оставшимся свою благодарность — ведь каждый из них сделал для него всё, что мог, и даже больше.