За белой звездой (Опупея)

Где пропадала, говоришь? Да не поверишь ни в жисть! Почему-почему… Потому. Потому что с таких рассказов в дурку звонят. Да не ладно. И не понтуюсь. Что серьезно, — рассказать? Только чур санитаров не звать. Ржать можно. Сама б ржала, да не смешно. Ну да. Зато про войну. И не только. Наливай. В такое на сухую сама себе не веришь, даром что вся роспись по шкуре сохранилась. Ну слушай. Я твои уши под свой зад не силком затягивала. Вот представь себе картину маслом по шелку, куда там тому Не-Репину с «Приплыли»: очухиваешься ты от того, что тебя детенок тормошит и вопит дрелью в уши: «Проснись! Проснись, пожалуйста! Ну, почему ты спишь и спишь!!!» А у тебя башка трещит и общее самочувствие будто три дня пил с ментами и панками, а потом с ними же слемился. Вот. И всех мыслей: «Халява зло!» Что? Почему зло? Да, откуда я знаю… То есть. Только не ржи. У меня сроду столько бабла, чтоб за свои так ужраться, не водилось. Угу. Вот. «Халява зло!» — мысля первая. А мысля вторая: «Детей у меня нет, потому что не могла ж я забыть, что рожала?! Значит, мелочь надо отловить и сдать той сволочи, что это орало потеряло». Вооот. В общем, я восстала, или воздвиглась, как флаг на Рейхстаге. Примерно с теми же усилиями. Угу. По очучениям так, на тот момент, будто лично от Волги до Берлина на пузе проползла, зубами за навоз с солярой цепляясь. Неповторимый вкус победы… Огляделась. Ну чё… Ты в мавзолее был? Нет? Я тоже нет. Но если вообразить там по стенам черный полированный гранит, то… Как в мавзолее. Вокруг полированный черный куб. Пять плошек с какой-то горящей херней. По центру постамент аккурат под гроб. И я с этого постамента сползаю. Хорошо из гроба хрустального выбираться не пришлось. Но просилось. Антуражненько, в общем. Короче, я оглядываюсь понять, что за херня происходит и какого черта я тут потеряла, а за руку меня ребетёнок дёргает. «Вставай, — мол, — я тебя бужу-бужу, а ты спишь. Спасай меня срочно отсюда!» И тут я себя в этой полировке окружающей разглядела и вконец фаломорфировала. Там такое чудо отразилось, как та девка из колодца, что из телека вылазила. Один в один. Только сухая и с лицом. В общем, смотрю я на этот ужас кошмарный и понимаю, что такой уродской ночнушки у меня отродясь не водилось. И что б я такое замечательное ни отмечала, но нажраться до такого одеяния точно не могла. Пытаюсь вспомнить, что ж там вчера было… Не знаю, сколько в эту кошмарную ночнушку в отражении втыкала, но дитёнка изнылась вся! А у меня по нулям. Не то что вчера… У меня вообще по нулям. Ни где я, ни кто я… Короче, когда дите уже до ультразвука дошло и рукав этой ночнушки насквозь проревело, — да, у этого балахона рукава были! да еще и с рюшечками! — до меня доходит, что я эту чувиху в стене знать не знаю, и похоже, первый раз вижу. Амнезия. Как в кино, блин. Приехали. Не ну ты прикинь?! Очухиваешься хэ-зэ где, и понимаешь, что ты еще и хэ-зэ кто. Я — к детю. «Где взрослые, — спрашиваю, — кто папа? Кто мама?» А она только слезы ручьями и соплями шмыгает. И канючит: «Спаси! Они сейчас придут нас убивать!» И все. Диспозиции по нулям. От кого спаси? Кого нас? Нахрена этих нас убивать? Кто придет? «Ты должна нас спасти!» И все. Полный аут. Короче, когда в дверь… Ну да, в кубе дверь обнаружилась, только пока она открываться не начала, ее не видно было. В общем, когда в дверь какая-то ряха волосатая сунулась, я уже сама убить хотела. Кого угодно и всех подряд. А ты представь! Башка трещит, дитё ревёт, из полировки тощий ужас с патлами смотрит, а на тебе ночнушка до полу. С рюшами! С рюшами!!! Блин! И в башке полный голяк. Но он все равно первый начал. Да зуб даю! Зарычал и загогулиной своей на меня замахнулся. Вот ты как поступишь, если на тебя здоровенная горилла беловолосая рыча прет, зубы скалит и тесаком каким-то изогнутым на длинной рукояти замахивается, рядом еще и детёнок перепуганный в визге заходится? А? То-то и оно. И я туда же…