За белой звездой (Опупея)

Наблюдать, как Дитёнка липнет и ластится к Недоразумению, а тот с впечатляющей внимательностью, предупредительностью и серьезностью охраняет ее буквально от каждой мошки и старается услужить, было трогательно и умилительно. Когда гном пытался проявить заботу ко мне - неловко. Приходилось одергивать себя, чтобы не похлопать нашего милого Недоразуменьку по жестким волосам, точно преданную собаку. Но определенно можно сказать - он стал куда более внимательным и собранным, по сравнению с тем смешным и нелепым чудиком, что практически жизнь назад ввалился в комнату, грохоча мисками, и напугал Волчика. Нет, он не стал похож на серьезного солидного гнома, вроде судивших нас старейшин или встретивших лесорубов, но на своего спокойного, надежного и верного Брата - да. И в то же время оставался собой, с какой-то обостренной душевной открытостью, ранимостью и непосредственностью, с негномской чуткостью и ласковостью... Хотя почему "негномской". Да, цельный, твердый и серьезный Брат, просился под эпитеты "железный характер" и "кремень-мужик", да, чувствовалась в нем эта каменность, стенность и стальность, прочность, устойчивость, крепость, надежность, но... Да я глаза выцарапаю тому, кто скажет, будто он нечуткий и черствый! Чтоб они понимали в гномах, идиоты! И Хафлинг изменился. Сколько прошло времени, как мы расстались? Около года наверное... Но маленький полурослик, клептоман-книголюб, превратился в невысокого, уверенного в себе, наблюдательного и вдумчивого ученого-исследователя. Увлечено дискутировавшего с Великой и Ужасной Темной Госпожой. О теории магии и мироздания спорили они жарко, и такими умными словами, что я быстро потеряла нить их рассуждений и тему. Просто наблюдала, прислушивалась скорее к интонациям чем к словам, чувствуя себя кошкой на ученом совете. И восхищалась, потому что взаимная корректность, предупредительность и вежливость, незлобная, подбадривающая собеседника ирония, звучали от обоих визави. От Великой и Ужасной это было мне уже привычно - все же дама настолько давно жила на свете, что было б странно, если б она не умела наслаждаться процессом не меньше результата, и не могла быстро достигнуть цели минимумом средств там, где ей лень тратить энергию на фигню. Но Хафлинг... Я так привыкла его воспринимать нелепым мальчишкой с книжкой, даже несмотря на революцию в Опе, что видеть его не уступающим, может даже тысячелетней Ведьме, успешной Правительнице огромной страны, деспотичной и уважаемой Повелительнице разных народов с очень непростыми национальными характерами... было удивительно. Я восхищалась. И только Хагнар остался собой. Язвительный и харизматичный, уверенный в себе и своих людях Капитан, Мужчина. Я прекрасно понимала, почему он явно и недвусмысленно, чисто как мужчина женщине, нравится Великой и Ужасной. И даже немного ревновала, причем без всяких объективных оснований. Это было забавно. Вот об этом обо всем я думала, когда мы отплывали на юг, а после обойдя плавбазу, с которой на погудели и расцветили небо ракетами, в самое сердце поразив моряков таким красивым колдовством, очень полезным ночью или в тумане, повернули на северо-запад. Ветер, который согласно моим знаниям по школьной географии должен был нам помогать, почему-то вечно норовил сменить направление и зайти в лоб. И команда практически все время носилась со снастями, переваливая паруса с борта на борт. Короткая и высокая, треплющая волна мешала пойти на веслах. И все же Хагнар как-то определял, что мы продвигаемся куда надо, куда стремимся. Что удивительно, но чем сильнее сопротивлялось нам море, с тем большим жаром, упорством, воодушевлением и азартом работали с парусами матросы. Тем больше шутили, смеялись и подбадривали друг друга и нас с Дитенкой, Недоразумением и Хафлингом. "Не боись! У нас лоханка ихних покрепче будет! Врешь! Нас волной не запугаешь!" Запретную Черту мы увидели на закате. Я не знаю, что это было: течение, пассат, граница океанов с разной плотностью воды, подводная цепь вулканической активности... Но это и правда выглядело как черта: кипящая, пенная, широкая полоса, отделяющая сизое с глубинной чернотой, сморщенное, смятое зыбью, наше море, от прозрачной, гладкой и удивительно теплой даже на вид лазури, над которой зависло близкое и в тоже время невероятно маленькое, уютное и родное солнце. Казалось, стоит пересечь пенный ярящийся ужас, и это самое солнце можно взять с неба в ладони и погладить, как рыжего котенка. И оно замурчит, трогательное и беззащитное. Хагнар скомандовал: "Паруса долой! Весла товсь!" Матросы, все как один, будто многорукое многотельное существо с единым общим разумом, взлетели на мачты и подтянули к рейкам паруса, после развернули рангоут вдоль корпуса, прочно закрепив снасти, и разбежались по бортам. Недоразумение, не дожидаясь дополнительного оклика, подошел к капитану и встал рядом с ним к румпелю, в качестве дополнительной силы и опоры. Нос нашего корабля уверенно нацелился на Черту. Хотя волны яростно били в скулу, будто специально стремясь нас развернуть. Дитёнка со своей светящейся не-нахуей пробежала на бак и выпрямилась там, будто носовая фигура с ходовым огнем. Я не стала мешать ей или уводить в трюм. Просто встала рядом, обняла и прижала к себе одной рукой, а второй намертво вцепилась в борт. Мы почти вошли в полосу пены и хаоса, нас уже пытались сдуть порывы ветра, сбить захлестывающие нос волны. Что происходило позади, я не видела. Временами сквозь ветер слышала мерные гулкие удары барабана и дружное уханье матросов. Мы шли прямо на заходящее солнце, вроде и не слепящее вовсе, прокладывающее по нежной водной глади едва рябящую алую дорожку.