Ca ira mon amour

Почему они решили напиться с Солалем дома? Сейчас уже и не понять. Всё было как всегда: тосты, шутки, Род, опирающийся спиной о его, Ямина, колени... А потом Жануа уехал в аэропорт встречать мать. — Чёрт, — Лоран поскрёб ногтём рубашку. — Облился... Я одолжу у Рода рубашку, он же не будет против? Ямин хмыкнул, допивая виски в бокале. — Только утром, хорошо? А то ты и её зальёшь чем-нибудь. — Ага, — Солаль зевнул. — Пойду схожу кое-куда, я быстро. Ямин кивнул, разливая остаток спиртного по бокалам. — Эй! А что у вас тут за залежи презервативов, кролики? — ехидно прокричал Лоран из туалета. — Завидуй молча! — крикнул ему Диб, улыбаясь. — Я не завидую, я восхищаюсь, — наставительно сказал уже изрядно шатающийся Со, возвращаясь в комнату. — Никогда таких не видел. — Лузер, — хмыкнул Ямин. — Они усиливают ощущения. — Мне и так хватает, знаешь ли, — Лоран почти упал, но устоял на ногах. — Чёрт, жарко... Он стащил рубашку через голову, не расстёгивая, и зашвырнул в сторону дивана. — Ты просто не пробовал, — Диб покачал головой и так же шатаясь подошёл к Со. — Смотри, видишь вот тут такие пупырышки? Они усиливают трение, и в итоге намного приятнее обоим. Солаль скептически потрогал презерватив через упаковку, потом хмыкнул и вытащил его. — Не знаю... — Ты не пробовал! — Ямин пошатнулся и почти упал, но в последний момент ухватился за Лорана. — Ну не сейчас же пробовать? — Солаль зевнул. — А надевать их как? Диб заржал и повалился-таки на кровать. — Ты что, никогда презервативы не использовал? Хотя, о чём это я, у тебя двое детей. Подожди, ты что, только два раза в жизни ебался? — Придурок, — Солаль кинул в Диба пустой упаковкой от презерватива. — А что, знаешь, как пользоваться, да? Продемонстрируй! Пьяный угар скрадывал все иные чувства, Ямин слишком увлёкся, а Солаль был чересчур пьян, чтобы думать о том, что творит. Спустя почти час дикого хохота и восемь истерзанных презервативов, мужчины, наконец-то, успокоились. — Спать пойти, что ли? — Ямин зевнул, развалившись на кровати. — Угу, — буркнул Солаль, засыпая на плече Диба и как-то совершенно забывая, что они оба лежат голышом, а последний, наконец-то правильно одетый презерватив, так и остался не снят... *** Утро началось с хлопка входной двери. Ямин поморщился от резкого звука и яркого летнего солнца, но приоткрыл глаза и огляделся. Пустые бутылки, скинутая впопыхах одежда, истерзанные презервативы... — Картина “Утро после оргии”, — пробормотал он, кое-как вылезая из-под спящего Солаля и направляясь в душ. Тишина в квартире напрягала, но Диб был пока не в том состоянии, чтобы адекватно воспринимать окружающий мир и себя в нём. Возраст сказывался, и утро после попойки было тяжёлым. Душ немного помог, отрезвил, и на кухню Ямин шёл уже заметно ровнее и почти не задевая стен. Включив кофеварку, он пошёл будить Солаля и Рода, через несколько часов должен был начаться последний концерт, а им ещё приводить себя в порядок. Тишина в квартире всё ещё была подозрительной, но Диб решил разобраться с этим позже. В спальне было душно. Ямин открыл окно настежь и уже повернулся было к кровати, как заметил на тумбочке лист, которого там явно не было вечером. “Не буду вам мешать” . Почерк Рода он узнал бы из тысячи, слишком часто наблюдал через плечо, как он пишет что-нибудь в блокноте. В том самом, лист из которого он держал сейчас в руках. — Твою мать... Диб опустился на кровать, не замечая, что сел на Солаля. Не веря, он вскочил и выбежал в коридор: куртки на вешалке не было. Кучи разных шарфов — тоже. Из гостиной исчезла гитара и горстка медиаторов, всегда валяющаяся на столе. Даже вечная пачка сигарет с подоконника тоже исчезла. Ямин обхватил голову руками и сел на пол. Ему было даже не больно. Он всё никак не мог поверить до конца в то, что произошло. Внутри него была лишь пустота, гулкая, звенящая... Каждый вдох давался с трудом. — Чёрт! — Диб вскочил и заметался по квартире в поисках телефона, попутно сшибая всё на своём пути. Грохот разбудил Солаля, но он не рискнул высовываться в коридор и попадать под горячую руку явно злому Ямину. Пальцы тряслись, тачфон реагировал на каждое прикосновение, и это сильно затрудняло процесс набора нужного номера. Гудок, второй, третий, четвёртый... — Ну возьми же ты трубку! Ну же, дьявол тебя дери! Ну пожалуйста, Род... Короткие гудки. Повторный звонок — трубку опять никто не поднял. Третий: “Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети”. — Блять! Ямин швырнул телефон в сторону, по счастью попав в диван, и прислонился лбом к холодной стене. Утро вышло далеко не добрым, но он не сомневался, что после выступления сможет поговорить с Жануа и всё ему объяснить. Ведь на самом деле ничего же не было, правда? *** — А кто-нибудь видел Рода? — задумчиво спросил Ямин после спектакля. Руссо укоризненно посмотрел на Диба. — Знаешь, я даже спрашивать не буду, — буркнул Уилл, — но и говорить, прости, тоже. Род мой друг, в первую очередь. Шультес, прищурившись, посмотрел на Руссо. — Что-то ещё случилось? — он, казалось, игнорировал Диба. — Кроме того, что было утром? Нет, — Уилл пожал плечами, откидываясь на спинку дивана. Оливье кивнул и вернулся к разговору с Пило. Ямин вздохнул и попытался разговорить Руссо. — А всё-таки? Я не могу его найти с самого утра. И трубку он не берёт... — Диб, ты что, реально не понимаешь, что он просто не хочет с тобой разговаривать? И видеть тебя он тоже не хочет. Прости, но я бы на его месте тебе уебал, а не молча ушёл. Уилл встал с дивана и дёрнул Шультеса за рукав: — Нам пора. Мы же хотели вечером ещё песню доработать, которая для студии. — А, чёрт, забыл. Точно же. Оливье поднялся и, проходя мимо Ямина, укоризненно покачал головой. Он был слишком мягок и вежлив, чтобы вмешиваться в чужие отношения, но, вспоминая в каком состоянии был Жануа этим утром, еле сдерживался, чтобы не высказать Дибу всё, что он о нём думал. *** Месяц. Ровно месяц прошёл с тех пор, как Ямин в последний раз видел Рода. Месяц неотвеченных звонков, месяц смс в пустоту, месяц закрытой двери... Он мог бы ещё многое рассказать про этот месяц, очень многое, кроме одного: где всё это время жил Род — Диб не знал. Он пытался его найти, поговорить, объяснить, что ничего не было, это был просто идиотский пьяный угар. Вот только ни черта у него не получалось. Даже перед самим собой оправдаться не вышло. Руссо не говорил ничего, часто даже не брал трубку. Шультес по чуть-чуть цедил информацию: “Жив. Здоров. Работает. Где живёт — не скажу. Пока”. Ямин забил свой день настолько, что сон казался недостижимой мечтой, он вкалывал сутками, не замечая смены дней и недель. Вот только каждый раз просыпался ровно в 7:15, как в тот день, когда хлопнула дверь за спиной Жануа. И каждый день, глядя на часы, вспоминал, что прошли ещё одни сутки без Рода. Записка, оставленная Жануа на тумбочке, лежала теперь в блокноте Ямина, аккуратно засунутая под обложку. Каждый раз, натыкаясь на неё, он переворачивал этот явно наспех вырваный из блокнота клочок бумаги, чтобы на обратной стороне прочитать отрывок из новой песни, которую Род не успел ему показать: “Ça Ira Mon Amour Ça ira pour toujours Allons amants déclamer nos serments Interdits“. *** У Ямина в сутках 24 часа и ещё чуть-чуть, чтобы не думать, устать, прийти домой и упасть, уснуть, отвлечься. Забыться. Но не получалось. Ничего не получалось в одиночку: ни работа, ни жизнь, ни эта чертова программа, ни даже сольные выступления и его фирменный юмор. Он забывался на время, сосредотачивался на работе, но всё равно всегда на глаза попадалась какая-то мелочь: медиатор, забытый на столе, шарф, оставленный на кресле, старая домашняя майка, валявшаяся в корзине с грязным бельём. Работа отвлекала ненадолго. Моцарты были популярны и после закрытия мюзикла, их песни звучали часто и отовсюду: из радио, телеэфиров, магнитофонов и плееров. Иногда казалось, что ещё чуть-чуть, самую малость, и “L’assasymphonie” будет звучать из утюга. Ямин терпел. Шутил, улыбался, баловался, шалил... Вёл себя как всегда. И терпел. Он думал — пройдет. Он думал — время лечит. А ни черта оно не лечит, как оказалось. Ни время, ни работа, ни попойки. Даже загулы с наркотой не помогли. А ещё он всегда помнил, как Род стонал. Слишком музыкально, чересчур эротично. Так, что невозможно было сдерживаться. Настолько, что не ускориться, не зарычать и не застонать в ответ было попросту нереально. Невозможно было его не целовать, не пытаться сорвать стон губами с губ, не кусать, заставляя стонать громче, чаще, ещё откровеннее. — Сильнее, Ям, — стонал Род, и Ямин, ненавидящий сокращения своего имени, прощал ему всё. — Быстрее, Мин, — стонал он в следующий раз, и Ямин не замечал отсутствующий слог, ускорялся, чтобы стоны не прекращались. Это было похоже на зависимость, наркотическую, страшную, неистребимую. Без этих стонов начиналась ломка, забывались слова, переставала получаться роль. Видимо, что-то в Дибе привлекало и Рода, вызывало такую же зависимость и ломку, иначе зачем бы он ездил с труппой на самые долгие гастроли, когда не видеться приходилось неделями? Ямин рычал, бил кулаками в стену, до мяса раздирал костяшки на пальцах, только чтобы забыть, не слышать, не знать. Не помнить, как стонал под ним Род, как выгибался навстречу, как хватался за плечи, как будто боялся, что он пропадёт, исчезнет, уйдёт куда-нибудь. Не ушёл. Зато ушёл Род. Диб надеялся, что ушёл, переборов в себе что-то, не сломав, но стиснув зубы. Потому что иначе было бы слишком больно, иначе оказалось бы, что он, Ямин Диб, ничего не значил в жизни Жануа. А хотелось верить, что это не так. Звонок Дова пришёлся как нельзя кстати: Диб испробовал уже практически всё, что мог, всё, что имел под рукой. Не помогало. Наркотик по имени Род Жануа не выводился из крови: он смешался с ней, стал частью самого Ямина, неотъемлемой и необходимой, как рука или нога. Да, можно ампутировать, да, можно научиться обходиться без, прекрасно обходиться. Но ведь всегда будет чего-то не хватать, чего-то очень важного. — Ямин? Привет, это Дов. Узнал? — У меня номер определился. — Да ладно? Ты его ещё не стёр? Неужели я тебя ещё не достал за время Моцартов? – в голосе Аттьи была отчетливо слышна улыбка, такая же широкая и искренняя, как и сам Дов. — Ну что ты! Я же мазохист! «Ямин, сидеть! Ямин, лежать! Ямин, место! Нет, Ямин, не то место». БДСМ наше все, да, Дов? – Диб пытался язвить. Но без «дозы», без его личного наркотика рядом, у него совершенно перестало получаться смешно шутить и язвить. – Ладно, если серьёзно, — Ямин потер лицо ладонью, — что ты хотел? — Да вот позвать тебя хотел… Мы с Альбером проект новый запускаем, слышал? — Любовников? — Слышал, значит. Пойдешь? Музыканты те же, техники те же. Только актеры другие. — Музыканты, говоришь, те же? А… — он так и не смог заставить себя назвать Рода по имени. – Значит, музыка опять от вашей «Банды пяти»? Дов засмеялся и, кажется, откуда-то упал, потому что грохот и сдавленные чертыхания были всем, что Ямин мог слышать следующие минуты три. — А как же! Род вон даже петь будет: он у нас в главной роли. — Я согласен. Аттья ехидно хмыкнул. — Ты не мог сразу спросить, будет ли Род? Я бы тебе сразу сказал, что будет, ты бы сразу согласился, и я бы не свалился с этого чёртового стула! Так, мне ещё Альберу звонить. Завтра в двенадцать у меня, покажу тебе наметки сценария и что-нибудь придумаем насчёт роли. Пока! Ямин улыбался, слушая привычное уже бурчание Дова. Он будет с Родом в труппе. Будет много репетиций, будут поездки, будет сцена. А это значит, что у него будет шанс всё исправить, будет шанс доказать этому упрямцу, что он его любит, будет шанс заслужить прощение. *** С уходом Рода его дом опустел, словно сломалось что-то в привычном порядке вещей, и теперь Ямин пытался собрать по кусочкам осколки разбитого счастья и починить, как-то настроить свою жизнь. Его взгляд зацепился за маленький медиатор, впопыхах забытый Родом на столе; за помятые джинсы, так и оставленные висеть на спинке стула; за длинный красно-чёрный шарф, нашедший своё место в углу, среди вороха других вещей, обладателем которых был сейчас Диб. Ямин в сотый раз за день обошёл комнату, замечая присутствие Рода везде, но не имея возможности насладиться этим ощущением. С тех пор, как Жануа ушёл, всё изменилось. Диб добрёл до угла комнаты, поднял шарф, поднёс к лицу и жадно втянул носом воздух. Шарф всё ещё пах Родом, как в те дни, когда они были вместе. Тупая боль пронзила сознание, но Ямин не спешил откладывать шарф в коробку, куда собирал все забытые вещи, он хотел ещё немного потешить себя иллюзиями. Ещё раз вдохнув аромат, он на секунду представил, что Род рядом с ним. Но видение быстро рассеялось, а в паху образовалась знакомая тяжесть. Секс с Жануа был хорош, отсутствие секса было подобно смерти. Ямин пропустил холодную ткань между пальцев и присел в кресло, не выпуская заветный предмет из рук. Диб подумал, что ничего страшного не случится, если он позволит себе немного помечтать. В голове пронеслись мысли и образы из совместного прошлого, Ямин положил руку себе на пах и начал поглаживать — медленно, едва касаясь тела сквозь штаны, думая только о Роде. Возбуждение накатывало постепенно, когда Диб представлял себе плотно сжатые губы Жануа или, наоборот, приоткрытые, выдыхающие его имя, проглатывающие половину звуков. Ямин заёрзал на месте и достал член из штанов. Он обвёл пальцем головку, подвигал рукой, вспомнил про шарф, удерживаемый в другой руке, и прикоснулся тканью к члену. Несмотря на исходящий от шарфа холод, Ямин будто обжёгся, резко дёрнулся и едва не выронил ткань, но быстро взял себя в руки. Он обмотал ладонь шарфом и дотронулся до члена, обхватил его по всей длине, машинально подёргал вверх-вниз. Это было приятно. Ямин облизал губы и задвигал рукой активнее, ускоряя темп, делая всё, чтобы насладиться и одновременно забыть о пугающем одиночестве, сопровождавшем его все эти дни. Он видел, как отзывается на прикосновения член, чувствовал нарастающее напряжение. Приспустив штаны до колен, Диб расправил свободный конец шарфа и расположил его так, чтобы он скользил между бёдрами при каждом новом движении. Грубая ткань слегка царапала анус, но это только сильней заводило Ямина. Теперь он дрочил себе усерднее, крепко сжимая пальцами член, массируя промежность и потираясь о заветный красно-чёрный шарф. Ворсинки покалывали и щекотали, добавляя пикантности в процесс дрочки. Ямину стало казаться, что это единственно верное предназначение шарфа — заменять того, кого нет рядом. Диб молчал, лишь иногда всхлипывая, доводя себя до изнеможения. Он мог бы поклясться, что прошло уже полчаса или больше, хотя по сути это длилось не дольше десяти минут. Когда возбуждение стало болезненным, а шарф уже пропитался его потом и влагой, он сделал последний рывок и, стиснув зубы, кончил, забрызгивая спермой шарф и пытаясь найти в себе силы подняться. Но вставать не хотелось, приятная нега разливалась по телу, а на кончиках пальцев ещё блестели остатки спермы. Ямин вновь поднёс к лицу шарф, который отныне пах уже не Родом, а в большей степени им самим — запахи пота и спермы накрепко въелись в тёмную ткань. С чувством тоски и некоторого удовлетворения Диб отложил шарф в сторону. Ещё одной вещью, хранившей в себе частичку Рода, стало меньше.