nxt 2 u

Это сказка для взрослых. И Феликс, как Золушка сбегает с бала, потеряв не туфельку, а благоразумие. Но здесь нет его принца. А существует ли он? А нужен ли он вообще? У Феликса было предчувствие квеста. Причастности к некой тайне, к игре в имитацию. Ведь почему запретный плод так сладок? Сладость в том, что он запретен. Алкоголь — катализатор безумств, метроном качающий из стороны в сторону. И Чанбин вошел в это пространство, как в масло, став маятником, пока не определившим частоту равномерных ударов. Их отношения за такой короткий период стали лиминальными, противоречивыми, перешедшими в промежуточную фазу в поиске новых смыслов. — …мне нужно, чтобы ты стал моим другом. Чанбину нужно. Это стало точкой отсчета, где с самого начала было ясно, что слово «друг» употреблено в не совсем привычном контексте. Феликс не собирался быть пешкой в чьих-то руках, он хотел быть игроком, достойным соперником, стремился пошатнуть чужие принципы. Но Феликс ходит по катастрофически тонкому льду, и, если провалится, не сможет объяснить, почему ступил на эту скользкую дорожку. Никто не станет его спасать, наблюдая, как он захлебывается от собственного поражения, ведь победителем в этой партии выйдет только один, а ничья утопит сразу обоих. «Хочешь прогуляться до книжного?» — делает свой первый ход Чанбин. …— И да, забыл добавить, Феликс, никогда не связывайся с Со Чанбином. Ни-ког-да… Кто сказал, что только Ли Минхо можно совершать сумасбродные поступки? «Хорошо. Во сколько?» Но если у Минхо не получилось, то кто сказал, что не получится у Феликса? Феликс не привык притворяться. По правде сказать, ему и не пришлось. Он знал, что Чанбин не просто наблюдает, а изучает наблюдает, чувствует всем нутром. Азарт захлестнул их с головой, достигнув точки невозврата, где неизвестность исхода не пугала, а только затягивала в свою бездну. — Джисон сказал, что ты не хотел идти на ту вечеринку. Из-за чего передумал? — Из-за тебя. — Почему? — Ты заинтересовал меня. — И что же во мне такого? Имя? Голос? Детское лицо? — Все. Ты первый, кому я предложил дружбу. «Хорошо. Будем играть в друзей». — Хочу купить одну книгу, — произносит Чанбин и теряется за высокими книжными стеллажами на час, не меньше. И в итоге берет сразу два романа Паланика, и ни один из них не оказывается «Бойцовским клубом» — единственной книгой этого автора, о которой Феликс хотя бы немного слышал; а также целый том комикса «Ходячие мертвецы». — Я думал, ты уже вырос из историй про зомби, — посмеивается он, но Чанбин аргументирует свой выбор тем, что коллекционирует эту серию комиксов на протяжении пяти лет. Вполне ожидаемый ответ от человека, чья комната выглядит словно храм поп-культуры. Чанбина нарекают парнем неразговорчивым, но его совершенно нельзя обвинить в том, что с ним нечего обсудить. Наверное, до этого Феликс не встречал настолько начитанных и, не будем стесняться этого слова, фанатичных людей и даже начал сомневаться в том, что Сынмин самый мозговитый человек в его окружении. Но, несмотря на это, толковый студент из Чанбина не получился, скорее всего из-за полной атрофии чувства ответственности. Возможно, этот парень не обладал блестящим умом, как казалось на первый взгляд, но все, чем увлекался, знал от «А» до «Я», и если до этого момента тебе было абсолютно наплевать на этого чертового Дэдпула, то теперь, затаив дыхание, слушаешь о том, как этот болтливый наемник уничтожает вселенную Марвел. Намного интереснее рассказов Чан-хена о репетициях и пьянках однако. Всецелая чанбинова преданность своим интересам действительно завораживала, и Феликс не пытался вставить свое слово, оставаясь в роли внимательного слушателя. Атмосфера была, как ни странно, непринужденной, и на мгновение он и вовсе позабыл, кого из себя представляет Со Чанбин на самом деле, и вся эта увлеченная болтовня не делает его хорошим человеком, но… …Как говорится, держи друзей близко, а врагов еще ближе. Пока что было не за что зацепиться, ведь тот не слишком распространялся насчет своей личной жизни, поэтому самым большим откровением для Феликса стала история о том, как Чанбин, будучи одиннадцатилетним мальчишкой, прочитал жуткий психологический роман-триллер «Долгая прогулка» Стивена Кинга, где герои постепенно сходили с ума в игре на выживание. Страшно подумать, как такое тяжелое произведение может повлиять на неокрепшую детскую психику, но Чанбин сказал лишь: — После этого я подсел на Кинга и, не отрываясь, полгода читал только его книги. Феликс признался, что за свои двадцать лет жизни не прочитал ни одного его творения, может только видел парочку фильмов по мотивам книг, объясняя это тем, что никогда особо не тащился по ужастикам. — Хоть его и прозвали Королем ужасов, — рассказывает Чанбин, — но однажды он сказал: «Я верю во все эти романтические глупости: что плохих детей не бывает, что всегда побеждает добро и что лучше любить и потерять, чем никогда не любить», — дословно цитирует он, и Феликса уже чуть ли в нокаут не отправляет не только его эрудированность, но и отличная память. Он еле сдерживается, чтобы не ляпнуть «Господи боже, ахренеть не встать, откуда ты столько всего знаешь? Ты реально конченый фанатик». В чем же он полный ноль? «В чем я лучше тебя?» Феликс уже со счета сбился, пока считал все то, в чем этот вундеркинд Со Чанбин разбирался, и разговор, пускай больше смахивающий на монолог, с ним затягивал настолько, что даже человек не интересующийся подобными вещами все поймет и захочет сам попробовать на вкус. Единственное, в чем у первого было явное преимущество — в знании английского языка, и Чанбин не скрывал свою зависть, отметив, что у Феликса есть прекрасная возможность прочитать великое множество потрясающих работ в оригинале. Стало как-то немного стыдно, если честно. А еще Чанбину понравился австралийский акцент. Черт бы его побрал. — Блин, — резко спохватывается он, — я тебя уже, наверное, подзаебал. — Нет, все нормально, — замешкавшись отвечает Феликс, отчего звучит крайне неубедительно. — Просто… обычно мне не с кем поговорить. Видимо, много накопилось, и меня понесло. — А как же Джисон? — Мы не настолько близки, как ты думаешь. К тому же он не из тех, кто умеет слушать, а его треп меня обычно напрягает, и не заткнешь потом вообще, — критикует друга Чанбин, но Феликс не чувствует злой желчи в его словах. — Да и познакомились мы так-то спонтанно, я даже не собирался с ним общаться, но он до сих пор отчаянно пытается найти со мной общий язык. — И как так получилось? — Ну, я случайно сломал его камеру. Как же часто случайности становятся судьбоносными. — Я отрабатывал долги по физре, и меня заставили играть в волейбол за наш класс, — продолжает рассказ Чанбин, а Феликс все еще пытается сделать вид, что уже ничему не удивляется: «М-да, он даже в волейбол играть умеет…», — и во время подачи мяч улетел за пределы поля, а этот придурок везде со своей камерой таскается и совсем по сторонам не смотрит. Вот ему и прилетело, но если бы он заставил меня платить за ремонт или новую камеру, то прилетело бы уже мне от родителей. Но вместо этого он попросил меня подтянуть его по некоторым предметам, чтобы нормально сдать промежуточные экзамены. — То есть ты стал его репетитором? — К сожалению, — тяжело вздыхает он, — у меня не было другого выбора. — Почему «к сожалению»? — Потому что я не знал, что можно так сильно тупить в математике и физике. При этом я сам в этих предметах не силен. Математику в итоге он кое-как сдал, а физику завалил просто тотально. В общем, репетитор из меня хреновый, а ученик из него тем более. — И вы не перестали общаться после этого? — Он упорно набивался ко мне в друзья, особенно после того как узнал, кто я такой, — после этих слов у Феликса в глазах читается тот заветный вопрос: «Кто ты, черт возьми?», и Чанбин, хоть поначалу немного и стушевавшись, все же начинает приоткрывать дверь шкафа со своими скелетами: — Дело в том, что про меня ходило очень много интересных слухов, о некоторых из них я узнал именно от него. — Например? — Все почему-то думали, что мой отец особо опасный преступник, осужденный за убийство, а в те дни, когда меня не было в школе, я якобы навещал его в тюрьме. Понятия не имею, откуда все это пошло, если учесть то, что на самом деле он прокурор. Были еще всякие бредовые слушки, но один все-таки оказался правдой, хоть только отчасти… — Чанбин нервничает, словно подает знак, что эта тема для обсуждения находится за закрытой дверью, ключ к которой Феликсу пока рано вручать. Но это только пока. — Про Джисона тоже говорили всякую хрень, — выкручивается он, не дав собеседнику начать копать под него новыми расспросами, — сначала безобидную, но, когда он начал общаться со мной, к нему стали реально плохо относиться, но он был свято уверен, что дружба со мной — это гениальная идея, ведь в своем горе быть изгоями мы с ним так похожи и должны держаться вместе. Так-то я ничего против него не имею, он парень нормальный, хоть и приставучий жутко, а на беспочвенные сплетни мне было, честно говоря, поебать, к тому же слепо верить в них, когда сына прокурора нарекли сыном бандита — откровенная тупость, но его надоедливость и излишний оптимизм меня ужасно бесили. Про репетиторство я, пожалуй, вообще промолчу. Можно было бесконечно стебаться над его тупостью в учебе, но люди почему-то выдумали то, что он какой-то гребанный извращенец, зациклились на этом и буквально проходу ему не давали. Школьники вообще самые злые создания, но мне, можно сказать, в этом плане повезло, потому что меня, как ребенка криминального авторитета, за километр обходили. — То есть Джисона избивали? «И ты даже не попытался это предотвратить?» — Бывали и такие недомерки, доводящие дело до насилия, но чаще всего одноклассники просто задирали его или ломали очередную камеру. Наверное, поэтому он не стал требовать у меня возмещения за поломку, привык к этому, что ли. Да у тех отбитых на голову придурков не было смысла что-то просить, они его до такой степени зашугали, что не удивлюсь, если он начал коллекционировать поломанную технику. И больше всего в этой ситуации меня раздражало то, что Джисон все равно каждый раз покупал новую камеру и приносил в школу. Из-за этого создавалось такое впечатление, что ему было совершенно наплевать на издевательства, он несмотря ни на что ходил и улыбался, как дебил, будто сам напрашивался, искал повод, чтобы снова потратить кучу денег на эту хрень. Ну, не хрень… как бы точнее выразиться… За любовь к своему хобби его, конечно, можно безмерно уважать, но на его месте я бы подходил к этому более рационально. Хотя его способность к математике все уже давно показала. Чанбин говорит обо всем на свете, рассказывает то, о чем Феликс никогда бы и не задумался, не посмотрел бы в сторону тех увлечений, которыми тот дышит с самых малых лет. Но какова вероятность того, что это все было для того, чтобы не говорить о личной жизни Чанбина, затмевая подробности разговорами о любимых книгах, комиксах и глупых школьных слухах? Феликс и не рассчитывал, что он сразу же выложит всю свою подноготную, и время, проведенное с ним, прошло без каких-либо напрягов, вполне в спокойной и дружественной атмосфере. Но от этого все только больше запуталось, ведь Чанбин в глазах Феликса выглядел совсем иначе, не так, как рассказывали Джисон и Минхо. В тот день он не оставил плохого впечатления, но закрывать глаза на его поступки из-за красивых историй и пафосных цитат было бы морально неправильно. Чанбин и Минхо абсолютно разные, даже сравнение «небо и земля» в этом случае звучит поверхностно. Хоть и говорят, что противоположности притягиваются, Феликс слабо верит в то, что друг Чан-хена влюбился именно в того Чанбина, который считает мрачные произведения Стивена Кинга и серию комиксов о зомби своими лучшими друзьями. Что же Минхо, живущего сегодняшним днем, могло зацепить в парне, влачащем бренное существование? Противоположности притягиваются, но эти двое не являются ими, они из совсем разных миров, и Чанбин, потерявшись в своем пристанище иллюзий, не нашел в себе места для любви, о которой не напишут в книгах. Парень, растягивающий как можно дольше последнюю сигарету из пачки, купленной лишь вчера, холодный, но воодушевленный чужими фантазиями, потерявший связь с реальным миром, изгой и жертва ложных слухов, кто же ты на самом деле? Чем Феликс заслужил твой не отстраненный взгляд, почему тебя тянет к мальчику, любимому солнцем, когда сам всегда предпочитал темноту? Почему из всех окружающих людей ты выбрал именно того, кто ближе всех находится к источникам постыдного прошлого? Неужели ты думаешь, что он станет твоей индульгенцией? Нет ли никаких сомнений в том, что это очередная фата-моргана, готовая вновь вдребезги разрушить внутренний баланс? — Хен, ты брал мой повербанк? — Феликс после десяти минут безуспешных поисков заходит в комнату брата, питая последнюю надежду. — Нет, а что? — честно отвечает Чан. — Нигде не могу его найти. Сегодня четыре пары, я без него не выживу, — канючит парень, представляя все ужасы посещения нудных занятий с разряженным телефоном. — Проебал походу, либо одолжил может кому и забыл. Феликс конкретно тормозит. Пары с самого раннего утра дают о себе знать. — Точно, я же давал его, — «Чанбину», — другу. — Ого, у тебя даже друзья появились, — дразнит старший. — Наш малыш Ликс перестал стесняться своего корейского. — Я этим уже года три как не страдаю. «Поэтому у тебя нет девушки». — Поэтому у тебя нет девушки, — Чан в точности излагает мысли младшего. — Так и знал, что ты это скажешь. Какой же ты, хен, простой. Либо он слишком хорошо его знает. Но Феликсу не хочется, чтобы Чан-хен знал его ровно настолько же. Их обоих вполне устраивает образ примерного младшего братишки, наивно следующего за авторитетом старшего. У Феликса нет комплекса неполноценности, кажется, он давно перестал быть несмышленым ребенком в глазах взрослых, но глупости будто сами напрашивались в его жизнь, отрезав путь к понимаю вырос ли он или нет. «Ты идешь в универ?» — он облегченно вздыхает, когда находит в мессенджере номер Чанбина, так как момент, когда они обменялись контактами Феликс как-то упустил. Каким образом этот человек вызывает такие большие провалы в памяти? «У меня зачет после обеда, а что?» — отвечает он через некоторое время, и Феликс цокает от отчаяния. Почему именно в этот день он столкнулся с самым отвратительным расписанием? «Хотел свой повербанк забрать. У меня пары с утра (╯︵╰,)» — он никогда не следовал принципу, что смайлики — новый уровень отношений, но перед тем, как отправить сообщение, где-то около минуты раздумывал над тем, стоит ли вообще. «Я готовлюсь, но можешь прийти до меня забрать». Феликс недовольно фыркает: «Много хочешь», но отвечает однако: «Окей, зайду перед парой». Плеваться хочется от такого отношения, когда ради личных вещей нужно напрягаться, идти куда-то, да еще и не по пути, ведь куда приятнее получать свое законное имущество прямо в руки. Можно подумать, у Феликса будет время для того, чтобы добраться до дома Чанбина и успеть к первой паре. Но он идет. Не протестует, не ворчит, а просто в своем обычном темпе собирает рюкзак и отправляется непривычным путем, теперь уже превышая ежедневную скорость. Феликс находится только на пути к тому человеку, что уверенно ходит по его солнечному сплетению лунной походкой. Но так нравится думать, что это просто страх опоздать в университет. — Держи, — все еще немного помятый и лохматый парень протягивает зарядный блок, и Феликс кивает, готовый в ту же секунду развернуться и пойти на учебу, но во взгляде Чанбина, пусть пока сонном, читается нежелание с ним вот так распрощаться. — Не хочешь кофе? — Давай. До пары осталось тринадцать минут. — Я только проснулся и сразу сел готовиться к зачету. Не завтракал еще, поэтому выгляжу ужасно. «Но покурить успел», — в нос резко бросается едкий запах табачного дыма, который настолько въелся в стены этой квартиры, что в ней уплотнившийся воздух стал вязким. Пока на кухне заваривается свежий кофе, смешивая свой приятный аромат с тяжелым запахом чанбиновых сигарет, эти двое отправляются в комнату, в место, где все и началось. Феликс не может расстаться с ощущением, что это случилось намного раньше и вовсе не в коридоре универа, где они впервые увидели друг друга и даже не на вечеринке, где Чанбин решился с ним заговорить. В неизвестный момент он появился в его жизни, словно эфемерное существо, и даже сейчас Чанбин казался каким-то нереальным, его существование несовместимо со всем, что окружает Феликса, но рамки ломаются, вместе с ними ломается и чужое мироощущение. — Что рисуешь? — интересуется Феликс, наблюдая за работой Чанбина, которая пока еще не кипит, но уже находится в стадии процесса. — Сегодня зачет по композиции, — поясняет тот, хоть особо понятнее и не становится. — Так чего вчера не готовился? — Готовился. Я поспал где-то часа три. Пришлось встать пораньше, потому что не успел доделать. Наверное, стоило вообще не ложиться. — Вот как… — сочувственно протягивает Феликс, так как вид у Чанбина действительно заебанный. И от кофе сейчас вряд ли есть какой-то толк. — Надо было в магазин зайти энергетик тебе купить, что ли, — приходит ему идея, но уже поздно. — Да ладно, ты ведь не знал, — отмахивается он, не отрываясь от работы, попутно недовольно вздыхая, видимо, когда что-то не выходит так, как нужно. — Я уже давно привык к такому режиму, я обычно плохо сплю. Феликс не мешает, за спиной наблюдает с интересом, как старший аккуратно проводит кистью по бумаге, но не видит саму работу, да и подсмотреть как-то боится, мало ли, вдруг еще за такое отхватит. — Я принесу кофе сюда, ты не против? — спрашивает Чанбин, встав из-за стола. — Хорошо. Едва хозяин квартиры скрывается за дверью, у Феликса, как по щелчку, пропадает чувство неловкости и пробуждается свойство совать свой нос туда, куда может быть и не следовало бы. Чанбин задерживается, очевидно, говорит с кем-то по телефону и, судя по манере разговора, скорее всего с мамой. Феликс надеется, что это надолго. Геометрические фигуры, изображенные на зачетной работе, сбивают парня с толку — в этом определенно есть некий посыл, но Феликс уверен, что найдет у Чанбина что-нибудь поинтереснее. Нельзя же зря терять время пропущенной первой пары. Нет предела наглости Феликса, но и нервишки щекочут примерно на том же уровне. Парень прислушивается к чужому телефонному разговору, дабы удостовериться, что не попадет в весьма неудобную ситуацию. Он понимает, что рыться в чужих вещах — как минимум некрасиво, поэтому взгляд падает на близ лежащий предмет канцелярии черного цвета, и Феликсу на ум приходит глупая ассоциация с «тетрадью смерти», но на деле оказывается, что это обычный скетчбук. По состоянию страниц заметно, что пока использованы лишь самые первые листы, из чего парень делает вывод, что, возможно, скетчбук новый и если он находится на самом видном месте, значит и рисовали в нем, соответственно, недавно. Долго листать не пришлось. Феликс с первой страницы утоляет свой интерес, но как предотвратить неожиданное замешательство не знает, и в голове зависает одна-единственная мысль, напрочь отбрасывающая все остальные: «Это я». Следующая страница. «Это я». Еще одна. «Я». «Красиво». С этим не поспоришь. Но… зачем? Еще никто и никогда не изображал Феликса на бумаге, и лучше увиденного и не сделаешь, наверное. Но разве не таким же образом Чанбин сжег мосты между ним и Минхо? Однако в этих рисунках чувствовалось совсем иное отношение, может Феликс бы и хотел найти в них что-то плохое, но, как ни крути, оставался ни с чем. Парень смотрит в глаза самому себе, несмотря на то, что это лишь следы на странице обыкновенного скетчбука, смотрит и до сих пор не понимает, как на это реагировать. На ум приходят только два слова: «страшно» и «красиво», может оно и могло преобразоваться в словосочетание «страшно красиво», но по большей части было просто страшно. «Тетрадь смерти» в сущности являлась «скетчбуком раздора», раздора между реальностью и вымыслом, между мыслями и чувствами Феликса, запутавшегося в данной ситуации до самого предела. Он стоит неподвижно, хоть в миллиардах возможных вариаций действий мог бесповоротно уйти. Только тогда это бы вызвало явные подозрения у того, кто так гостеприимно пригласил его на кружку кофе, неосознанно нарекая на себя беду. В этой игре Феликс не намерен отступать, даже если придется играть по правилам Чанбина. Ведь правила не определяют победителя. «Я получил зачет» — приходит сообщение Феликсу, и тот понимает, к чему клонит Чанбин. — Если получу сегодня зачет, ты выпьешь со мной, — Чанбин даже не предлагает, а, можно сказать, требует в мягкой форме. — А, — заторможено отвечает Феликс после того, как делает глоток кофе. — Ну, хорошо, — и в итоге соглашается. Именно так поступают настоящие друзья? А еще Феликс понимает, что просто так свалить с дня рождения Хенджина в данный момент он не может. «Ты не против, если я приду очень поздно?» Пьяному море по колено. «Насколько поздно?» «Оченьоченьочень». «Напишешь, как соберешься. Я все равно спать не буду». Как только Феликс убирает телефон, приходит еще одно сообщение от Чанбина: «Чем занят?» Ответ «нажираюсь, как собака» хоть и считается самым верным в этой ситуации, но парень отвечает: «Я на др». «Так тебе и без меня весело». Весело до такой степени, что стираются границы здравого рассудка. Феликс обрывками вспоминает страницы того самого скетчбука, и именно под воздействием алкогольного коктейля осознает, что ему нравится. Нравится, какими эстетическими линиями он выведен на подкорке сознания Чанбина. Как же это иронично, когда всего в паре сантиметров сидит человек, возненавидевший того самого парня за его же рисунки. «Ты красиво рисуешь». «Ты видел?» Они оба прекрасно понимают, о чем идет речь. Феликс ухмыляется, после преодоления некого страха успешно сделав свой ответный ход. «А у тебя красивый голос. Скажешь мне это вслух?» — последующее сообщение Чанбина дает ему понять, что он действительно больше не боится, не хочет молчать. Феликс не даст вертеть собой, как вздумается, но скажет. Сейчас он готов сказать Чанбину многое, отныне настала его очередь слушать. Если он ждет, что Феликс пойдет к нему навстречу, то он сделает это. Но будет ли для Чанбина это удовлетворительным исходом? Полтретьего ночи. Все начинают расходиться по комнатам спать. Феликс расходится в своем пьяном желании со страхом натворить глупостей, но уже делает их, объясняя Хенджину, что ему срочно понадобилось отправиться к другу. И тот, к счастью, не лезет с расспросами и ненужной опекой, хоть и понимает, что сваливать неведомо куда ночью в нетрезвом состоянии весьма неразумное решение. — Ты точно сможешь нормально добраться? — все же беспокоится хен. — Вызову такси, делов то, — успокаивает его Феликс, состояние которого всеми клетками тела и мозга абсолютно далеко от чего-то напоминающего спокойствие. Но Хенджин нинасколько не трезвее его самого, поэтому легкомысленно позволяет младшему делать, что вздумается. — Только не говори Чан-хену, пожалуйста, — напоследок просит он, и тот лишь понимающе кивает в ответ. — Спасибо, хен! «Я сейчас приеду» — отправляет Феликс, как только выходит за порог, перед этим незаметно утащив так и не начатую бутылку виски, наплевав на то, что это подарок для именинника. Но для смутно соображающего парня мысль о том, что он финансово в это вложился, дает сигнал о негласном разрешении. И тут же понимает, что у него нет денег. Ни карты, ни налички. От возвращения обратно в дом его отговаривает Чанбин: «Давай у универа встретимся. Надо пачку сиг купить». «Ладно, до универа я смогу дойти», — искренне верит в свои силы пьяный Феликс, кратко отвечая ему «Окей». Но через метров десять понимает, что ни фига не «окей». Огни ночного города расплываются перед глазами, а боль в ногах напоминает о неудержимых танцах с Минхо. Спасибо молодому организму за то, что пока что не возникло желание расстаться с содержимым желудка. Обычно Феликс добирается до университета за десять-пятнадцать минут, но сейчас время идет как-то иначе, убегает незаметно, как песок сквозь пальцы, и вскоре на горизонте появляется тот, к кому так быстро несли собственные ноги. А может и не только они. — Ты же говорил, что приедешь, — замечает Чанбин, неодобрительным взглядом осматривая парня с ног до головы. — Не страшно в такое время по городу одному шататься? — Волнуешься за меня, хен? — Феликс впервые так обращается к нему, проговаривая это как-то издевательски. Чанбин сердится, резким движением выбрасывая недокуренную сигарету. — От тебя перегаром за километр несет. «Именно поэтому я сейчас здесь». — Крутой, похоже, был день рождения, — колко произносит он, и Феликс не понимает, что именно вынуждает Чанбина злиться — факт того, что подверг себя опасности или напился раньше, чем обещал. — Я так устал… Пошли уже, — нетерпеливо произносит младший и спотыкается, но, к счастью, Чанбин вовремя реагирует и подставляет ему свою руку. — Как ты вообще умудрился добраться сюда и не расшибиться?! — уже по-настоящему сильно раздражается парень, чье негодование Феликс спихивает на проявление заботы. — Хен, — произносит он неестественно глубоким голосом, при этом широко улыбаясь во все свои тридцать два — пьяный и какой-то неправильный, искаженный его присутствием, ситуацией вообще, — ты заставляешь меня падать. — Заметь, без меня бы ты точно упал. «А если ты упадешь вслед за мной?» — Получить зачет, конечно, очень важное событие, но не настолько же, — произносит Чанбин, наблюдая, как Феликс достает из рюкзака бутылку виски. — Ты сам сказал, что мы должны за это выпить. Ты не будешь? — Буду. Но тебе, я думаю, уже хватит. — Что? Почему-у-у? — капризничает младший. — Я хочу попробовать. Зря, что ли, заплатил за него? — А что ты тогда до этого пил? — Бакарди. — Ага… — брови Чанбина поднимаются вверх, а Феликс по-прежнему глупо улыбается, будто в чем-то провинился. — Боюсь даже спросить, на чьем дне рождения ты был. Старший предлагает расположиться в его спальне, где заранее был разложен небольшой столик, отказавшись от затеи сидеть на кухне. Не любит Чанбин, однако, покидать свою комнату, не говоря уже в целом о квартире. — Только вот закусывать нечем, — сообщает о своей оплошности Чанбин, но в ответ Феликс по-мальчишески отнекивается: — Да ну его! — Ты понимаешь, что еще чуть-чуть и ты ни в какую? Совсем пить не умеешь? — Я не пьяный, отстань, — фыркает парень, уставший слушать чанбиновы упреки. — Что делать будем? — А что ты хочешь? — Ну, мы же не будем просто глушить бокал за бокалом… — произносит Феликс, призадумавшись. Чем же можно занять такого, как Чанбин, еще и получив из этого некую выгоду, желательно максимально интересную? В голову приходит лишь одна идея: — Сыграем во что-нибудь? Застать парня врасплох не получается — он лишь немного приподнимает уголки губ, смотрит на Феликса как-то хитро, с азартом: — Во что? В пьяные ассоциации? — А, знаешь, это мысль, — отвечает он настолько серьезно, насколько способен. — Придумал! — приходит неожиданное озарение. — Я называю слово, а ты в ответ не просто ассоциацию, а рассказываешь что-нибудь из жизни, связанное с этим словом. — Ты считаешь, что у меня такая интересная жизнь? — усмехается Чанбин, но вроде как не возражает. — А если мне нечего рассказать на это слово или я просто не хочу? — Тогда пьешь виски, — на ходу придумывает правила Феликс, хоть и понимает, что придется раскрывать и собственные карты. — Я введу свое правило, раз уж на то пошло, — с ноткой коварства произносит старший. — Тот, кто называет слово, тоже будет должен рассказать ассоциацию, если другой решит ответить, а не пить. — Даже если нечего сказать? — Даже так. — Странное правило, — хмурится Феликс, подумав о том, что Чанбин, по всей видимости, просто не хочет, чтобы младший знал о нем больше, чем тот в свою очередь про него. Кто из них быстрее выведет другого на чистую воду? — А если кто-то из нас соврет? — Зачем друзьям лгать друг другу? — говорит простую истину Чанбин, но и здесь нельзя понять, насколько он искренен в своем умозаключении. — Ладно. Кто начнет? — Давай ты. Феликс недолго раздумывает над словом: — «Сигареты». — Ты хочешь узнать, как я начал курить? — сразу же догадывается Чанбин, и тот кивает в ответ. — Ну, мой папа часто курил, у него работа пиздец какая стрессовая. В старшей школе я начал незаметно воровать у него сигареты, думал, что мне это тоже поможет стресс снимать. — И как? Помогло? — Это всего-навсего самовнушение. Но от зависимости уже никуда не деться. Ну, что же скажешь ты насчет «сигарет»? — Я никогда не курил, — еле слышно бурчит Феликс себе под нос от нежелания выглядеть в глазах старшего не круто, несмотря на то, что многие считают здоровый образ жизни поводом для гордости. — До чего невинный маленький алкаш, — издевается он. Ну, или не очень здоровый. — Я не алкаш, — вредничает тот, при этом все еще крепко держит в руках бокал, наполненный нагло украденным напитком, — и я не невинный, — сгоряча произносит он, совсем не осознавая, насколько двусмысленно это звучало. — А, вот как, — по интонации Чанбина очевидно, что сказанное воспринялось им не так, как есть оно на самом деле, — ну, тогда… «секс». — Хе… — внезапно — и неведомо каким образом — Феликс давится воздухом, не успевая договорить такое короткое слово. — Хен! — после глубокого вдоха возмущенно восклицает он. — Я не это имел в виду… — и, понурив голову, делает глоток виски, после чего загадывает для Чанбина следующее слово: — Что скажешь на «поцелуй»? — Ты мне сейчас поцеловаться предложил? — снова стебет его старший. — Не ожидал, что ты умеешь шутить. — Я много что умею. — И целоваться тоже? — Да. Там гением быть не надо. — Выкладывай тогда. — Можно я просто выпью? — начинает сливаться Чанбин, но Феликса такой ход не устраивает: — Нет, сказал: «А», говори: «Б». Как научился? — стеснение вмиг куда-то испаряется. Опьянение, здравствуй, ты как всегда вовремя. — Поцеловался с Минхо, — отвечает хен, опуская весьма интересные подробности. — И как? Он хорошо целуется? — Мне не с чем сравнить. — Ну… тебе понравилось? Феликс заходит за черту, и Чанбин тут же проявляет защитную реакцию: — Много вопросов для одной ассоциации. Теперь твоя очередь рассказывать. Резкий перевод стрелок вынуждает Феликса снова сделать глоток виски, хоть это и не по правилам — ну, не нравится ему это чанбиново нововведение, совсем не нравится. — В старшей школе я встречался с девушкой, около недели. Сейчас я даже не помню ее имени, — младшему неловко от воспоминаний. — Тебе понравилось? — добивает Чанбин его же собственным ходом. — Ни да, ни нет, — честно признается Феликс. Впрочем, этот не совсем удачный первый поцелуй никогда не имел для него важного значения. — Просто… никак. Я не почувствовал ничего такого, что обычно об этом говорят, чего-то возвышенного, что ли… — Я тоже, — хен все же не оставляет младшего без ответа на волнующий вопрос. — Может все потому, что тебе не нравятся девушки? — и бьет своим, довольно провокационным. — В смысле? — опешив от заявления подобного рода, растерянно спрашивает Феликс. — Ты хочешь сказать, что я гей? — он не хочет думать о том, как бы отреагировал на это в трезвом уме, но в данный момент под воздействием алкоголя смеется Чанбину прямо в лицо, не понимая, как можно было до такого додуматься. — Это ты целовался с парнем, а не я. — Это еще не значит, что я гей, — делает вывод Чанбин. — Хочешь поцеловать меня? Сейчас Феликс не находит в себе сил не то, что смеяться, но и вообще подавать какие-либо признаки жизни. — Я могу сделать это, — слишком непринужденно продолжает хен, — но почувствую ли я что-то? Или ты? Это просто соприкосновение губами, зачем вкладывать в него какой-то глубокий смысл? Младший ощущает, что его напыщенно бесчувственные слова по-настоящему раздражают. Становится обидно за Минхо, которому пришлось терпеть такое ужасное отношение, но Феликс понимает, что Чанбин не виноват в том, что не смог его полюбить. Насильно это не работает. — Теперь моя очередь, — после недолгой паузы он придумывает следующее слово: — «Красота». И, кажется, Феликс знает, как на него надавить: — Твои рисунки. Ассоциация сбивает его с толку, но, на удивление, свой ответ он выдает почти сразу же: — Тогда я скажу, что это ты. Феликс засчитывает. Неопределенное, но сильное ощущение будоражит пьяного парня, когда Чанбин без стыда постепенно выдает ему сокровенные мысли, разрушая невидимую стену, за которой сидит тот, кто все еще способен что-либо чувствовать. — Хочешь поцеловать меня? — в своеобразной игре, которую они ведут еще задолго до ассоциаций, Феликс пойдет до победного. И Чанбин действительно колеблется, позволяя тому заиграться до пределов недопустимого: — Боишься, что почувствуешь что-то? Но Феликс не летучая мышь, вызывающая у Темного рыцаря неподдельный страх. Парень старается не показывать панику перед скрытыми намерениями Чанбина, но вздрагивает, когда не успевает уследить за беспорядочными действиями человека, горячее дыхание которого уже вплотную приблизилось к его встревоженному лицу. Чужие ладони обвивают шею и мгновенно притягивают к себе. В месте, где россыпью расположились напоминающие о лете веснушки, остается след холодных, словно декабрь губ, создавая невообразимо накаленный контраст противостояния легкой свежести и ядовитого никотина. Алкоголь делает их равными, но они все еще истошно стремятся туда, где будто бы находится некий финал. — Что ты пытался этим доказать? — спрашивает Феликс, пытаясь похоронить бушующие внутри эмоции, едва чужие сухие губы отстраняются от его щеки. — Твой вопрос звучал как вызов, — и снова то же равнодушие, что до глубины души бесит, вынуждает действовать напролом, вытрясти из него это безразличие, заполнить сосуд чувствами, насыщенными смыслом, когда нет нужды разбрасываться бездушными поцелуями, и до последней секунды жить теми, что вызывают сладостный трепет. Или убийственную боль, напоминающую о том, что ты все еще жив и способен любить. — Давай поспорим, — младший готов сделать предложение, которое, по его мнению, выполнит то, чего он пытается добиться, — если ты влюбишься в меня, то извинишься перед Минхо.

***

— …если ты влюбишься в меня, то извинишься перед Минхо. Феликс хочет убить двух зайцев сразу, но он еще не до конца осознает, во что вляпался. — Разве ты не знаешь, что бывает, когда я лишний раз напоминаю ему о своем существовании? Может это просто пьяное пустословие, но, признаться честно, Чанбина пугает твердое намерение убедить его в том, что он способен полюбить настолько, чтобы переворошить собственное прошлое. Неужели этот милый ребенок действительно верит, что какой-то никчемной влюбленностью возможно его сломить? — Ты испугался? Нет, это не отталкивает, а только разгоняет кровь по жилам. — А если ты влюбишься в меня? Что тогда? Если бы они находились во вселенной ханахаки, то неизвестно, кто из них плевался бы этими гребаными цветами. — Я? — он лишь насмешливо надменно улыбается в ответ. — Сам придумай условие. Не стоит сомневаться в Чанбине. — Сможешь ли ты уйти? Он отпустит Феликса, вероятно, сделает цветочному мальчику больно, но спасет его. Спасет от самого себя. — Смогу, — уверенно произносит он, без малейших колебаний и сомнений. «А захочешь ли?» На долгие речи Феликса не хватает. Чанбин на несколько минут покидает комнату, а когда возвращается застает парня верно павшего в объятия Морфея. Не подобает гостю спать на неудобном диване, служащем по большей части предметом интерьера. Будить жутко уставшего и так сладко спящего Феликса совсем не хочется, и Чанбин берет его на руки, даже не использовав всю силу своих не слишком крепких мышц, ведь мальчишка оказывается таким легким, воздушным, как и вид его солнечной улыбки. Сознание спящего погрузилось уже настолько глубоко, что чужие довольно ощутимые действия ни на секунду не прерывают сон. Чанбин аккуратно кладет Феликса на свою кровать, а сам уходит, чтобы покурить, упорядочить мысли, на которые уже в полной мере начал воздействовать крепкий алкогольный напиток. Так называемый друг понятия не имеет, что он чувствовал, когда целовал его в щеку, и Чанбин был уверен в том, что внутри, где обычно орган с аортой, у него находится камень. Но Феликс оказался из тех, кто смертельно опасен с последствиями злее, чем от астмы. Никто из них пока не собирается отступать, и это заставляет понервничать, но вызывает отнюдь не тревогу, а адреналин и слегка безумную улыбку, направленную вверх, к звездам, так напоминающим эти чертовы веснушки. Чанбин не понимает от чего накрыло, но накрывает конкретно и, походу, надолго. «Как же я тебя заебался ждать и нашел, мой Мальчик Пиздец».