nxt 2 u

Хенджин всегда восхищался своим братом, что был для него незыблемым авторитетом. Когда все мальчишки в детстве мечтали стать спасателями да футболистами, он всегда уверенно отвечал на этот вопрос: «Хочу быть как Хенвон-хен». — Хорошо кушай, Хенджин-и, и будешь таким же сильным и высоким как старший брат. — Учись усердно — будешь таким же умным как старший брат. — Всегда слушай маму и папу — вырастешь достойным человеком как старший брат. А потом Хенвон-хен его трахнул, и становиться похожим на брата стало по-настоящему страшно. Загородные семейные поездки для игры в гольф для главы семьи Хван — отрада. Он с юных лет был заядлым игроком и с большим удовольствием учил этому своих сыновей, пока супруга наслаждалась теплом июньского солнца, расслабляясь на лежаке с прохладительными напитками и болтая с подругами по телефону. Картина идеальной семьи. Хенджину нравилось наблюдать за тем, как Хенвон-хен, такой высокий и статный, сначала плавным, сконцентрированным, а потом изящно спортивным и резким взмахом разыгрывает мяч, отправляя его до лунки. Сам по себе гольф казался скучным видом спорта, но поучиться у опытного старшего брата он был не прочь. — Для хорошего удара надо принять правильную стойку. Сначала мысленно проведи прямую линию от мяча до лунки и постарайся встать параллельно этой линии, — Хенвон встает прямо за спиной младшего, положив руки ему на талию. — Расслабься, расставь ноги немного шире, — ладони неторопливо перемещаются: одна на спину, другая на бедро, — теперь немного согни ноги в коленях и наклонись, — он слегка надавливает на спину, заставляя нагнуться и принимает такую же позу. — Давай, сконцентрируйся, — фраза звучит слишком близко к чужому уху и посылает все попытки концентрации к черту. Хенджин сглатывает, кивнув в ответ. Стойка вроде как выходит удачная, но вот ударить по мячу он не спешит. На шее чувствуется размеренное теплое дыхание, и Хенджин непроизвольно вздрагивает, как только Хенвон своими ладонями накрыл его руки на ручке клюшки. — Можешь бить, Хенджин-а, — он дает команду, и младший, старательно прицелившись под чутким руководством хена, замахивается и делает сильный удар по мячу, который в итоге улетает на достаточно большое расстояние. — Ого, неплохо, — Хенвон довольно улыбается, наконец отпустив брата, а тот в ответ безмолвно радуется похвале. — Пошли проверим, где он упал. Пройдя несколько метров вдоль поля, они обнаруживают мячик на месте, откуда бить дальше будет не очень удобно. — Блин, может подвинуть его чуть-чуть? — хочет схитрить Хенджин, но играющий неподалеку отец твердо произносит: — В основе гольфа лежит принцип честности. «Играй мяч так, как он лежит, играй на той площадке, что есть, и в любом случае поступай по чести» — так говорится в правилах. — Да ладно, пап, на первый раз же можно простить, — отмахивается старший, но глава семьи все же не соглашается с ним, считая, что нужно всегда строго придерживаться правил. — Раз нормально играть не хотим, то займитесь чем-нибудь полезным, — дает наставление отец. — Хенджин, пожалуйста, принеси мне другую клюшку. — Можешь взять, — он протягивает свою. — Мне не нужен драйвер*, принеси из кладовки вуд*. — Знал бы я, как он выглядит… — Я знаю. Давай схожу с тобой, — предлагает Хенвон. — И покормите Кками, — просит напоследок мужчина, после чего оба сына направляются обратно. — Хен, чего ты в темноте копошишься? — спрашивает Хенджин, стоя в дверях кладовой комнаты. — Похоже, лампочка перегорела, — отвечает тот, занимаясь поисками в кромешной тьме. — Фонарик на телефоне не але включить? — Он на зарядке. Посвети своим. Хенджин приближается к тому углу, где стоит Хенвон, доставая из кармана телефон, но не успевает нажать на разблокировку, так как старший брат внезапно прижимает своим телом младшего к ближайшей стене, опираясь в нее ладонью. — Попался, — ехидно произносит он в самые губы. Дразнит. — Хен… — полушепотом обращается растерянный Хенджин. — Опять издеваешься? — Покормил собаку? — он будто бы специально переводит тему, старается вести обыденные разговоры, словно подобное взаимодействие между братьями — абсолютно нормально. — Мама сказала, что уже не надо, — младший смущенно отводит взгляд, не в состоянии даже в полной темноте долго удерживать зрительный контакт. — Вот и хорошо, — Хенвон надавливает сильнее, изучая губами контур его лица: медленно скользит по скуле к уху, утыкается в висок, в котором бешено стучит пульс. — А если кто-нибудь зайдет?.. — Расслабься, им не до этого, — уверяет спокойным и слегка вожделенным голосом и мягко льнет к чужим губам, касается почти невесомо, а Хенджин стыдливо опускает глаза, что скрыты под веками. — Ты ел мороженое? — спрашивает он, после того как плавно проводит языком по дрожащим пухлым губам брата, почувствовав сладкий ягодный вкус. — Клубничное, — Хенджин кусает их, мнет верхними зубами, ощущая следы посторонних прикосновений. Но Хенвон на этом не останавливается — снова припадает к лицу с горящими от стыда щеками, к влажным губам, вовлекая младшего в поцелуй, во взрослый поцелуй, которому недавно его научил, заметив, что Хенджин делает первые успехи, сплетая свой горячий язык с языком брата. — Вкусно, — Хенвон прерывает поцелуй, облизывается — пошло, так, что слышится характерное причмокивание. — Я или мороженое? — Ты слаще любого мороженого, — эти сахарные слова с удовлетворенной улыбкой расплываются в сознании вместе с наваждением, что вызывает вкус Хенвона, и Хенджин пока не знает, насколько сильно хочет его распробовать… …Пока не наедается до омерзительной тошноты. «Друзья не лгут» — новое сообщение в телефоне висит несколько секунд, вызывая недоумение. «К чему это?» — пальцы набирают ответ неуверенно. Сынмин впервые за долгое время напоминает о себе довольно странным образом. «Друзья — люди, которые никогда не нарушают обещание, друзья говорят друг другу вещи, которые родители не знают, друзья не лгут». «Ты “Очень странные дела” смотришь, что ли?» — делает догадку Хенджин. «Ага». «Без меня? (￣︿￣)». «Я не помню, на какой серии мы остановились. Смотрю с начала». «Это потому, что ты его почти и не смотрел» — отправляет Хенджин и через несколько секунд понимает, что сморозил глупость: «Извини». «Приходи вечером смотреть. Тогда извиню». «Ты хочешь?» «Хочу». Ответ оказывается таким же кратким, как и вопрос. «Чего же ты хочешь на самом деле, Сынмин?» Разрушить стену недопонимания? Вернуть все на круги своя? Раз и навсегда доказать, что у Хенджина не стоит, блядь, на лучшего друга? Последнее явно взято из области фантастики, потому что на Сынмина стоит сильно, до одури и затмения сознания. А самое ужасное, что Сынмин знает. Еще хуже то, что у Сынмина, блядь, тоже стоит. У Хенджина это огромная проблема — нижняя часть тела живет какой-то своей отдельной жизнью, она знает, чего, а точнее, кого хочет, а он сам — нет. Ведь в категорию «хочется», как для большего пиздеца, входит не только Сынмин. А в интернете, к сожалению, пока не дают дельных советов по запросу «Что делать, если я переспал со старшим братом и чуть не сделал это с лучшим другом?». Друзья не лгут. Хенджин не врал, совсем, может зря — Сынмин натура очень ранимая, — но им обоим было нужно время, чтобы разобраться с этим порознь. Руки Хенджина были там, где не должны, губы жадно выцеловывали практически каждый сантиметр того тела, что ему не принадлежит, но так страстно хочет, подначивая чужому грехопадению. Он не то что бы верит в Бога, но от воспоминаний, как глубокие стоны Сынмина ласкали слух, воображение рисовало навязчивые картины того, как Хенджина истязает буря во втором кругу Ада по концепции Данте. «Я бы хотел сделать вид, что ничего не было. Но я не могу. Я знаю твое слабое место, а ты знаешь мое, но мы не можем друг другу помочь, потому что делаем только хуже. Не бери всю вину на себя, я был не готов остановить это и забрать свои слова обратно. И до сих пор не готов. Пока что. Я прошу прощения за то, что тебе пришлось нести этот груз, за то, что я не в состоянии решить твою проблему. Теперь ты только сильнее запутался. Я виноват в этом. Я думаю, что нам лучше сделать паузу. Ты не подумай, что я не хочу больше с тобой общаться, просто нужно переварить все это, плюс я понимаю, что тебе неловко так же, как и мне. Надеюсь, ты во всем разберешься. Прости». После стыдного извинения длинною в одно с трудом напечатанное слово в ответ Хенджин получает целое раскаяние. Это было так похоже на Сынмина — винить себя во всех бедах, в том, что влюбился не в того человека, а может напридумывал себе в силу юного возраста, в том, что Хенджин испытывает такое сильное отвращение к себе, к своим мыслям и поступкам, грязным поступкам, что оставляют несмываемый след на близком, который этого совершенно не заслуживает. Сынмин не пишет и на следующий день, и на третий, и на седьмой, и на четырнадцатый — Хенджин их не считает, они все сливаются в один бесконечный период самобичевания и горького одиночества. Обмен сухими приветствиями лишь для того, чтобы отвести подозрения, разговоры, ограничивающиеся учебными моментами, и даже простой вопрос «как дела?» остается неозвученным в надежде на то, что после черной полосы всегда идет белая. Но белая полоса так и не наступает, разве что серая, оттенка пепла, в котором Хенджин сжигает все, что не может принять. Безуспешно.

***

У Сынмина голова трещит по швам, в горле пустыня Сахара, а лицо краской заливается, когда он случайно на салфетку наступает. Салфетку, испачканную в собственной, нахрен, конче. «Сынмин, блядь, пиздец», — отзывается невыносимой головной болью внутри черепной коробки вместе с постепенно всплывающими воспоминаниями: «—…С днем рождения. Я люблю тебя…». «Сынмин, блядь, пиздец!!!» На тумбочке лежит телефон Хенджина, самого его рядом нет, но Сынмин отчетливо помнит, что засыпал — читать как «в обнимку, держась за руки, закинув друг на друга ноги и оставляя смазанные поцелуи» — вместе с ним. На часах семь утра, и он спал бы дальше, но желание поскорее выпить хоть немного воды, спасаясь от сушняка, на данный момент превыше всего. На небольшом диване среди пустых бутылок, стаканов, коробок от пиццы и докуренного кальяна в полной отключке находится Хенджин, и Сынмин вынужден делать медленные тихие шаги, чтобы, не дай Бог, не разбудить. Он понятия не имеет, во сколько его друг покинул феликсову спальню, но это уже неважно. Есть только факт того, что Хенджин ушел. И от этого дыра внутри разрастается, а кровь, текущая по жилам, будто в яд превращается и разъедает стенки сосудов. Стремно. Очень стремно. «Надеюсь, ты хотя бы руки помыл», — Сынмин мысленно обращается к спящему парню, неприятно ежится и понимает, если тот проснется, он ему ни слова сказать не сможет. Не сейчас. Не сегодня. Сынмин просто хочет сбежать, трусливо спрятаться от хитросплетений этих гребаных отношений и вызванного ими пьяного безобразия. Откровенно мутит, но он собирается так быстро, как может, пытается привести в норму свой потрепанный вид — наскоро умывается, приглаживает мокрой ладонью лохматые волосы, но отражения в зеркале пытается избегать. Выкидывает салфетки, дотрагиваться до которых крайне мерзко. Стыдно. К счастью, никто так и не просыпается, и Сынмин уходит, оставаясь наедине с миром под тяжелыми грозовыми облаками, прячет лицо за черной медицинской маской и направляется к автобусу, что отвезет его домой. Домой, где будет только он в окружении стен, отзывающихся лишь собственным эхом. «Прости». Лучше бы он за это никогда не извинялся. Но пальцы не в силах нажать на «Удалить сообщение».

***

— Привет, — робко здоровается Хенджин. Сынмин выглядит так по-домашнему, уютно, что гость чувствует себя каким-то всадником Апокалипсиса, нарушившим здешнее спокойствие. — Привет. — Как дела? — вырывается непроизвольно. Потому что больше нечего сказать. — В норме. Че стоишь? Заходи, — приглашает Сынмин, и Хенджин представляет, как неловко и глупо сейчас выглядит. Будто бы пришел на знакомство с чужими родителями и не знает, как произвести лучшее впечатление. Теперь кажется, будто эта пауза не принесла никакой пользы — перед Сынмином все время хочется извиняться и желательно получить от его кулака зияющий такой синяк на лице, клеймо, чтобы прочно запомнить, что нельзя больше творить подобную хуйню. Он считал, что лишился права так просто заходить в эту квартиру, но, черт возьми, очень много воспоминаний связано с этим местом, важных воспоминаний, от которых хочет ли Хенджин отказаться — пока неизвестно. — Ты же не против, если мы будем смотреть с четвертой серии? — интересуется Сынмин, но в данный момент сериал — последнее, что заботит его друга. — Напомнишь тогда, что было в предыдущих. На протяжении двух эпизодов Сынмин молчит, не пытается завести разговор и даже не комментирует увиденное, только чипсами хрустит негромко. Хенджин так-то от сериала тоже не отрывается почти, но молчание очень нагнетает. И после очередной серии они наконец делают перерыв. — Хочу, чтобы Одиннадцатая поскорее вернулась к друзьям, — высказывает свои мысли насчет сериала Сынмин. — Вернется, — более чем уверенно отвечает Хенджин, — настоящие друзья… они имеют свойство возвращаться, — произносит с некоторым раздумьем, теперь его тон становится мягче, — Хочешь поговорить? — вылетает прежде, чем Сынмин успевает обратить на него внимание. Время расставить все точки над «и». — О чем? — звучит бесцветно, с явно притворным равнодушием. На этот вопрос ответ не требуется — все и так слишком очевидно. — Обо всем. — И ни о чем одновременно? — В каком смысле? — Ты думаешь этот разговор имеет место быть? Может просто стоит закрыть на это глаза? — Я… — у Хенджина не выходит сформулировать мысль. Он не может запросто согласиться с этим, но и иной путь решения пока в голову не приходит. — Не думаю, что это так работает. — Ладно, тогда если ты хочешь поговорить об этом, то у меня к тебе два вопроса. — Я смотрю, ты подготовился. — У меня было достаточно времени. Я предвидел два развития событий: либо ты все-таки заговоришь со мной об этом, и я смогу спросить то, что хотел, либо ты сделаешь вид, что ничего не было, и эти вопросы уйдут со мной в могилу. — Звучит очень… оптимистично. И что же ты хотел узнать? — Хенджин понимает, что в этот раз он не отвертится. — Говорю сразу, что я не собираюсь тебя как-то осуждать… Я просто хочу понять, проявить… эмпатию, — у Сынмина взгляд глубокий, осознанный. Значит, он и правда готов услышать. Но готов ли Хенджин признаться во всем? — Что ты чувствуешь к Хенвон-хену? Если ты считаешь, что мне не стоит это… Хенджин перебивает: — Стоит, — произносит твердо и вновь повторяет: — Стоит. Ты должен знать. После всего, что было… Я люблю своего брата, — звучит обреченно, но искренне. — Он всегда был рядом со мной, помогал мне и многому научил. Мы выросли вместе, и я проводил с ним больше времени, чем с родителями. Я стремился быть похожим на него и очень ревновал к другим. Да, я винил его в том, что он сделал, убеждал, что это неправильно, но никогда не пытался его остановить, и на самом деле я и не хотел… В какой-то момент я просто понял, что наши чувства были не совсем братскими, я даже не знаю, кто подтолкнул нас — я или он. Может мы оба друг друга спровоцировали, не знаю… Все шло к тому, что мы бы переспали. Рано или поздно. Это было нужно. — Для чего? — Чтобы прекратить, одуматься в конце концов. Чтобы тот человек, что любил брата неправильно умер во мне. Знаешь, как переводится «инцест» с латинского? — спрашивает Хенджин, но тот отрицательно качает головой. — «Греховный». Во многих книгах или фильмах герои падают на самое дно, чтобы потом очиститься и возродиться. — Не знал, что ты настолько религиозен. И как, считаешь, что твоя якобы грешная душа… извини, это странно звучит… но ладно… Считаешь, что твоя грешная душа нашла спасение? — Можешь смеяться, — Хенджин говорит без сарказма, нервно поправляя свою челку, спрятавшись от чужого взгляда. — И с моих пространных философских сравнений тоже можешь посмеяться, я в этом слишком глубоко никогда не копался, но так проще всего объяснить. И… нет, не нашла, — он дает окончательный ответ. — Почему? — Потому что… …Хенджин уже целует Сынмина. И в этом главная причина. Но лишь касается несмело, нежно сминает, будто целуя в первый раз, ожидая, что его обязательно оттолкнут. Но нет. Сынмин, похоже, ожидал этого — то ли эмпатию так проявляет, то ли снова ныряет в кипящий котел вслед за ним, потому что хочет спасти. Потому что понимает то, чего не понимает Хенджин. Потому что любит. И это причина номер два. Несколько секунд их губы плотно соединяются, поочередно сжимая то верхнюю, то нижнюю, но, когда дело плавно переходит к чему-то более знойному, Сынмин отстраняется. — Прежде чем захочешь снова это сделать, ответь на второй мой вопрос. Хенджин судорожно сглатывает и утирает рукой собственные губы, которым позволяет слишком много. — Хорошо. — Что ты чувствуешь ко мне? Самый предполагаемый вопрос бьет под дых. Это как рассуждать о вечных вопросах, спорить о теориях параллельных вселенных — вроде бы все и понятно, но на деле — чистая эзотерика. И ответ как таковой находится где-то на том уровне, до которого не добраться, если только поверить в его существование. — Ты мой лучший друг, — ничего банальнее прозвучать и не могло. — И поэтому ты лезешь ко мне, а потом сбегаешь? — на последнем слове Сынмин делает тягостный акцент. — Ты был расстроен, когда я ушел от тебя тогда? — Хенджину совестно на него смотреть. — В какой из разов? Ладно, во все разы было одинаково хуево. — Я просто хотел услышать и проснуться, если вдруг объявится Феликс. Я не думаю, что ему бы понравилось то, что мы были… на его кровати. Если ты не хочешь, то я не буду к тебе… Ты сказал слово «лезть»? — Дело не в том, хочу я или нет. Просто тогда я до сих пор не могу понять… почему ты вечно передо мной извиняешься? Что, по-твоему, ты делаешь такого ужасного по отношению ко мне, чтобы постоянно просить прощения? Слишком много вопросов, и так мало ответов. — Ты привязан ко мне, я знаю. Мне кажется, что своими действиями я обесцениваю твою дружбу и твои… чувства. Я… не хочу самоутверждаться за счет тебя, пользоваться тобой, твоим телом, чтобы ощущать себя лучше. Когда я смотрю на тебя, то понимаю, как смотрел на меня старший брат. Я стал слишком похож на него — не только поступками, но и мыслями, но… я не хочу быть собственником. — А ты никогда не хотел узнать мое мнение? Может меня все устраивает. — Тебе реально было бы норм, если бы я тебя просто потрахивал? — Хенджин ненавидит себя за каждое произнесенное слово и моментально остывает: — Прости… — И снова твои извинения, — сетует Сынмин, чей голос перестает звучать невыразительно, отдаленно. Хенджин нервничает. — О, Ким Сынмин, он же такой, блядь, правильный, непорочный. Святой. Ты же хотел опуститься на самое дно, так давай же. Не стесняйся своих желаний — просто сделай это, черт возьми. И на этот раз попытайся никуда не сбежать. Но Хенджину некуда деться от самого себя. Сынмин — сама улыбка Дьявола, что он ловил каждый день, которую хотел оставить позади. Но Хенджин тот, о ком не говорят — жалкий. Он надломлен. Сынмин смеряет немигающим, невыносимым взглядом, и даже предположить страшно, что за чувства его обуревают в данную секунду, Хенджин судорожно мечется в выборе — шагнуть вперед или отступить. Гребаное искушение заполняет собой тесную комнату, душит нещадно, изнутри накаляет то, что при малейшей реакции может взорваться, а Хенджин в этом пространстве — легковоспламеняющийся предмет. Сынмин слишком долго играл со спичками. — Ты уверен, что не пожалеешь? — у мотылька, нарочно летящего на огонь, внезапно появляется страх обжечься. — В конце концов, ты сам понимаешь, что все идет к тому… — Не говори моими словами, — Хенджин поджимает губы в знак неодобрения. — Давай вообще опустим эти бесполезные разговоры, — Сынмин как маслом Хенджина обливает и поджигает синим пламенем, когда вновь касается губ, сплетая языки воедино. Для него такой Сынмин был впервые — жадный, лихорадочно пытающийся достать своим языком до чужой глотки, да так, что добирался до нервов, пронзающих все тело сладостным возбуждением. Сам напросился. Хенджин грубо обхватывает руками чужие бедра, резко притягивает, усаживая на свои… …Хенджин в одно мгновенье оказывается на бедрах брата, послушно изворачивается, пока Хенвон имитирует плавные толчки… Сынмин больше не тает на глазах как в первый раз, не поддается без сопротивления как в последующие, сам во многом берет инициативу — худи нагло стягивает, ладони на чужой груди складывает, засасывает язык, не брезгуя обильным количеством слюны. У Хенджина сердце ходуном ходит… …сбивается с ритма. Он скулит от беспомощности под весом чужого тела, чьи длинные ловкие пальцы проводят по самым чувствительным точкам, создавая напряжение во все двести двадцать чертовых вольт. Дыхание отказывается подчиняться, и каждый вдох-выдох превращается в звук… Томительные вязкие поцелуи мало-помалу затягивают Сынмина в беспрекословную затуманенную страстью поволоку — у Хенджина больше нет никаких преград. Избавившись от одежды в быстром темпе и не самым аккуратным способом, они сливаются по линиям горячих тел. Хенджин чувствует, как их члены, разделяемые только тканью боксеров, соприкасаются, пульсируют, а возбуждение завязывается тугим узлом в низу живота… …Младший трется, выпрашивая у хена хоть один короткий поцелуй, но тот лишь скользит взглядом по обнаженному юному телу, по каждому изгибу, на котором оставил свой жгучий след. Хенджин жутко смущается из-за того, что совсем нечем прикрыться, но в то же время лежит абсолютно готовый следовать одним животным инстинктам… Вылизывая чужую шею, Хенджин опускает правую руку вниз, а левой надавливает на плечо. Пальцы ловко поддевают резинку нижнего белья Сынмина… …И Хенвон, смочив ладонь, размазывает свою слюну вдоль члена, смешивая с мутными каплями проступившего предъякулянта, за чем следует учащенное дыхание… …вместе с невероятно заводящим и долгим протягиванием гласных. Указательным пальцем свободной руки Хенджин проводит по приоткрытым влажным губам и слегка надавливает, заставляя обхватить… …Младший послушно сосет сначала один палец, потом два, ускоряя темп, пока… …тот надрачивает с бешенной скоростью. — Моему мальчику придется немножко потерпеть, — низким и хриплым от возбуждения голосом шепчет Хенвон, упоенный чужими стонами. — Хен, пожалуйста… —…сделай это, — требует заведенный до точки абсолют Сынмин, но… …Хенджин натыкается на невозможность, давящий психологический барьер. — Блядь, — Хенджин рывком поднимается, проведя пятерней по волосам, где челка взмокла от пота. Все тело покрывается испариной, руки дрожат, а грудь вздымается от тяжелых вздохов. — Какого?.. — негодует Сынмин из-за того, что так удачно начатое было брошено даже не на полпути. — Черт, Хенджин, что-то не так? Не так со мной? — произносит скорее виноватым тоном, чем возмущенным. Он, не поворачиваясь, отвечает неуверенно: — Я… я не могу. Ты здесь не причем. С языка почти срывается очередное «прости». «Прости за то, что я такой конченный мудак». — Думаешь о брате? Память кожи впивает в него тонкие иголки. Как же глупо и бездарно Хенджин спотыкается о свои слабости, падает со слепой надеждой на то, что Сынмин в силах его поднять. Сынмин предпочитает ложиться рядом. — Если ты боишься быть как он, то сделай это так, как он бы не стал делать. — Почему ты так хочешь этого? Ты считаешь, это поможет? Ни у кого из них опять же нет ответа на этот вопрос, Хенджин знает, но задается ежесекундно. — Выплесни это наконец. — Ты к этому готов? — Готов. — Нет, ты не понимаешь. Я же не могу просто взять и без подготовки тебе… — Я. Готов, — парень отвечает уверенно, делая паузу на каждом слове. До поры до времени. — Блин, я думал, что будет проще признаться… — Стой, — недоумевает Хенджин и, находясь в смятении от маленького — ахренеть какого огромного — шока, все же снова обращает на раскрасневшегося Сынмина внимание. — Ты серьезно?.. — Блядь, забудь, — резко бросает он, укрываясь одеялом с головой. — Сынмин-а, извини меня… — Да, боже, а теперь то за что? — лохматая макушка с недовольным взглядом чуть появляется на долю секунды и снова скрывается. — Ты ни в чем не виноват. Вообще ни в чем, — из-под одеяла слышится удрученный голос. — Это я должен извиняться за то, что заставляю тебя делать то, что не хочешь. На самом деле я предвидел три развития событий, может даже четыре… Но это была очень хуевая идея… — Успокойся, Доктор Стрэндж, тогда никто не виноват. Просто ты не обязан подставляться… — Подставляться? — гневная реакция Сынмина очевидна и без видимого выражения лица. — Я, блядь, не подставляюсь. Я люблю тебя, придурок. Кто свыше решил, что Хенджин достоин такого парня? Или это испытание на выдержку? Хенджин, не раздумывая ни секунды, поднимает белый флаг: срывает преграду, скрывающую за собой Сынмина, не дав парню трезво оценить ситуацию, завлекая в новый поцелуй, чтобы целовать так, как самого Хенджина не поцеловали бы. Не заслужил. Возбуждение накатывает чудовищно сильными волнами, по всей мощности превосходящие прошлый раз, будто теперь все желание Хенджина направлено только на Сынмина. Никаких посторонних мыслей. — Возьми мой рюкзак, — на полувыдохе произносит тот, и Хенджин точно знает, о чем идет речь. Отрываться от потрясающе податливого Сынмина — задание не из легких, но тот, зная цену времени, управляется с этим достаточно быстро, да и местоположение рюкзака оказывается весьма удачным — прямо под диваном. Достав все самое необходимое — Хенджин до сих пор не может поверить, что друг сам и понятно с какой целью купил смазку и презервативы, — они вновь возвращаются к прелюдии, долгой, но приносящей огромное тягучее наслаждение, которого в определенный момент становится недостаточно. Хенджин ждет сигнал и способствует этому, когда начинает поглаживать внутреннюю сторону бедра парня. — Ты хочешь меня? — горячим шепотом в самое ухо он вырывает у Сынмина протяжный стон и считает, что это вполне ясный ответ. Парень выгибается, приподнимая бедра, помогая Хенджину снять с него боксеры. У Сынмина тело подтянутое, по-мужски красивое, без намека на детский жирок из прошлого, и неизвестно, когда он успел стать таким чертовски сексуальным и почему этим не пользуется. А как бы Хенджин отнесся к тому, что у кого-то, кроме него, была бы возможность лицезреть эти великолепные пропорции? Сейчас ревнует Сынмина даже к нему самому, запрещая доводить себя до кайфа самостоятельно — Хенджина ведет от его ласки, непреодолимого желания, красоты тела и звонких стонов, что словно мед для ушей. В тот раз в пьяном наваждении все эти факторы были оставлены где-то на периферии сознания доминирующим чувством животной страсти. Но отныне эти моменты не будут всплывать в голове короткими яркими вспышками — в сознании прочно отпечатывается каждая деталь: прикосновения, запахи, звуки, атмосфера, тяжесть тела и легкость мысли — и все это так важно. Хенджин раскатывает по члену презерватив, выдавливает на пальцы смазку и с удовольствием наблюдает за тем, как чужое тело слегка дрожит, сгорая от нетерпения. — Сначала будет немного неприятно, — предостерегает он, ласково зарывая пальцы свободной руки в волосах на затылке, целует в лоб, после чего резко подхватывает ноги Сынмина под коленями, прижав ладонь к ягодице. От таких контрастов просто с ума сойти можно. Первый палец Хенджин вводит медленно, аккуратно, а член заливается ужасной тяжестью, и второй палец не заставляет себя ждать. Сынмин девственный, узкий, но горячий до безумия — хнычет, вздрагивает, сильно сжимает руками простынь, когда его тщательно растягивают, мягко надавливая на стенки уже тремя пальцами. Проталкивая их дальше, Хенджин нащупывает простату, и, когда у Сынмина вырывается неестественно громкий стон, наконец вынимает пальцы, понимая, что тот уже на грани того, чтобы кончить, даже не добравшись до самой сути процесса. — Расслабься, — Хенджин наблюдает за тем, как друг смаргивает скопившуюся влагу с ресниц. — Все будет хорошо, — он гладит внутреннюю сторону сынминовой ладони и, дав ему немного времени приготовиться и отдышаться, начинает плавно двигать бедрами, входя внутрь, и, когда Сынмин снова несдержанно громко скулит, практически переходя на крик, Хенджин сплетает его пальцы со своими и целует, обрывисто, но ощутимо, отвлекая от неприятных ощущений. — Господи, — импульсивно вылетает у парня, сжимающего чужой член, находящийся в нем почти наполовину. — Хенджин-а… — Потерпи, — Хенджин оставляет чуткий поцелуй на его шее, будто извиняется за то, что сейчас будет. Он делает медленные неполные толчки снова и снова, на второй минуте ускоряя темп, и через несколько мгновений находит в себе смелость войти на всю длину. — Черт, черт! — Сынмин издает сиплый надломленный стон, тут же кончая, но в его глазах отчетливо мелькает паника. — Больно, хватит… «Твою мать!» — ругается про себя Хенджин, чувствуя огромную вину за то, что причинил боль, несмотря на все старания. Он кончает вслед за ним, но мимолетное наслаждение перебивает чувство стыда. Сынмин снова кутается в одеяло в попытках отдышаться. Под ним наверняка очень душно и тяжело сделать глубокий вдох, но, похоже, тот не слишком спешит показываться, из-за дурацкого и так не вовремя возникшего смущения. Эти прятки Хенджина не прельщают — он в ужасной растерянности не знает, что делать, потому что извиняться и уходить Сынмин ему запретил, а никаких других вариантов рациональных действий в таком случае он не находил. — Сынмин-а, — преодолев неловкое молчание, он обращается к другу, — все нормально? — Нормально, — бросает тот. Врет очевидно. Через несколько секунд Сынмин, все еще не вылезая из своего одеяла, спешно направляется в ванну, глухо предупредив: — Я скоро. А ждать его было слишком странно. Оставалось только тупо уставиться в одну точку и слушать, как за дверью шумит вода. И как вести себя по его возвращению, что сказать — полнейший ступор. Сынмин так и приходит обратно в том одеяле, что будто служит неким панцирем, где тот скрывается от проблем внешнего мира, а у Хенджина ничего и не решается, он бы тоже спрятался, да совесть не позволяет. Он отправляется принять душ после Сынмина, под освежающей струей воды, раздумывая над тем, что же в итоге предпринять. Стыдно, так стыдно поддаться этому чертовому влечению, непредусмотрительно забрать чужую девственность в полной уверенности, что все пройдет как по маслу. Впрочем, Сынмин сам настоял, но теперь вряд ли вообще захочет об этом вспоминать. — Мне кажется, этот сериал проклят, — Хенджин пытается отшутиться, создавая непринужденную атмосферу, чтобы друг наконец вылез из своеобразного убежища. — Ну да, мы же искали виновника наших бед. В следующий раз будем смотреть что-нибудь другое, — голос Сынмина, к счастью, звучит более-менее спокойно и дружелюбно. — Сынмин, почему ты прячешься? Все было так плохо? — Я думал, что полностью готов… Но все оказалось не так, как в порно. — Я знаю, что в первый раз пиздец как больно, но был уверен, что смогу это предотвратить, как… как он. — Может у тебя член больше, чем у брата? — Да куда уж там. Они смеются. Это спасает от гнетущего чувства того, что была совершена непростительная глупость, напоминает о том, что они совсем не чужие друг другу люди. Хенджину так хочется обнять его, проявить хоть что-то непорочное, нежное, чувственное, чтобы вернуть Сынмину тот комфорт, который люди ощущают, когда по-настоящему любят друг друга. Но он не может просто так приблизиться к хрупкому парню, боится напрасно надавить, снова вызвать боль, обиду, страх. — Ты ненавидишь меня? — решается спросить Хенджин, стыдливо опуская глаза, и молчание в ответ встает комом в горле. Сынмин, видимо, думает долго, но места для отвращения в нем, к счастью, не нашлось. — Нет. — Правда? — Друзья не лгут. Иди ко мне. Он бы сорвался, понесся к нему, но в силу своей ошибки подходит не спеша, ложится около тела, накрытого треклятым одеялом, под которым в конечном счете оказывается и сам Хенджин. Сынмина совсем не видно в этой темноте, но соприкосновения почти каждой части тела восполняют стремление увидеть — сейчас достаточно просто чувствовать. Тесные объятия, касания его руки своей в томном молчании оказываются интимнее, чем секс с громкими стонами. Глубина, вызывающая катарсис. Хенджин растаял. Внезапный звук сообщения хочется послать к черту, а, если честно, несколько грубее чем просто «к черту». — Не бери, — канючит он, не желая расставаться с этой восхитительной нежностью. — Вдруг это важно, — Сынмин нехотя поднимается с дивана. — Чего? В смысле? — произносит с непониманием после прочтения сообщения. — Что там? Он протягивает телефон Хенджину. «Привет. Это сестра Ли Минхо. Он ушел из дома, и мы с мамой понятия не имеем, где он сейчас, а телефон у него отключен. Он случайно не у тебя?» Минхо просто мастерски умеет портить романтичные моменты даже без своего непосредственного присутствия. *Драйвер — клюшка предназначена для самого дальнего удара (как правило, первого). У нее самая большая головка с маленьким углом наклона. *Вуд — клюшка оснащена большой головкой и предназначена для дальних ударов.