Терпеть его не могу!

Вот не стыдно ржать над альфой, пытающимся открыть дверь своей комнаты, не уронив ни букета, ни пакета, ни вываливающихся крекеров, ни большущей шоколадки с каким-то заковыристым названием и не менее заковыристой начинкой?! Не стыдно, да? Вот я вам припомню. Хорошо хоть, у меня есть мое солнышко, которое в отличие от вас, бесчеловечных, дверь само открыло и обеспокоенно меня в комнату завело. А видели б вы, как зарывался под подушками Крендель, в приступе безмерного уважения к большому и сильному мне, дергая хвостом и закатывая глаза. Я тянусь к Бэкхену, стоящему впереди с полотенцем на плечах, в очаровательных домашних штанах, в носочках в крапинку и майке, которая не то что ему, а мне великовата будет, размера на три. Вручаю этому прелестно хлопающему ресничками омеге букет, да так решительно, что Бэкхен падает на тумбочку вместе с цветами, а потом эпично - едрит вашу мать, как стыдно! - вываливаю к его ногам месячный запас сахара, не забыв пристроить на любимых коленках две пачки сырных крекеров. Отсчет пошел! Запоминайте. Началось время потряса-а-а-ающих впечатлений. Кажется, я буркнул что-то вроде "Всё к твоим ногам!", но я не уверен, что прозвучало это именно так, как задумывалось. В довершение рядом с омегой я ставлю подарки для пушистого комка. - А это Клендерю. Колбака и молосо. Бэкхен с охреневшим лицом смотрит на прекрасного меня, вздыхает, откладывает букет в сторону, вышагивает из кучи конфет и, ни слова не говоря, ведет в сторону душа, попутно стаскивая с меня шарф и пальто, заставляя вышагнуть из ботинок и стянуть носки. Я всячески мешаю нежным рукам избавлять меня от свитера, зато охотно расстегиваю ремень - а когда я стеснялся без штанов перед ним щеголять? Бэкхен смиренно улыбается и позволяет пару поцелуев, но от цели меня раздеть и засунуть в душевую кабинку не отступает. Куда-то на пол приземляется свитер, туда же летит майка, а я все отвлекаю Бэкки от миссии, пытаясь посредством поцелуя поделиться опьянением и вкусом хорошего виски. А может, и не очень хорошего - до такого состояния качественный продукт не доводит, хотя... Надо было посчитать, сколькими миллилитрами со мной делился бармен, и миллилитрами ли. Бэкхен пытается уйти от некоторых прикосновений, прикусывая губу и надеясь, наверное, что я не замечаю. Но даже в таком состоянии я попадаю с ласками безошибочно. Ноги могут разъезжаться по влажному кафелю, спадающие штаны могут болтаться на бедрах, а я сам как угодно опасно накреняться, пытаясь сохранить равновесие и одновременно зажамкать своего омегу - ни одному поцелую и объятию это не мешает. В пьяном бреду я рассказываю ему о своей любви, пою дифирамбы каждому сантиметру этого тела и восхваляю своего Бэкхена, самого нежного, красивого и очаровательного. Он слушает, держит меня у стенки и только улыбается, снисходительно кивая на каждый пункт о своей неповторимости. Вот какой он у меня молодец! Поцелуи хаотичные и жадные. В желании зацеловать все и сразу я мечусь между шеей и губами, успевая на ходу шуровать руками под просторной майкой - хвала этому замечательному балахону! Бэкхен чертыхается под нос и пытается отстраниться, когда я не с первой попытки задираю ткань и, прижав омегу к себе и заставив приподняться на носочках, принимаюсь облизывать и прикусывать поочередно оба соска. Я настойчив, а Бэкхен слишком слаб, чтобы отодвинуть меня с первого раза. И я ловлю его с трудом сдерживаемую попытку застонать, мажа языком по свежему укусу. Бэкхен борется с собой, со мной и моим желанием, успешно подгоняемым как алкоголем, так и его реакцией. И вторым, скорее, даже больше, чем первым. С трудом ему удается заставить меня переключиться вновь на его губы и опустить зажатую между нами майку. А я все не унимаюсь, успевая пошло шептать и том, насколько его люблю и как сильно хочу прямо здесь и сейчас. Где-то среди пьяного бреда звучат обещания заставить его умирать от наслаждения и подробное описание того, каким образом я намерен этого добиться. Смутно помню, что Бэкхен хихикал, согласно кивая и целуя за ухом. А еще, что в это самое время, хоть и раззадоренный, он пытался доснять с меня штаны. Кое-как меня раздев и уговорив прервать жадные ласки хоть на пять минут, омега заводит мое спотыкающееся тело за дверь душевой кабинки и, привычно настроив температуру, выворачивает ручку до конца. На голову обрушивается чуть прохладный поток. Бэкхен закрывает дверь, мягко поиграв с пальцами, и уходит, оставляя меня наедине с собой. Я еще кричу вслед о том, что не прочь, если он останется, сулю ему фантастические ласки и в трехсотый раз признаюсь, как жить без него не могу, но омега уходит, оставив рядом со мной только аромат легкого возбуждения. Аромат легкий, а убежденность в необходимости продолжения закрепляется в голове прочно. Уж я ему сейчас покажу все, на что способен Пак Чанель! За двадцать минут я успеваю хорошенечко обматерить мыльную пену, цапнувшую глаз, удариться головой о металлическую полочку - раз пять удариться - и едва не кувыркнуться через голову в попытке удержать пья... - да что я все время облагораживаю? - бухое тело в вертикальном положении. Стыдно сказать, сколько раз за это время я орал что-то вроде "Люблю Бэкхена!", "Иди сюда, мое солнышко!" и мое любимое - как стыдно-то - "Я иду к тебе, мой сладкий!". Бэкхен по ту стороны двери наверняка хрюкал от восторга. Вы можете назвать меня полным придурком... и будете правы.