Терпеть его не могу!

Розовеющий рассвет постепенно пробирается в комнату сквозь не до конца закрытые шторы. Сквозь ресницы я наблюдаю за тем, как папа тихонько открывает дверь, ставит на тумбочку поднос и, подняв с пола упавшую ночью подушку, так же тихо удаляется. И мне нет необходимости говорить, что Бэкхен сопит под боком. Это настолько любимое мною мгновение каждого утра, что я храню по крупице каждого в памяти. И каждое утро невесомо дрожат реснички, и солнце золотит его кожу, и непослушная челка завитками лежит на подушке. И каждый раз он обнимает, забросив на меня ногу. Он спит в одной майке, и я проверяю, насколько укрыта спина - эту задницу надо беречь. Маленькое полотенце, свалявшееся комком у подушки, еще влажное от его волос. Значит, вчера он уложил меня и пошел в душ. А потом нагло спер у меня очередную футболку. А еще он вчера приехал меня лечить, и поил меня чаем, и супом кормил с ложечки, и пел мне колыбельную, и еще большое количество таких "и". Прошедший вечер всплывает в памяти в самых приятных подробностях и кутает в то самое ощущение тепла и счастья, которое Бэкхен мне вчера подарил. Я по сотому разу рассматриваю каждую его черточку и обнимаю крепче. Он любит меня. Это должно быть так, иначе я не смогу объяснить некоторых вещей. В том, что он любил меня вчера вечером, повязывая шарф и отмеряя сироп в ложку, я не сомневаюсь. Никто не способен так ошибаться. Бэкхен маленький и хрупкий для меня, но я точно знаю, что внутри скрыт крепкий стержень. И этот стержень помогает омеге выстоять в любых ситуациях, но против чувств эта система не работает. Он боится того, что не способен контролировать. Я бы на его месте боялся. Сейчас я счастлив от одной мысли о том, что мои чувства могут быть взаимны. Но Бэкхен прав, и лицемерить нет смысла - я считаю время до момента, когда он скажет об этом. И каждый раз, когда мы наедине, замираю, боясь его пропустить. Осторожно выбираюсь из кровати, хорошенько укрываю омегу одеялом и иду приводить себя в порядок. Температура не ощущается, но я пока не хочу знать, насколько это соответствует действительности. Под теплой водой хорошо и спокойно. Пахнет гелем для душа и эвкалиптовой мазью. А еще Бэкхеном. И я люблю любой из этих составляющих. Я не успеваю одеться, как омега начинает ворочаться под одеялом. - Как самочувствие? - первым делом спрашивает Бэкки, потирая глаза и садясь на кровати. Сонный и очаровательный, он в тысячный раз берет в заложники мое глупое сердце. И я с тупой улыбкой показываю на поднос с таблетками и высовываю язык, будто там что-то могло остаться в доказательство моего прилежного лечения. Видишь, я уже сам справляюсь? - Я спросил, как самочувствие, а не сколько сиропа ты выпил с чаем, - бурчит Бэкхен. - Нет, все-таки температура как-то влияет на работу мозга, твоего точно. Я не могу даже изобразить недовольство. Улыбка не сходит с лица. Бэкхен, сонно зевнув, выбирается из кровати, чем приводит меня в еще больший восторг. Чмокает меня в плечо, берет со стула вещи и, убедившись, что никого нет в коридоре, шмыгает в ванную. Отец вытирает тарелки, аккуратно доставая по одной из посудомоечной машины. Папа, с тяжкими вздохами наблюдающий за утренним кулинарным шоу, заваривает чай и следит за тем, чтобы на протертых тарелках не оставалось разводов. Он питает какую-то необъяснимую и совершенно нам с отцом не понятную любовь к этому набору посуды с геометрическим рисунком. - Наверное, если кто-нибудь из нас кокнет такую кружку, нас потом не найдут, - ловит мой взгляд отец. Тяжкий вздох вырывается из уст папы. На экране кусок запеченой форели поливают соусом и посыпают сверху зелеными веточками. Понятия не имею, что это за трава. Папа, не выдержав накала страстей, переключает канал. Действительно, никаких нервов не хватит. - Вам не понять тонкой душевной организации омеги, - то ли с чувством печали, то ли с чувством превосходства изрекает папа. И он прав, для меня это просто кружка с цветными квадратиками. А в тонкой душевной организации я давно разобраться не могу. В одной конкретной особенно. - Для омеги привычный уклад жизни, комфортный и под его нужды подогнанный, очень важен. - Я даже не слышал, как он спускался по лестнице. - Некоторые десятками лет не меняют шторы в спальне и кухонный гарнитур, - с улыбкой продолжает Бэкхен. - У моего папы есть диванная подушка, которую отец уже лет десять пытается выбросить. Пока безуспешно. Папа, довольный такой поддержкой, энергично кивает. - Мы сложно привыкаем к переменам. Нам нужно много времени, чтобы принять происходящее, - подхватывает он. - И мы привязываемся ко многим памятным вещам. Даже если это просто подушка. - И они с Бэкхеном солидарно переглядываются. - Да не трогаю я твои подушки! - восклицает отец, ставя на стол очередной сухой стакан. Сдержаться невозможно. Громче всех хохочут папа с Бэкхеном. - А потом он говорит, что я эмоционально нестабильный, - пожимает плечами папа и подмигивает Бэкхену. Чудо улыбается, бросает на меня взгляд и - барабанная дробь - кивает! Нет, вы только посмотрите - спелись! - Так нечестно, вы выигрываете по определению, - бурчит отец, откладывая в сторону полотенце и притягивая мужа для скромного поцелуя в щеку. Папа нежно обнимает его за талию, а сам тапочком незаметно толкает дверь посудомоечной машины. Без лишних слов и замечаний. Это выходит так естественно. Отец никогда не закрывает, а папа спокойно доделывает это сам. И еще тысяча мелочей, которые я в них обожаю. Бэкхен предлагает помощь, и вскоре мы с отцом, сидя плечом к плечу, следим за тем, как они в четыре руки нарезают салат и поджаривают на сковороде тосты с сыром. - Хороший омега, - тихонько, чтобы слышал только я, шепчет отец. - С характером, но это даже хорошо - скучно не будет. Ну тут он прав, конечно! - С ним не соскучишься, поверь, - улыбаюсь я, поправляя шарф. Горло болит, но я уже не разваливаюсь на части. В этом наш плюс: мы болеем редко, метко и быстро. С сильной температурой и кашлем, с жуткой головной болью, но этот кошмар длится всего пару дней. Так что есть все шансы, что Бэкхен исполнит свое обещание и поднимет меня на ноги к сроку. Я не могу пропустить приезд команд и знакомство с соперниками. Команда должна быть в полной боевой готовности и выглядеть солидно, а без капитана сделать это проблематично. Бэкхен пытается достать с верхней полки новую упаковку салфеток. Умилительно тянется, стоя на носочках и опираясь на столешницу. И с облегчением выдыхает, получая шелестящую упаковку в руки. Кажется, он хотел чмокнуть меня в щеку, но в последний момент передумал. Быстро трогает лоб, хмурится и идет наполнять салфетницу. - Что, еще температурит? - интересуется папа, ставя салатницу посреди стола. - Ничего, потом мы его еще раз замотаем, и завтра будет здоров. Только прокашляться надо хорошенько. Чудо с энтузиазмом кивает. - Бэкхен, ты останешься до вечера? - прямо спрашивает отец. На тарелке под овощами расплывается соус. - Думаю, он поедет обратно, - отвечаю я и натыкаюсь на сильно удивленное лицо своего омеги. - Не смотри на меня так. Не хочу, чтобы ты заразился. - Если б я мог заболеть, уже бы ходил с красным носом. Но у меня, видимо, - Бэкхен получает особое удовольствие, назидательно растягивая последнее слово и смеряя меня многозначительным взглядом, - иммунитет лучше твоего. Теперь я тебя буду кутать и заставлять жевать шарфы. А то что я один их все время ем. Папа прячет улыбку за кружкой чая. Отец не вмешивается и только стучит вилкой о тарелку, ловя убегающую из салата фасолинку. - Сам жуй, - бурчу я, не найдя поддержки. А этот засранец еще поправляет на мне шарфик и, наверняка, намеренно сует ворсинки в рот. И так они заботятся обо мне, больном! Днем Бэкхен действительно уезжает, чтобы появиться в общаге и помочь Кенсу с хозяйственными делами. Заставлять соседа одного перестирывать все белье и вымывать полы нечестно. Бэкки одевается, грозит мне расправой, если я не буду лечиться по расписанию. - Завтра ты должен встать здоровым и готовым к работе, понятно? - серьезно инструктирует чудо. - Региональные из-за тебя откладывать не будут. - Я тут надеюсь, что он за меня переживает, а он про региональные, - с тяжким вздохом сокрушаюсь я. Бэкхен завязывает шнурки и осматривает меня, сидящего на танкетке в холле. - Не прибедняйся, страдалец. И не делай такое трагичное лицо, - закатив глаза, произносит омега. Но тут же бросает шнурки, стоит мне согнуться пополам и сильно закашляться. Он обнимает меня за плечи и нежно гладит по голове, пока я отхожу, уткнувшись носом ему в живот. - Не делай так больше, - надув губки, требует Бэкки. Мог бы, пристукнул ногой. - Мне не нравится, когда ты так делаешь. Отец с папой в гостиной, наверное, пищат от умиления, слушая, как я провожаю своего омегу. - Позвоню вечером. И в твоих интересах к тому моменту привести себя в норму, - напоследок заявляет чудо, пряча кончик моего шарфа. - Приезжай на ужин, - приглашает папа, выглядывая в холл. Бэкхен благодарит и скрывается за дверью. - Иди лечись, оболдуй. А то Крис точно тебе голову оторвет за профуканные региональные. Ты должен показать, что заслуживаешь этого места, как никто другой, - напутствует отец, обнимая папу со спины. И я иду лечиться. Надрывный кашель мучает меня весь день. Но я игнорирую его попытки испортить мое настроение. Мысли то и дело возвращаются к Бэкхену, поющему колыбельную. И я никак не могу перестать думать о том, что он любит меня. Бэкхен адаптируется, вновь возвращается к своему стервозному характеру, только теперь его шутки звучат мило и по-доброму. Мне нравится в нем это упорство. Называть меня бестолковым тупицей, но при этом целовать в щеку и ерзать на коленках - в этом весь Бэкхен. Если стабильность действительно так много значит для омег, то понятно желание Бэкхена сохранить свою полную самостоятельность. От меня в том числе. Я должен понять и принять это, хотя теперь, когда я уверен в его чувствах, это становится труднее. Бэкхен был прав, я не могу бесконечно сопротивляться желанию услышать от него признание. Мне не все равно, и было бы враньем сказать иное. Я люблю и хочу знать, что это взаимно, что не один тону в этих чувствах. Но судя по всему, мне было легче сознаться в этом, чем омеге. Но я уверен, что он справится. Стержень, помните? Потому что если он не сможет найти в себе силы сказать о любви, то как мы будем идти дальше? Зачем тогда это все? Так что я устраиваюсь поудобнее в кровати, покрепче кутаюсь в шарф после очередной кружки травяного чая и принимаюсь бессовестно мечтать. Каждый имеет право на свою порцию самых безрассудных мечтаний в день. И ни у кого нет права отнимать это у меня. Только у реального Бэкхена, потому что реальный Бэкхен, заползающий под одеяло и проверяющий температуру губами - лучше любой мечты.