Терпеть его не могу!

Мой телефон молчит – уже неделю и два дня. Бэкхён и правда дал мне полный покой. Не то чтобы я совсем его не видел: он здоровается в университете и тут же теряется в толпе студентов. А еще он не сидит с нами в столовой, теперь он сидит с Кенсу. Меня никто не спрашивал, наши припухшие и искусанные губы в тот вечер тоже никто не обсуждал, хотя произошедшее было понятно. Вся братия старательно делает вид, что ничего не видит, не слышит и ни черта не понимает. Правда, последнее изображать не приходится – реально не понимают. Но не вмешиваются, и за это спасибо. Сижу на лекции и понимаю, что в голову еще ни единого слова не влезло. С утра встал не с той ноги, да и не выспался – от слова "совсем". Глаза слипаются, в голове каша, и рука в упор отказывается писать ровно. На полях тетради, дабы не заснуть, рисую какие-то круги и невнятные загогулины. Хочется пить. И есть – шоколадку или соленые снеки. Отпроситься не составляет труда, и вот я уже плетусь на первый этаж к автомату с водой. Не думал, что посреди второй пары можно так радоваться глотку газировки. Обратно поднимаюсь очень медленно. Уже стоя на последних ступенях лестницы, чую нотки знакомого запаха. Даже гадать не надо, что это за омега. Я просто должен убедиться, хотя нет никаких сомнений. Шлейф ведет на третий этаж, вглубь коридорных петель. Сладкий дурманящий аромат, как у клубнично-банановой жвачки. С нотками мяты. Дверь находится сама: эта аудитория чаще всего пуста. Я просто должен знать. Один... два... три... Тяну за ручку. Видел это не один раз, но что-то внутри замирает. И нет, я не вуайерист. Но то, что я вижу, меня радует... Крис двигается медленно, упираясь рукой в стол. Пальчики Исина скользят под помятой рубашкой. Крис чуть приспустил штаны, и кеды омежки валяются рядом. Самой умилительной деталью служит пяточка Исина со свисающим носочком, покоящаяся на крепком плече, и Крис, целующий омежку в щиколотку. Блять, они сексом занимаются, а я слюни на радостях пускаю. Исин стонет тихо, сладко, отзываясь на глубокие неторопливые толчки. Но, утопая в блаженстве, находит силы показать мне средний палец из-за спины своего альфы. Они целуются, и я слышу, как с влажным чмоком Крис отрывается от любимых губ. Он успевает повернуть голову раньше, чем я – закрыть дверь. Довольная улыбка с каплей ехидства на его лице, и вот уже мне в след летит сдвоенное "Ты покойник, Пак Чанёль!". А потом оба тихо смеются и тут же стонут, вдвоем, вовсе не сдержанно. И это самый охеренный подниматель настроения для меня на сегодня – помесь мяты и клубнично-банановой жвачки. Остаток дня я удивительно внимателен и работоспособен. Через четыре дня Крис стучится ко мне в комнату. Несет упаковку чипсов и дает подзатыльник. - Привет, извращуга. - Еще кто из нас извращенец. Знал ведь, что в дверях стою, слышал, и хоть бы остановился. - Мне как-то похер, что вокруг творится, когда он подо мной, да еще и с течкой. Да в принципе похер. Исин важен, остальные пусть идут в баню. Я бы не остановился, даже если б министр образования вошел. - Так, ты выпендриваться пришел или вкусняшкой делиться? - Сказать, что мы не беременные. - Да ты что?! - я картинно хватаюсь за сердце, изображая удивление. - Вот так неожиданность! Крис ржёт. - Ты такой реакции ждал? Логично, блять, что наличие течки и ваши потрахушки свидетельствуют об отсутствии залета. - Чанёль, ты такая задница, но мы тебя все-таки любим. - Сейчас расплачусь. - Да ну тебя. На, только закрой рот, - и протягивает мне шебуршащий пакетик. - Ура! А потом мы часа три болтаем о всякой ерунде. Приходит Исин с какими-то вкусностями, тепло улыбается, и мы ржем еще часа два над какой-то тупой комедией. Бэкхён поселился в моей голове. С того вечера мысли о нем не покидают мою бедовую головушку ни на секунду. За месяц мы сталкиваемся лицом к лицу только один раз – в прачечной. Я прихожу туда со своей корзиной, а Бэкхён складывает сухие вещи в маленький тазик. - Добрый вечер, Чанни. Омежка тепло улыбается – у меня подкашиваются ноги. - Добрый, - отвечаю, засовывая полотенца в стиральную машину. - Как оно? - Отлично. - У меня тоже. - Я рад. - Чанни, - уже с порога. - Да? - Где-то через неделю. - Я знаю. Это весь наш диалог. Мы не смотрели друг на друга, не касались - только голая информация. Надо сказать, что за месяц произошло многое. Разрешилась ситуация у моих кроликов – Исин не беременный, но Крис разговаривал с предками о доме. Они немного расстроились, когда узнали о несостоявшемся положении омежки, и даже не возмущались по поводу того, что им никто ничего не сказал. Только вздыхали, прицениваясь к земельным участкам. Сехун сводил Лу на два свидания. Больше не получилось, ибо работа в университете стала отнимать у хёна кучу времени. Но и те два вечера Лухана впечатлили. Про жаркий поцелуй у беседки в парке он рассказывал, краснея вместе с ушами. И про то, как Се удивляет его своими умелыми ухаживаниями, рассуждал, жуя собственную губу. Отрицать, что младший ему очень нравится, было бесполезно. Но, бесспорно, самое поразительное открытие по поводу альфы произошло у Лухана благодаря собственному же семинару. Рассказываю со слов аспиранта... Лухан задал группе домашнее задание: рассуждение на тему "Я бы открыл музей...". Каких только вариантов не пришлось выслушать молодому аспиранту. Один хотел открыть музей еды, второй был готов помочь, а третий – там поселиться. Поступило предложение о музее автомобильном, оружейном и, конечно, о музее с орудиями пыток. И я знаю, что вы не удивитесь, если я скажу, что все это выдумывали брутальные, большие и сильные альфы. А еще кровожадные, вот так вот. Треть аудитории пошла самым банальным путем: "А я бы открыл музей изобразительных искусств!". Лухан не стал интересоваться, зачем им многотысячный по счету подобный музей и что они будут там выставлять. Боялся услышать искореженные имена, направления и названия дорогих сердцу картин. Он не мог мне однозначно объяснить, почему, допрашивая всех по списку подряд, вдруг оставил Сехуна напоследок: то ли боялся, что тот не готов; то ли, что тот готов, но дальше музея искусств не пойдет; то ли, что вдруг разочаруется в младшем по прошествии тех двух свиданий и посчитает его недалеким. Но он не знал нашего Се так, как знаем его мы. Сехун может прикидываться полным мудаком, крутым качком и коварным соблазнителем, но одного у мелкого не отнять – котелок у него варит на отлично, и с учебой проблемы возникают только из-за лени. Так что, когда тянуть уже было некуда, аспиранту пришлось вызвать О Сехуна к трибуне. Мелкий умеет производить впечатление, не прилагая к этому особых усилий. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, белая кожа – достоинств не счесть. Вот и в тот день омежка аж за стол ухватился, пока наблюдал за неторопливо идущим меж рядами студентом. Тот размеренно покачивал бедрами и ненавязчиво размахивал двойным листочком. А потом Лухану поплохело. Потому что такого варианта он не слышал ни разу и предвидеть подобного не мог… - Я долго думал над вашим вопросом и пришел к одному выводу. Что мы помещаем в музеи? Картины, скульптуры, самолеты, автомобили. Есть музей шоколада, есть, наверняка, музеи одежды и остальной повседневной ерунды. Что мы испытываем при посещении музея? Восхищение, благоговение, уважение, признаем значимость того или иного предмета и явления, признаем это достойным находиться здесь, под восхищенными взглядами иных посетителей. Отдаем должное. Таким образом, стоит открыть музей, какого еще не существует в нашем мире: сколько бы я не искал на просторах сети, не нашел даже намека. Музей, который воздаст должное, выкажет всяческое уважение и заставит по-настоящему испытывать восхищение. А теперь позвольте обратиться к аудитории. Поднимите руку альфы. Пять, отлично. Беты? Восемь. А теперь поднимите руку омеги. Я знаю, что в нашей группе их девять. Да, вот они. Можете опускать. - И зачем считал? - слышится голос с первого ряда. - Дальше слушай, - обрубает Сехун. - В нашем мире так уж повелось, что все высокие посты достаются альфе. Лучшая работа – альфе. Спортивные кубки – альфе. Большие дома с высоким забором и просторным крыльцом – опять альфе. Беты в основном довольствуются работой учителя, врача, белого воротничка, да и иными общественно полезными профессиями. В их жизни, к счастью ли, к беде, нет места всем тем сердечным драмам, что происходят между альфами и омегами. Между королями этого мира и теми, кого, по мнению большинства, природа прокляла и обделила. Мы используем омег, мы с ними спим, но отчего-то не торопимся уважать. Да что там, для нашей группы не будет секретом, да и для вас, учитель, что тем девяти омежкам достается от нас иногда. Хищные взгляды во время течки, подколы по поводу полной несостоятельности в спорте, дерганья, хватания, зажимания и иные измывательства. Их увлечения и навыки кажутся нам смешными и жалкими. Но при этом все мы считаем, что омега должна подчиняться, готовить, гладить, ухаживать – и все для нас. Мы считаем себя главными. - Так и есть, - смеются первые два ряда. - Так? Хорошо. Тогда вопрос: что мы без омеги? Что такое альфа без своей пары? Будет смысл завоёвывать все эти медали и посты, если дома некому будет вас ждать? А дети? Сами рожать будете? Я б посмотрел. С задних рядов доносится приглушённое хихиканье и восхищённое оханье. Да уж, произвёл впечатление. - Смысл работать до седьмого пота, строить дом и сажать сад, если некому это всё подарить? Если не с кем разделить всё это? Мы альфы, хоть и сильны, но даже рубашек нормально погладить не сможем. Вся наша жизнь превращается в хаос и полнейшую бессмыслицу, если рядом нет этих хрупких и нежных. Если некому дарить тепло, не с кем делить ужин и некого водить в кино. Мы можем важничать и выпендриваться, но с появлением омеги наша жизнь меняется. Да-да, смейтесь, пока не втюхаетесь по самые уши. И на самом деле не их жизнь вокруг нас крутится, а наша строится вокруг них. Они заботятся о нас, согревают своим теплом, рожают нам детей, в конце-то концов, и наша задача заботиться о них взамен. Так же любить, холить и лелеять. Благодарить за то, что они претерпевают ради нас. За то счастье, что они нам дарят. Потому что мы сильные и большие, потому что нам природой дано везде побеждать и превосходить, но по силе своего духа омежки, я думаю, нас превзойдут. Потому что они побеждают и приручают нас, делают из нас не выпендрёжников с королевскими замашками, а понимающих и заботливых альф. Именно альф, выполняющих все те функции, что и положено. Так что я предлагаю воздать должное и создать музей, посвящённый омегам. Потому что они достойны этого. Потому что без омеги альфа – не альфа, а хрень на палочке. Простите, учитель. И я всё. Лухан слышал, как задние ряды почти аплодировали, как передние орали «Се, ты с дуба рухнул!», слышал, как прозвенел звонок, и топот ног слышал. И всё это время с чуть приоткрытым ртом ошарашенно смотрел на всё ещё стоящего за трибуной Сехуна. Когда дверь закрылась, альфа взял свои вещи, подошёл к своей омеге и присел на колени перед едва выдыхающим чудом. Чудо на автомате вывело в журнале пятёрку, на автомате повернулось к робко улыбающемуся Сехуну и, совсем не на автомате, так на альфу накинулось, что тот еле на ногах удержался. Целовались долго, обнимались ещё дольше, и Лухан понял, что просто несказанно рад такому шикарному, умному, заботливому и понимающему студенту в своей жизни. Пусть тот и младше на четыре года. Я не стал добивать психику друга и сообщать, что Се две недели назад на работу устроился и даже согласился влиться в отцовский бизнес. Всё-таки наличие омеги обязывает. Мелкий захочет – сам расскажет. Что я буду тайны Мадридского двора разглашать? В общем, месяц прошёл весьма продуктивно. События вокруг меня сменялись одно другим, а я с замиранием сердца отсчитывал цифры на календаре и рад был отвлекаться иногда на участие в жизни посторонней, лишь бы секундомер в голове не отдавал по ушам так громко. Досчитался. Если мои подсчёты верны, до течки Бэкхёна осталось два-три дня. И я опять сам себя скребу изнутри, опасаясь, трясясь и желая вообще умчаться подальше от этого места. Я никогда так не боялся, наверное. А Бэкхён даже вида не показывает, что что-то должно произойти. Я выдержу, я большой и сильный. Только лекция Сехуна вертится в голове. Кем я буду без него? Хренью на палочке? Пожалуй. Большой, высокой и не нужной ему хренью. Так, Пак Чанёль, не будь тряпкой. Исин, где там твоя сковородка?