Starfall

Людские пороки – всегда здесь желанные гости, они крадутся меж охваченных похотью тел, сладостным туманом стелются перед глазами. Они говорят – танцы, но танцы грязные и в них пропала эстетика. Они говорят – это искусство, но ты видишь лишь отчаянное желание заработать, выставляя напоказ то, что не должны видеть дальше вашей спальни. Похабным танцам рад любой здесь смертный, получая свою щепоть удовольствия и возвращаясь затем домой к жене в махровом домашнем халате, недоступно запахнутом, с обвисшей грудью под ним. Им этого хватает. Где ваше изящество, мисс Велюр? Почему ваша сказка, что рождается в жерле вулкана, напоминает бордель? Взгляд сквозь тела, сквозь музыку – не ища искусства и красоты меж ног танцовщицы, а лишь впадая в неизменную, сладкую прострацию. - О чем же думаешь ты, трагичный герой? - У Мисти грудь обвисла, - задумчиво, рассуждая о своем, но все равно указывая на очевидное, - каблуки изношены у ваших туфель, неужто дешевеют жрицы любви? - Я танцовщица, - невозмутимо, но с упреком. Четко и убежденно, давая понять, что разговор на этом окончен. Обоим понятно, что на языке так и вертится… «Шлюха..?» У обоих. Тут уже без обид. Танцует Виви отвратительно. Она прекрасна, да, само очарование, совершенство греческой богини – мраморная маска Тореадора, надетая на несчастную душу. Ведь не вернешь уже того, что так жестоко забрало проклятие. Потому что тело не слушается, не ловит движений, в которых горит былой огонь. Потому что тело забыло, что умеет двигаться. Потому что Эш забыл, как играть. - Мы пропащие души… Этот мир давно похоронил наши таланты. Когда же он уже похоронит и нас самих? - Не драматизируй. Ты ведешь себя как законченный эгоист. - А ты будто не согласна, - Эш фыркает, смотрит в толпу в очередной раз и тяжело вздыхает, медленно отводя взгляд, - мы просто изгои. Способны лишь существовать и смотреть на то, как наши мечты сбываются у других. Мы никто, и ничего уже больше не добьемся. Велюр кусает губы, отводит взгляд. И что же теперь? Тяжка судьба Тореадора, но кому из них дано было выбирать? Для нее смерть была насилием над невинной живой душой, для него – попыткой спасти то, что загубила глупость. Очередной раз страдания скрашивают вечер двум потерянным душам. Они понимают друг друга, но и не понимают в то же время. Семь лет Эш живет с мыслью о том, что он мертв… Должен быть. Хочет. Он уже и сам не знает, что действительно творится в его голове. - Как же все это достало! Визг тормозов ударяет по ушам, он ошалело смотрит на собственные руки, что выкручивают руль – резко, на эмоциях. Пускают в оборот бездыханное железо с таким же бездыханным телом внутри. Экспрессия в каждом движении, а кровь уже вовсю бурлит в венах, заживляя свежие раны. Минутная слабость и вот он уже врезается на полной скорости в стену, сминая машину как консервную банку. Хотел ли он этого? Взгляд полон отрешенности и в той же мере равнодушия ко всему происходящему. Ха, глупец. Конечно же, ему не дано умереть. Не так. Только в миг, когда чей-то меч падет на шею, рассыпая тело в прах. Пепел, что развеет ветер по миру. Пепел его былой славы. Феникса, что не нашел в себе силы возродиться. Шумы улицы смешались в голове, люди что-то кричат ему, хватают за руки в попытках осмотреть на предмет повреждений, которых нет и быть не может – ведь кровь сильна, она уже успела скрыть ото всех все изъяны на его идеальной коже. Ему совершенно плевать на то, что происходит вокруг, только лишь собственные мысли колотят в висках, не позволяя трезво рассуждать. Хватит! А хватит ли? - Какого черта ты творишь? – пощёчина хрупкой девицы едва не выбивает из сустава челюсть. Виви грубо, совсем не по-девичьи, трясет его, схватив маленькими кулачками ткань пиджака. - Айзек бесится, а? – совершенно пофигистично вопрошает Эш. Он будто не здесь, и взгляд его пуст, как и его душа, которой не видно в озерах глаз. Он через силу ухмыляется, представляя лицо сира, когда до того доходят новости сегодняшней ночи. Шепотки сеются городом быстро. Особенно, если это его город. Брови Виви жалостно выгибаются, она, казалось, вот-вот расплачется, если Эш продолжит в том же духе. - Зачем ты так с ним? Он не хотел тебя потерять, ты же знаешь, как ему было сложно! – она резко отпускает его, отходя на шаг назад и возвращая себе былую непроницаемую маску – чистый мрамор античной скульптуры, - он не взбешен, нет. Он… Это нельзя назвать даже разочарованием. Ты еще не убил его любовь к тебе. Я вижу, как ему больно. Эш потерянно отводит взгляд, тот уже не так пуст, как прежде – где-то там, на дне глубинных озер, прорастают водные лилии. Столько мыслей в голове и… какой же он все-таки идиот. Его сердце мертво, но своего стука еще не забыло. - Мне плевать на него. «Нет-нет-нет!». - Не хочу иметь с ним ничего общего. «Заткнись, заткнись! Не обманывай хотя бы себя, ты чертов ублюдок!» - Я буду рад умереть, зная, что это разобьет ему сердце. «Ты убиваешь себя. Прекрати врать, ты сам знаешь правду. Заигрался и поверил, дрянной актеришка». Образ страдальца слишком укрепился в сознании, Эш и сам поверил в него. Одинокий, обиженный. Ненавидящий сам себя. Ненавидящий на самом деле дурацкую маску, которую не в силах снять. Актер на мертвой сцене среди погибших зрителей. Все еще играет, хоть и загубил талант. - Ты сам-то веришь в то, что говоришь? «Нет…». - Да. И не смей меня осуждать. Во второй раз авария на потеху зрителям не вызывает ни единого чувства. Пустота в душе все больше, она выросла до размеров черной дыры, поглотила его целиком, не успев распробовать. Восприятие мира уже за пределами космоса. «Я мертв… А мертвым место в земле». Эш долго бросает камешки в головы зомби, сидя на крыше склепа так высоко, что тварям не допрыгнуть. Голливудское кладбище по обыкновению мрачно, он наблюдает, как Ромеро потешно отстреливает взбунтовавшихся мертвых звезд. Забавно… Если бы он все-таки умер от передозировки, его ждала бы та же участь? Новая дыра в голове каждую бесконечную мертвую ночь, новая улыбка на лице Ромеро и новая кровь Айзека, что скатывалась по его языку и горлу прямиком в желудок. Ах, Айзек любит красивых мужчин. Старый развратник. Эш усмехается, кивает Ромеро, кидает камушек. Голова лебединой принцессы Джинджер Свон разрывается, как мясной шар, в полуметре от него. - Десять мертвых звезд из десяти, - хмыкает Эш и спрыгивает с крыши склепа. «И я одиннадцатая…» Нет уж, такой участи он бы точно не хотел. Спасибо, Айзек. Спаси и сохрани. Ах, нет же, в рай ворота заперты. На кладбище тихо, если не брать во внимание эпопею с живыми трупами. Он сам такой же… да уж, ну хотя бы с мозгами. «Сомнительно, дорогой», - сказала бы Виви, услышав его сейчас, - «тупой суицидальный красавчик. Не обижайся, ты же знаешь, я не со зла». Слишком много за плечами глупых и неубедительных попыток самоубийства. Голливуд наблюдал вещи повеселее. Кажется, Эш уже видел тени охотников, пляшущих на дорожке его следов. Их костры горячи, уж лучше встретить рассвет – без лишних мучений и священного огня. «Не хочу встречи с охотниками. И почему меня это так волнует…». - А вот и наша звезда-пизда. Ну и нашумел же ты, глупыш. Что ж так Маскарад-то нарушаем? Тебя сир за такое по заднице не бьет? - Кто здесь? – без лишней экспрессии Эш задает свой вопрос темноте, пусть и сам знает на него ответ. Носферату, слившийся с тенью… Ах да, кладбище их частная стоянка. Наверняка под одним из этих склепов сокрыт от любопытных взглядов путь к их подземелью. - Где ваши манеры, милочка? Даром, что Тореадор. Чем таким занимается ваш барон, что из-под его крылышка выходят такие сопляки? - Я не собираюсь обсуждать это с жалким Носферату, который даже не соизволил выползти из тени. - А что, так разговаривать тебе приятней? – Гэри Голден. Ну да, кто же еще. Эш все еще не мог поверить, что такой актер стал канализационной крысой. Гадкие-гадкие Носферату. А как же гражданка модель – стервозная, но некогда прекрасная Ималия? Ее так же обезобразило проклятие. Не всем судьба дала сохранить лицо в этом жутком испытании, что они зовут не-жизнью. Даже страшно подумать, как смерть обошлась со знаменитыми голливудскими красавцами. Сколько еще душ она загубила? Их проклятие хуже. - Нет, пожалуй, лицезреть твою рожу мне в разы неприятней, - Эш демонстративно кривит лицом, но взгляда от Носферату не отводит, - чего тебе от меня нужно? Разве не интересней развлекать своих крыс? - А может у меня праздник! Захотелось выйти в свет, так сказать, - Гэри хохочет и его острые уши противно дергаются, Эш закатывает глаза, не в силах больше смотреть на гадкого подземного червя, - прогуливаюсь я, значит, по кладбищу, и тут навстречу мне наша нежная истеричка, да ты сенсация, Риверс. Наши только и потешаются над тем, какой ты тупой. - И что же за праздник у тебя, всемирный день мерзости? – игнорируя насмешки, Эш уводит тему подальше от своих идиотских подвигов. Придется признать, что это было довольно опрометчиво… Тогда ему было все равно. Как и сейчас. Наверное. Он не знает, ведь на душе все еще бушует шторм. - Праздную день становления, - нисколько не смутившись, отвечает Гэри и хитрющими глазами смотрит на Эша, лукаво ухмыляясь, - а ты свой отмечаешь, герой на героине? Должно быть, наркоманов пьешь, чтобы страдать над осознанием того, насколько же ты проебался. - Так, хватит! Я не намерен это обсуждать, - Эш вскидывает руки и гневно зыркает на Носферату, на что тот лишь смеется, шутливо выставляя руки в защитном жесте. Ну уж нет, Эш не позволит ему над собой глумиться, так что он просто разворачивается на сто восемьдесят градусов и шагает прочь от раздражающего сородича. - Риверс! Без шуток, в Голливуде завелись гребаные священники с арбалетами. Мы с тобой не друзья, но все же сородичи. Советую на время залечь на дно. Эш резко тормозит, но не оборачивается. Стоит так буквально пару секунд, словно собираясь с мыслями и порываясь что-то ответить. И хватает его лишь на твердое «спасибо», сказанное в темноту. Эти несколько ночей окончательно выбили его сознание из колеи. Мысли хаотичны, их слишком много, чтобы понять и обдумать каждую. Слишком много и слишком мучительно. Холодные пальцы сжимают виски, Эш крепко жмурится и съезжает спиной по стенке в переулке, что ведет к задней двери ювелирного магазина. Белые точки пляшут перед глазами, как дикие черти. «Есть хочется». Зачем он вообще сюда пришел? Какого черта? Он приоткрывает двери так, что не слышно даже скрипа, заглядывает внутрь через тонкую полоску. Все еще не понимает своих мотивов и в любую секунду готов трусливо ретироваться, даже не взглянув на своего создателя… Друга? Словно они вообще были друзьями. И почему же думать ему сейчас так сложно, черт?! Последний раз они виделись на том суде, где князь решил козырнуть своей властью. Даже не взглянули друг на друга. Безмолвно удалились из театра, будто не знают друг друга и никогда прежде не видели. Эш чувствует себя редкостной скотиной, потому что это именно он все разрушил своим нескончаемым недовольством и обидой. Знает же, как Айзек тогда смотрел на него, ощущал спиной, пусть и не видел. Что же он чувствует… Кабинет блестит расплавленным золотом, играют блики на темном дереве. Две фиолетовые ауры и их шепотки – Эш напрягает слух, чувства обостряются. Жутких тварей на экране не видно в полной мере, но Эш и без того напрягается всем своим естеством. Если в Голливуде завелись чудовища… Да еще и охотники. Черти разбушевались в преддверии Геенны. Как странно, но… теперь уже да, теперь захотелось жить. В голосе Айзека тревожные нотки, он явно обеспокоен происходящим, что неудивительно. Неужто барон не в состоянии избежать катастрофы на своей территории? Сладкий голосок с легкой хрипотцой шепчет загадками, оседая медом на ушах, но выбивает из колеи заковыристостью высказываний. Это же… О, Каин. Малкавианка. Та самая нашумевшая за последние ночи бесшабашная девица, неонатка, не судимая по негласному бунту анархов. Девица без царя в голове, несущая бредни, расспрашивает Айзека о Горгулье, что поселилась в театре. Ах, ну да, конечно, он не упустит возможности спихнуть на кого-нибудь грязную работу. Да и давно пора было избавиться от этой каменной глыбы. Девчонка задает много вопросов, а Эш уже даже не смотрит сквозь щель, а просто слушает. У Айзека приятный голос. Вежливая манера речи. От этого голоса Эш почему-то теряется в который раз за ночь, как и от непрошенных мыслей в своей голове. Айзек говорит о себе с гордостью, и Эш несдержанно хмыкает – да уж, сам себя не похвалишь… А затем слышит собственное имя. «Поведай о том, кто рожден в пламени». Рожден в агонии, объятый наркотической отравой. Он сам так решил. Он хотел умереть… Ведь правда же? Черт, да конечно же нет. Сколько бы ни было оправданий, от себя не сбежишь и от правды не скроешься. От слов Айзека хочется рыдать, и Эш понятия не имеет, откуда взялось это чувство и куда его деть. Столько сожалений, столько боли. «Он любит тебя», - проносится эхом в голове голос Виви. И Эш срывается. Прямиком в пропасть, откуда не выбраться. На дно Марианской впадины, задыхаясь под толщью черной воды. Он бежит оттуда прочь, теряясь в своих мыслях. Не должно быть так плохо, просто не может быть. И дышать не нужно, но ему просто нечем. Он не должен был приходить. Теперь он окончательно запутался. Обратно к городскому кладбищу ноги принесли его сами. А дальше что? Поздравить Гэри с Днем Становления и поразвлечься с ним в подземелье на пиршестве мертвых? Или попросить Ромеро на месте прострелить ему башку, а дальше будь что будет? А может позвонить Виви, пусть бежит сюда на высоких шпильках по кладбищенской радиоактивной земле, чтобы откачать его от переизбытка чувств? Режим тореадорской впечатлительности наконец включился… До чего же не вовремя. Товарищи без определенного места жительства вдыхают запах жженого мусора из горящей бочки, греются и матерятся от души, а местная звездочка Эш Риверс сидит в паре метров от них на голой земле с задумчивым видом и рассматривает крыс, хаотично бегающих по асфальту. Дожили… Ха, да впрочем и не жили толком. А есть все так же хочется, кровь уходит вместе с нервами. Дверь черного входа в порно-магазин с бесстыжими танцами в кабинках подвала со скрипом открывается, и подышать свежим воздухом, дымя сигаретой, вываливается сомнительной красоты стриптизерша, от которой яростно несет дурью. Эш кривит носом – запах знаком ему, конечно. Он с этого начинал. Будет весело, Эш, попробуй. Звездочка не померкнет, затянувшись марихуаной. Звездочка не погаснет, вдыхая жгучий белый порошок через свернутую купюру. Но звезды падают. Айзек успел загадать желание. Жаль, что Эш только и успел, что испортить себе жизнь. Герой на героине. Над головой пролетают упавшие звезды. Он почти до дна выпивает тонкокрылую ночную бабочку, не в силах насытиться. Кровь дурная, с горечью и дымом, дурман так и хлещет по венам. Что угодно, чтобы унять этот момент помешательства. Да он попросту сходит с ума, не зная, что ответить самому себе на бесчисленные вопросы. Вопросов как звезд на небе, и все они падают следом за ним. Но человечность в нем не дремлет, останавливает вовремя, чтобы не пасть еще ниже. Дурная кровь запутывает все еще больше. Эш хватается за голову, крепко сжимает пальцами виски. Перед ним на бешеной скорости проносится калейдоскоп звезд… Их слишком много, чтобы разглядеть одну-единственную – так и он затерялся бы среди ночного неба знаменитостей. Успех и слава приходят и уходят, это неизменно. Его бы все равно забыли. Его смерть не принесла бы никому ни пользы, ни вреда. Как глупо было считать, что уйти на заре славы – дорога к вечной памяти. Как глупо было этим оправдываться, не желая признавать свою же ошибку. Люди имеют свойство забывать. Забыли даже Гэри Голдена, забыли красотку-Ималию – теперь на гадких Носферату никто и не взглянет без ужаса. Их участь гораздо хуже. И Эша Риверса скоро все тоже забудут, но не забудут те, кто гораздо важнее глупых фанатов. Каким же он был все-таки кретином. Нельзя заставлять страдать тех, кто тебя действительно любит. Где-то на задворках разума что-то перемкнуло, и Эш взглянул на небо другими глазами, дурная кровь все больше разгоняла в нем мысли – те складывались в гениальнейшие умозаключения и добивали своей простотой, а также тем, что прежде он был слишком слеп, чтобы хоть что-то понять. Подвергнувшись сей эйфории, Эш залетает в кабинет Айзека Абрамса и как пришибленный застывает на пороге, оглядывая своего сира с ног до головы с лихорадочным блеском в голубых глазах. - Эш? – Айзек выглядит так, будто застигнут врасплох. Он смотрит на Эша с непониманием и легким испугом в глазах. Словно тень ребенка проскользнула на лице взрослого мужчины. Риверс не сдерживает короткого смешка. Неизменная грусть во взгляде Айзека, которую смог бы разглядеть лишь тот, кто читает его душу, растаяла снегом в летнюю пору, стоило Эшу улыбнуться с легким прищуром затуманившихся глаз. Но недолго им было играть в гляделки. Дурная кровь ускоряет движения, он оказывается рядом с Айзеком в мгновение ока. Охваченный известной лишь ему одному идеей, Эш хватает его за лацканы идеально выглаженного пиджака и притягивает к себе, впиваясь в губы жадным поцелуем. Уж точно не с ним сейчас все его мысли, тревожащие пропащую душу. Сейчас он чувствует – так надо. Так хочет. И больше никаких вопросов к жестокой судьбе… И к себе, пожалуй, тоже. Мягкие губы Эша настойчиво ласкают, клыки царапают чужие губы с едва сдерживаемой аккуратностью, а шаловливый язык так и порывается скользнуть прямиком в рот, но Айзек не позволяет. Мягко отстраняет от себя, неловко прокашливаясь и вытирая указательным пальцем капельку крови на губе – все же прокусил, хоть и очень старался не переусердствовать. - Эш, послушай… Я не понимаю, зачем ты делаешь все это и… - Я хочу, - твердо произносит Эш, заглядывая прямо Айзеку в глаза – там чистая уверенность, и Айзек вновь теряется. Безумная мысль, что здесь не все чисто, проскакивает в голове, и рука непроизвольно тянется за кольтом. Он отчаянно пытается понять, что здесь вообще происходит, но Эш одним касанием выбивает все мысли напрочь из его головы. Они оба пусты. Но в душах зреет долгожданное тепло. По крайней мере, в это хочется верить. И чувствовать. - Что на тебя нашло? - Слишком много всего. Я слишком часто тебя разочаровывал. Кажется, в последнее время я был полным ублюдком… Ты мне тоже нравишься. - Я твой сир. У нашей связи свои особенности – ты уверен, что отвечаешь за свои слова? Ты не желал меня видеть долгое время, а теперь вот так вот накидываешься, что я должен думать вообще? – его тон переменился, брови нахмурились. Кажется, Айзек наконец пришел в себя и решил включить голос разума. Глаза в глаза, они ищут подвох, но не могут найти. Почему? - То есть, ты признаешь, что любишь меня? - Тебе станет от этого легче? Да. И на сегодня с меня хватит этих откровений. - Тогда заткни меня, - Эш смотрит с вызовом, не замечая даже, что до сих пор крепко прижимается к Абрамсу, стискивая его за ткань пиджака, - ты знаешь, как. И я знаю, что ты хочешь. Айзек чуть хмурится, тяжело вздыхает, наклоняет голову и вплотную прижимается лбом ко лбу Эша. Между ними искры так и летят, оба понимают, что перешли черту, что как прежде не будет точно. И глупо будет делать вид, что все забыто после этого момента слабости. Айзек уже далеко не мальчик, чтобы играть в эти детские игры, ему нужна прямота и искренность. Он уже слишком долго держит свои чувства к Эшу под замком, не позволяя себе большего, чем просто наблюдать. До Эша все было гораздо проще, но этот мальчишка всей своей сутью что-то в нем сломал. Тореадор влюбился – пиши пропало. Из этого омута теперь в состоянии вытащить его только сам Эш, который сейчас так бесстыдно жмется в крепких объятиях и норовит расстегнуть пуговицы пиджака. - Что же ты со мной делаешь… Хваленая выдержка дает трещину. Айзек глубоко целует, позволяя языку Эша сплетаться с его собственным. Он обхватывает его лицо ладонями и прижимает еще ближе, словно собираясь раствориться в нем без остатка. Кровь бурлит, восстанавливая процессы жизнедеятельности. Под рубашкой у Айзека колотится сердце, и Эш, заслышав забытый, но такой знакомый ропот, в недоумении отстраняется, ощупывая его грудную клетку. - Зачем ты тратишь на это кровь? - Ты не пробовал, да? У Сородичей утехи не как у людей. У нас все немного по-другому. - И часто ты…? - Уже очень давно. - Я никогда не был с мужчиной, - на всякий случай резко уточняет Эш, сводя брови на переносице. Он не передумал, напротив – теперь желает большего, однако Айзек намного опытней в этом вопросе, и сейчас Эшу кажется, что зря он решил сделать все именно так – на эмоциях. С другой же стороны, вряд ли тогда пришел бы вообще. Айзек в ответ лишь по-доброму усмехается, подхватывает Эша на руки и усаживает на стол. Тот соображает так же быстро, как и движется, объятый стремительностью, так что вот уже с Айзека спадает на пол его чопорный пиджак и светло-голубая рубашка. Эш обнимает его ногами и наклоняется всем телом на поверхность стола, позволяя Айзеку нависнуть над ним голодным зверем – теперь тот припал к его оголенной шее, проникая острыми клыками под кожу, даруя пылающий поцелуй. Яркие ощущения захлестывают с головой и Эш мечется по столу, не в силах держать себя в руках. Он резко поднимается и наносит ответный удар – сначала осыпает шею сира невесомыми поцелуями, после – проходит по ней кончиком языка и, наконец, впивается острием клыков, проникает под кожу – контрасты будоражат. Охмелевший, словно обезумевший – пьет, пьет, пьет. Он чувствует, как кожа под его пальцами напрягается. Что не так? Витэ стекает из шеи по обнаженному торсу Айзека – для своего, казалось бы, приличного возраста он выглядит пугающе сексуально. И Эша действительно волнуют собственные мысли. Мужчины никогда не привлекали его, в отличии от его сира, который никогда этого особо не скрывал. Не считал нужным. Охваченный желанием, Риверс слизывает каплю крови с ключицы, спускается ниже и кусает за сосок чисто из интереса. Не женщина ведь, здесь совсем другое, и это чертовски непривычно, но так же заводит. Замечательно, сначала Айзек сделал его вампиром, а теперь геем. Ну что, еще семь лет обиды и можно на упокой. Кажется, от чужой крови его повело покруче, чем от дурмана наркоманки… Это, значит, и есть тот самый особый секс? Добавляет острых ощущений и разгоняет по телу жар. Они готовы порвать друг друга на части в порыве опьяняющей страсти – Эш вновь жадно кусает, на сей раз снова в губы, вместе с жарким поцелуем обмениваясь витэ и пачкая ею все вокруг. Это так дико, почему же так нравится? - Ты уверен, что хочешь этого? – Айзек все еще в сомнениях. Он отчетливо понимает, что для Эша все оборвалось с первого глотка – узы обволакивают его сознание цепкими нитями, он уже не остановится. Но в отличии от Эша, Айзек по-прежнему сохраняет ясность мысли, хоть с каждой секундой это становится все сложнее. Кто-то уж слишком старается. Сама идея того, что его трагичный герой явится сюда с горящим в глазах желанием, казалась невозможной и безумной. И что же за бес в него вселился… Что же должно было произойти, чтобы ход мыслей повернул против часовой стрелки свой хоровод? Айзек немедля шлет все к черту и оставляет череду укусов по шее до подбородка. «Он твой навеки. Узы не сломать». Айзек бесповоротно влюблен. А Эш глупец, но есть в нем нечто большее, чем красивая мордашка и загубленный проклятием талант. Вместо лишних слов Эш сбрасывает с себя остатки верхней одежды, что безнадежно испачкана в крови – своей, чужой – уже без разницы, она смешалась и стала единой, как и они двое. Эш часть своего сира, часть его крови. Пора соединиться более человеческим способом. Секс всегда был любимой частью общения со смертными для романтиков-Тореадоров. Но кто же знал, что слияние двух мертвых тел подарит больше желаний и ощущений к жизни? Красивые парадоксы. Эш бесстыдно закусывает губу и проводит рукой вниз по животу, теряясь пальцами в своих джинсах. Хочется. Касание к возбужденной плоти проносится разрядом по организму, кровь усиливает знакомые ощущения, делая их невозможно яркими. До искр из глаз, до обжигающего глотку дыхания. Айзек резким движением сдергивает ненужную одежду с его ног и беспардонно швыряет на пол. Обхватывает член широкой ладонью, проводит несколько раз, а у Эша перед глазами целые вселенные рождаются и умирают бесконечными взрывами. Он запрокидывает голову, прикрывает глаза и надломленно, хрипло стонет. Айзек не сдерживается - слизывает кровавые разводы там, где успели уже затянуться его укусы, принимает назад свою кровь мелкими каплями. Спускается вниз по животу легкими поцелуями, прокусывая кожу под торчащей тазовой косточкой, оставляя алые капли на кончике языка. «Дурак», - думает он, чувствуя дурманящий вкус витэ, понимая, что связь лишь укрепилась и ее не отменить. «Ты ведь любишь его?» – вопрос голоса разума самому себе. «Да». «Тогда не важно». Плоть сковывает в объятиях холодных губ, а ощущения вырываются с грани холода на тропу вечного огня в аду наслаждений. Эш вскрикивает до боли громко, не ожидая столь ярких ощущений. Он чуть приподнимает голову и смотрит прямиком в налившиеся страстью и золотом глаза Айзека. Тот смотрит на него снизу вверх, неспешно лаская плоть языком и доводя до исступления. Это кажется таким естественным, что Эш сам себе удивляется – он не простит себе, если не будет смотреть. Да и сколько же минетов умудрился за свою жизнь сделать Айзек, чтобы занять место лучшего в личном списке Эша? Жрицы любви и героини на героине рядом не валялись. А Айзек меж тем меняет начисто представления своего новоиспеченного любовника об оральном сексе, принимая настолько глубоко, что кажется невозможным. Рвотный рефлекс отсутствует, дыхания не требуется вовсе, так почему бы насладиться сюрпризами не-жизни? Айзек слишком хорошо знает, что делает, Эш беспомощно хнычет, порываясь впасть в ступор от переизбытка чувств. Вместе с кровью тело охватывают священные узы, связывая их навечно. Эш уже не хочет никуда убегать, обиды пусты, душа же – наоборот, наполнена до краев. Вот-вот перельется. Айзеку не обязательно было предупреждать, он сам когда-то по своей глупости был привязан к сиру, пока тот не погиб при восстании. И Эша он полюбил так же сильно, не боясь разделить с ним кровавый обряд. Да только впредь нужно быть осторожными, кровь пугающе сильна, она не оставляет ни шанса. Клыки впиваются в нежную плоть, легко прокусывая ее, Эш чувствует себя на грани. Такого он не испытывал прежде. Он больше не ощущает себя. Целиком и полностью отдает свое грешное тело на растерзание барона и растворяется в нем. Чувствует, как в него проникает твердая плоть и вбивается до упора, вырывая изо рта сладостные стоны, что никак не удержать в себе. Толчки быстрые и резкие, никакой смертной боли, только лишь чистое наслаждение. Айзек втрахивает его в столешницу, разгоняясь до предела, пока не сядут батарейки, впивается руками в бедра и оставляет на бледной коже отпечатки ладоней. А где же ваше изящество? С каких пор секс – удел животных? Им даровали способность скользить по времени быстрее ветра, стремительностью их уносит прочь из кабинета, и Эш упускает момент, когда его роняют на мягкие простыни. Белизна их мозолит глаза. Айзек нависает над ним и впивается в губы, сминая их и прокусывая вновь едва зажившие раны. Он вновь проникает в податливое тело и вколачивает его в кровать с таким чувством и отдачей, что позавидовал бы любой молодой сородич. Вцепившись пальцами в его идеальную укладку и создавая под ними вселенский хаос, Эш принимает в себя огромный по ощущениям член и сам насаживается на него с небывалым рвением. И почему же он не сделал этого раньше? Ощущения просто невероятны. А на задворках уплывающего в даль сознания проносится мысль: «Сколько же Айзеку все-таки лет?». Кто же знал, что такой весь из себя джентльмен, почтенный барон Голливуда и известный продюсер – такой виртуоз в постели? Такой желанный, невероятный, соблазнительный. Эш кротко смеется. «Старый развратник». До утра он получает сполна, сколько не получал за все свое существование. Всю ночь его окунают в сладкую эйфорию, бесконечные поцелуи заживают в мгновенье ока, а белые простыни окрасились красным. Он прижимается к Айзеку, оставляя глубокие раны под пальцами на его спине, пока тот отчаянно вбивает его в кровать всю оставшуюся ночь без остановки. Утро дарует расслабленность в мышцах и ложное чувство свободы, скованное проклятием уз. Но такое желанное. Теперь на душе стало легче. Когда его мысли приходят в относительный порядок, а хаос в голове рассеивается в предзакатной тьме – внутренние часы шепчут о наступающем вечере. Он открывает глаза, сбрасывая покрывало сна, и смотрит в потолок. Поднимается, по привычке разминает мышцы, смотрит на себя в зеркало и тихо хмыкает. «Да уж, чудесный видок, Риверс. Мама бы гордилась тобой…». Лицо все в крови, волосы спутались. На теле ни единого изъяна и лишь кровавые потеки напоминают о том, что случилось вчера. Кровавые полосы от его пальцев у Айзека на спине, что лежит лицом в подушку на смятой постели. «Не приснилось… Мы действительно переспали. Как я вообще до этого дошел?». Эш сам себе удивляется, но не жалеет ни грамма. Он чувствует лишь жгучую потребность, желание обладать и отдавать себя полностью без остатка. Теперь они друг без друга никуда. Они навечно скованы узами на все оставшиеся ночи до последнего заката. Пока Геенна не поглотит их грешную плоть и не выплюнет кости. Эш еще не ведает, что они натворили. А если бы и знал… Да впрочем, было бы все равно. Ему не хочется одеваться, ему в тягость пройти лишний метр. Он чувствует себя хорошо и в самый раз для того, чтобы не вставать с постели. Потому он возвращается обратно и обнимает спящего рядом Айзека, закидывая на него руки и ноги, укрывая их обоих пропахшим кровью одеялом. Кому-то придется здорово потратиться на химчистку. А где-то на небе гаснет очередная звезда. Загорается новая. Ромеро улыбается, а из-под его легкой руки разрываются головы зомби – Гэри Голден ухмыляется и делает сэлфи на фоне мрачного зомбиленда. В тенях шныряют охотники, а молодая Малкавианка флиртует с Виви, норовя покорить сердце мраморной статуи. Она видит в ней хрупкий фарфор, прекрасную куклу, а не белый камень. Еще одна пропащая душа… А Эшу теперь без разницы. Геенна близко, непрошенная гостья, она скоро постучится в двери. Теперь Эш знает – он не хочет обращаться в пепел. Маска на полу, растоптанная зрителями. Зал пустой. С неба градом падают пылающие звезды. Актер уходит со сцены. Давно пора.