За бортом

Остальную часть времени мы провели молча. Он еще, кажется, что-то напевал. Я же предпочла тишину, которую мог нарушить только шум водопада. Мысли кружились внутри неугомонными вихрями, пытались вырваться наружу. Будь я сейчас одна, закричала бы. Вечер без единого слова. Такое же беззвучное восхищение закатом и рыжими отблесками в прозрачных струях. Плыть сквозь туман, наугад. Старание быть смелее. Шорох шагов по разбитой дороге. Скрип городских ворот. Недовольное лицо охранника. Усталый взгляд и несколько еле слышных предложений. Впервые слышу, как фигура называет имя: - Адам Сквазовски, - меня не покидает ощущение, что он соврал. - Значит, Адам? - спрашиваю я, когда мы углубляемся в лабиринты городских улиц. Он качает головой. Я оказалась права. - А как тогда? - А как тебе было бы удобнее? - на этом диалог завершается. До самого метро опять ни слова. В вагоне мы выбираем угловые места. Я засыпаю на его плече. Мне ничего не снится. Кажется, я просто слишком устала. Фигура будит меня на моей станции. Спешно прощаясь, я ухожу. На телефоне около десятка сообщений. В основном от Лизы. Она снова беспокоится, спрашивает, где я. Когда я звоню, она начинает кричать. Из всей ее обозленной речи понимаю только: она явно не рада тому, что я выхожу из дома. - Тебя ведь увидеть могут! – восклицает она, а я убеждаюсь благодаря ее словам в том, что фигура права. - Мне все равно, - сообщаю я и перед тем, как положить трубку, добавляю, что завтра намерена навестить маму. С этой идей Лизе приходится смириться. Утром приходят соседи. Извиняются за происшествие с наводнением. Только благодаря им я о нем вообще вспоминаю. Теперь уже уточка вызывает у меня необходимый смех. И на меня смотрят, словно на сумасшедшую. - А как распределение? – интересуется соседка, нагло открывая дверь в комнату и с интересом разглядывая за ней пустоту. Что я могу ответить? - Хорошо, - и весело добавляю. – Придете на мою смерть? – мое лицо выражает сейчас спокойствие. - Что, так плохо? – не унимается женщина. - Я ведь сказала, что хорошо. Вас что-то не устраивает? – еще немного, и я примусь на нее кричать. Я никогда не любила своих соседей. Просто за то, что они есть. Детство я провела в маленьком частном коттедже. На нашей улице почти не было людей. И тем более они не имели привычки заглядывать в гости. Тетя часто говорила, что не любит гостей, а объясняла это следующим: «Гостей нужно поить чаем. А у нас нет денег на «сладенькое к чаю». В принципе, я не имела подобных чувств к ним, но соседи все же вызывали у меня отрицательные эмоции. – Знаете, я должна собираться. Мне пора идти, - и знакомое презрение в ее взгляде. - Как? Неужели вы вольны куда-то идти? – не помню, чтобы кто-то лишал меня права передвигаться по улицам, о чем я ей сразу и сообщаю. Она морщится и спешит меня покинуть. Полчаса в метро, переполненные прохожими дороги, скользкая лестница, кафельный пол и сотни кабинетов. Все вокруг такое чистое и белоснежное, что свет режет глаза. В приемной больницы сообщаю свое имя и цель визита. Проверяя меня в списках, секретарь морщится. Такое ощущение, что о моем положении оповещен уже весь мир. К маме меня все-таки допускают, и я провожу с ней почти полдня. Она меня вроде узнает. Нет, не как дочь, а как часто навещающую ее девушку. В руках у меня коробка с клубничными пирожными. Это ее особенно обрадовало. Последний раз я ее так балую. Врач говорит, что ей становится лучше. Но я не замечаю явных изменений. Она по-прежнему странная, все так же сторонится меня. Разве что чуть более разговорчива. Я спрашиваю ее о разном, она порой невпопад отвечает. Мне нравится ее слушать. Когда она говорит – она живее. Голос – единственное, что осталось в ней от моей мамы. Ни прежнего блеска в глазах, ни замечательной улыбки. Я даже редко называю ее «мама». О распределении я не говорю ни слова. Я и раньше о нем не сообщала. А она вроде не знакома с системой настолько подробно. Уходя, я прошу врача сказать ей, если она что-то вспомнит, что меня распределили в военное. Пусть считает, что я уехала из города. Тяжело с ней расставаться. Больно. Знаю, что вижу ее в последний раз. Это ощущение мне знакомо. Когда мне сообщили, что она в больнице, было что-то подобное ему. - Прощай, - я обнимаю ее и почти бегу из палаты, скрывая слезы. Не сдержалась. Слабее, чем казалось.