Курение убивает

      Она из-за него курить в четыре раза чаще стала.       Не то чтобы раньше это была для неё прямо редкость, просто Сынхён был ходячая реклама сигарет, а Хёна всегда покупалась на хорошую рекламу. Как с той шоколадкой.       — Боже, что за глупая упаковка. Ты что, правда хочешь её взять? Зачем?       — У них реклама классная.       — Серьёзно? Ты просто так взяла и купилась на рекламу?       — Я осознанно. Осознанно хочу поддержать бренд за то, что они придумали такую классную рекламу. Дать им за это денег.       — Это и есть “купиться на рекламу”.       — Нет, это отрефлексированный поступок.       Курить при каждом удобном случае и пафосно тянуть каждую сигарету страстно, глубоко, как косяк, — это тоже отрефлексированный поступок.       Хёна так и ходит, когда курит, — всё разглядывает свою руку с сигаретой, любуется, как длинная белая трубочка перекатывается между пальцами. Представляет, что рука — его. Так-то никогда вдоволь не насмотришься, не сфотографируешь, а он ещё, чёрт, так быстро курит, так торопится, и дым вечно выдыхает в сторону.       (Лучше дохни на меня.       На меня.       На лицо.)       Олимпийская дисциплина, в которой совершенствуется Хёна, называется resting bitch face.       Исходная позиция: безразлично-расслабленная улыбка краем рта, веки немного опущены, одна рука с сигаретой (Хёна затягивается с ним в такт, надеясь, что никто не замечает этот жалкий жест), вторая в кармане или с телефоном, а глаза надо постоянно отводить от Сынхёна на кого-то другого, чтобы не было так заметно. А они всё норовят приклеиться обратно.       Когда они встречаются взглядами, очень хочется сжать коленки. Сынхён улыбается чуть заговорщицки и смотрит этим берущим взглядом. И молчит, сука, молчит.       Он ведь не ей, а всем так улыбается. И на всех так смотрит: на девочек, на мальчиков, на собачек.       Сынхёну уже принадлежит весь мир. Её так точно. Мудак спиздил и сердце, и мозг, и матку впридачу: наверное, взял да и сгрёб за раз одной рукой (правой, на которой перстень).       Она ещё не сразу спохватилась о потере. Пару дней потупила, пошарила в себе: может, завалились куда это сердце случайно? Все шутят, что его и нет, но оно-то всегда было на месте! Ну да, маленькое, чёрственькое, сморщенное, как изюм, но было же, лежало себе спокойно в пыльной коробке не разобранных после переезда подростковых сувениров. А тут пропало.       Хёна перевернула, обыскала всю коробку, вытряхнула на свет белый и смски от бойдфрендов по интернету, и любовные романы, и свои детские рисунки, где ноги у принцесс смотрят носками вовнутрь, и тетрадки со стихами. Всё на месте. А сердце спиздили.       Не отняли, не выпросили деликатно, не “украли” даже — именно что спиздили. Нагло, профессионально, быстро. Сняли, как бумажник у туриста-зеваки, в одно касание.       Вор Хёниного кволого сердечка, видать, крадёт от любви к ремеслу: никакой ценности в этом трофее нет. У Хёны можно было взять и что получше. Или, по крайней мере, попытаться выменять украденное сердце на это самое “получше” (уж она бы ему предложила самый выгодный курс).       Сынхён менять не стал — но и с рук краденое сбыть не торопится. Как будто даже забыл о трофее. И где теперь её многострадальный орган? Лежит, небось, у него в кладовке в новой коробке — с парой десятков других сердец самого разного калибра.       Но ничего, без сердца ей обойтись легко, да и без матки жить можно (её вечно приходится кому-то одалживать) — тяжелее всё-таки без мозгов. Вместо них теперь один сигаретный дым.       ***       Отличная привычка — курить, чтоб успокоиться. Курить у Хёны выходит бесподобно, только успокоиться ни черта не выходит: от никотина наоборот быстрей колотится сердце, руки и ноги начинают трястись, хочется прыгать и размахивать головой, чтобы быстрее ушёл этот злоебучий тремор. Хёна вместо этого только сильней затягивается, курит с лицом хмурым, злобным, усталым — и пялится в небо, пялится под ноги, пялится по сторонам. Если не на что смотреть, всегда можно закрыть глаза: уж там, под веками, найдётся на что поглядеть.       Больше всего на свете Хёне хочется _тоже_ спиздить у Сынхёна сердце, мозги и член. Стянуть однажды ночью, унести в узелке, злобно хохоча, оставив владельца в панике и смятении. На всё уже есть план: мозги сварить в супе; сердце разбить — со всей дури грохнуть об пол, чтоб разлетелось с оглушительным звоном; член… разберёмся.       Она сама неплохая воровка — но, видно, не повезло: напоролась на профессионала. К нему не подобраться: карманы у Сынхёна зашиты, спиной он не поворачивается.       yyy: бля, подкати уже к нему. он, по-моему, не против       xxx: ты что       ххх: НЕЛЬЗЯ ДЕМОНСТРИРОВАТЬ ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТЬ       xxx: КТО МЕНЕЕ ЗАИНТЕРЕСОВАН ТОТ ПОБЕДИЛ       ххх: ТЫ ЧТО НЕ ПОНИМАЕШЬ       ууу: о господи       ***       Они работают в разных зданиях, но у офисов общий двор и общая курилка: все, от топ-менеджеров до курьеров в грязных куртках, выходят смолить на один и тот же пятачок земли, где из приятных видов — только сетчатый забор парковки и две урны, каждая под своим деревом. В первый раз Сынхён сам подошёл к кому-то из знакомых в их компании — что-то сказал, засмеялся. Достал сигарету, щёлкнул тяжёлой блестящей зажигалкой. Спросил, хватает ли им кондиционеров в такую жару, а то у них в офисе уже не справляются.       — А это кто был? — спросила Хёна, когда они возвращались по лестнице к себе на четвёртый этаж.       — Длинный?       — Угу.       — Топ.       — Как?       — Это кличка, “Топ”. Типа лучший, вышка. Говорят, его там все так зовут, даже начальники. Он какой-то важный чувак.        М-м.       То, что он Чхве Сынхён, Хёна уже потом узнала. Сама разглядела на болтающейся на шее карточке-айди.       Топ был высокий, как ебучая каланча, и чтобы с близкого расстояния заглянуть ему в лицо, Хёне пришлось бы поднять подбородок. Длинные ноги он заправлял в щегольские брюки в тонкую полоску, а длинные руки совал в рукава рубашек с запонками на манжетах — они вспыхивали на фоне тёмного костюма каждый раз, когда он поднимал ко рту сигарету. Дикие глаза средневекового конокрада Топ прятал в модные очки с толстой оправой, а на прокуренные пальцы, садясь в машину, натягивал кожаные перчатки.       Топу, как любезно подсказывала карточка-айди, недавно стукнул тридцон.       И это был пиздец по всем фронтам.       yyy: сколько ему?       ххх: 30       ууу: почему я не удивлена       ууу: дай угадаю       ууу: ещё такое пафосное пальто шерстяное       ууу: и сиги какие-нибудь крепкие курит, типа лаки страйка красного       ууу: и голос такой опасный, как у зэка, да?       ххх: АВТОРИТЕТНЫЙ. ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ АВТОРИТЕТНЫЙ       ууу: я и говорю, как у зэка!       ххх: ты сейчас вообще не помогаешь       ***       Дома Хёна валится на пол около кровати, на колючий ковёр. Ставит рядом пепельницу, курит ещё и ещё — голова уже кружится. Закрываются глаза.       Когда рука ползёт в штаны, она и не пытается её остановить: матка украдена, и она теперь тоже в чужих руках. Это они управляют пальцами Хёны, пока она думает обо всём, о чём старалась не думать целый день.       О выглаженном белом воротничке, у которого кончики такие острые, что хочется схватить и порезаться, поставить пару пятен крови на рубашке.       О гладком чёрном галстуке, затянутом под верхней пуговицей. Она бы затянула ещё туже — придушила немного.       О плотных кожаных перчатках — сидят точно по руке, как будто шили на заказ.       О салоне машины — проехаться бы там разок.       На переднем сиденье.       Она подвинет поближе колено, он опустит ей на бедро правую руку в перчатке.       Всё равно коробка автомат.       ***       — Привет.       Она его не заметила, а Сынхён сам подошёл, один — и теперь ей хорошо. Хорошо, как вчера на ковре.       — Привет.       Хёна поспешно хлопает по карманам, ищет пачку, находит наконец — а она пустая.       И раньше, чем она успевает подумать, что вот сейчас, он берёт и сам всё делает.       Достаёт свой блядский красный лаки страйк, вынимает сигарету и протягивает ей. Не в руку протягивает. Сам вставляет в рот.       (фейерверк)       Хёна молча хватает сигарету зубами за фильтр, перехватывает пальцем, когда он убирает руку. Склоняется к подставленной зажигалке.       Хёна знает, как выглядит с сигаретой во рту. Знает, что он на неё смотрит.       И это, господи, лучше, чем вчера на ковре.