Экстренная помощь

Быть беспечным легко и приятно. Можно ни о чём не задумываться и ни о чём не беспокоиться, делать всё, что захочется, не копаться в себе... Потому что копаться не в чем. О чём вообще может задумываться шестнадцатилетний парень, у которого есть практически всё, чего он только пожелает? И сейчас Ваня чувствовал себя крайне некомфортно. Его буквально выдернули за руки и за ноги из привычной среды, и теперь он словно стоял голым на сильном пронизывающем ветру. По крайней мере, свои ощущения он описал бы так. Из ниоткуда появилось чувство беззащитности. Нет, конечно, родители не знали о том, что Ваня курит, или задирает Данилу, или меняет девушек, как перчатки. Рассказать-то им было некому: ботан точно не расскажет, в этом Иван был почему-то полностью уверен. И снова его мысли вернулись к Дане. Ничего, кроме тупой злости и отвращения этот рыжий Кащей не вызывал. Золотой ребёнок, сука, гордость родителей. На его фоне Ваня выглядел ещё бОльшим ублюдком, и, признаться, его это задевало. Меняться он, конечно, не собирался, но появился повод задирать этого вчерашнего нищего. А в последнее время Данила Иванов выглядел, как побитая собака. Он жалобно смотрел большими глазами, которые вкупе с острыми скулами и безвольными губами давали лицо сбежавшего из концлагеря, и Ване уже не хотелось его дразнить. Это как кидаться камнями в старую больную собаку: уже слишком, и противно, и жалко, и не хочется. Только почему? Отвращение никуда, конечно, не делось, а раздражение, не дававшее Ивану покоя, ушло. Глядя на ботана теперь, он думал лишь: оставь в покое. Его, кажется, и так жизнь обидела. Только вот когда довольно хладнокровный и закрытый Даня превратился в жалобно стенающую тень? Только лязга призрачных цепей не хватает. Чем больше Ваня об этом думал, тем больше это подогревало его интерес. Что ж с ним происходит такое? С чего вдруг погас, уменьшился, съёжился, как слабеющий огонёк оплывшей свечи? От шикарной жизни тоже можно устать. С Иваном так и случилось: остыв к череде девушек и удовольствий, он на время погрузился в себя и с изумлением обнаружил там грустные щенячьи глаза, словно их обладатель был поражён тяжёлой болезнью. Иванов с неприятным ощущением в груди понял, сколько всего можно заметить, когда наблюдаешь не только за одним собой. Сегодня с утра мерзко накрапывал мартовский дождик, и даже к обеду, когда Ваня уже вернулся домой. Он ожидал увидеть в комнате Даню, но его идеально заправленная кровать оказалась пуста. И Иванов даже не стал из вредности сминать простыни. Он плюхнул рюкзак у ножки своей кровати и медленно опустился на ее край, невидящим взглядом изучая кровать "брата". А, точно. Сегодня дополнительные занятия, наверняка там околачивается. И, скорее всего, с Элей. Как-то они сдружились в последнее время, наморщил лоб Иван, стягивая через голову школьную кофту. Не то чтобы ему так нравилась Эля, просто видеть её с Даней было странно. Затюканный ботан и первая школьная красавица, не странно ли? Как сказка про Золушку, только наоборот, хмыкнул он про себя. На месте принцессы у нас рыжее тощее нечто. Ваня не хотел. Всячески себя останавливал, ругался, но всё равно не устоял, и его взгляд скользнул по оставленным на тумбочке вещам Дани. Видимо, забыл с вечера собрать портфель - конспекты разбросаны крайне неаккуратно, что для Данилы, конечно, нонсенс. И всё бы ничего, и отвлёкся бы Иванов тут же, отведя взгляд в другую сторону... Надо же было ему заметить странный листочек, совсем не вписывающийся в пухлые исписанные тетради. Он лежал под одним из конспектов, рассеянно оставленный своим хозяином и поспешно прикрытый результатом долгих трудов в школе. Обуреваемый сильным любопытством (в памяти снова пронёсся жалобный вид Дани), Иван медленно встал с постели, постоянно прислушиваясь - не идёт ли кто? - и затаив дыхание от странного прилива волнения, и подошёл к Даниной тумбочке. Двумя пальцами, крайне осторожно, вытянул он хрупкий листочек и замер. Не совсем удачный, но выполненный очень старательно и внимательно, на Ваню смотрел его собственный портрет. В том, что это был он, ошибиться было невозможно: те же губы, те же завитки тёмных волос, подбородок, скулы - несмотря на качество рисунка, Иван тут же узнал в нём себя. Это ведь рисунок Дани. Брюнет нервно сглотнул, не в силах оторваться от наброска: он ощутил вдруг себя так, словно залез туда, куда не стоило бы, словно прочёл чужие тайны, которым надо было бы храниться за семью замками. Он очень внимательно прислушался к своим ощущениям и понял, что даже не испытал отвращения, хотя мог. Этот псих всерьёз рисует его? За каким бы хреном? Он ещё какое-то время рассматривал рисунок, а потом как можно аккуратнее и незаметнее убрал его обратно, под тяжёлый толстый конспект. Он чувствовал, что будет плохо, если Данила узнает, что он увидел. Так же тихо и почти бесшумно Ваня вернулся к своей постели. И вроде всё было, как обычно: родители так же недовольны им и восхищаются Даней, телефон разрывается от сообщений от друзей и девушек, он так же может не делать домашку и забивать абсолютно на всё, но что-то неуловимо изменилось. Словно откололся в горах маленький камушек и уже слышен грохот надвигающегося камнепада. На мысли наползал густой молочно-белый туман, и Иван не помнил, что он делал потом, когда медленно вытянулся на кровати и без всяких мыслей уставился в потолок. Гулять он никуда в этот день так и не пошёл. В голове весь остаток дня крутилось: "Какой же ты жалкий". На следующий же день Ваня по привычке кинул неосторожный взгляд на тумбочку "братца", но тут же одёрнул себя. Мало ли, что этот кретин там рисует? Его самолюбию даже польстило, что Даня так старательно вырисовывал его лицо. Правда, он опускал этим себя ещё ниже в Ваниных глазах. Рисовать того, кто тебя ни в грош не ставит? Это каким надо быть жизнью избитым нахрен? Какие-то сомнения прокрались было Ивану в голову, но он тут же их смахнул, как сор метлой. Похоже, в математическом гении проснулась страсть к искусству, вот и всё. Такое бывает: недаром он выглядит, как сбежавший из психушки. И он так и продолжил бы думать, отпуская саркастично-грубые шуточки в его адрес и пялясь на тонкую удаляющуюся спину (Данила даже перестал ему отвечать), если бы не Эля. На одной из перемен Оганян со свойственной ей скрытой силой уволокла его под локоток подальше от любопытных глаз одноклассников, сияюще улыбаясь, под предлогом "прогуляться перед уроком". Следующим в расписании стояла физика, так что Ваня, ничего не заподозрив, рад был возможности расслабиться. - Вань, - начала издалека Эля, глядя перед собой и чуть напряжённо щурясь, - Ты привык к Дане? Иван дёрнул плечом. Некстати вспомнился забытый на тумбочке рисунок. - Вроде того, если занудный ботан вообще может быть привычным. А чё? Он буквально кожей ощутил жгучий взгляд девушки, поэтому сразу же повернулся к ней. Стало даже немного неприятно. Эля нахмурилась немного больше, но продолжила идти так же ровно, с идеальной осанкой, держа его за локоть. - Тебе не кажется, что ты с л и ш к о м груб с ним? Конечно, я тебя знаю, тебе никогда нет дела до других, но всё же ты перегибаешь палку. Нотаций подобного рода от Эли он не ожидал совершенно, поэтому какое-то время тупо хлопал ресницами. А девушка всё продолжала, глядя на других школьников, а не на него: - Думаю, даже ты заметил, какой он в последнее время угрюмый. Ты не думал, что это может быть из-за тебя? - Пусть наплюёт на меня, как я на него, - ухмыльнулся Ваня, блеснув белоснежными зубами. Оганян остановилась, взяла его широкую ладонь в свою и очень пристально посмотрела ему в глаза. Её взгляд, окаймлённый идеальной подводкой, уже не был обжигающим и злым, но было в нём что-то такое, что заставило Ивана перестать улыбаться. Он неуверенно нахмурился. Ему вдруг стало не по себе, и только позже он понял, что это был банальный стыд, которого он не испытывал уже очень давно. - Ваня, - вздохнула Эля, глядя на их руки. Большим пальцем она чуть погладила его ладонь. - Так иногда нельзя. Есть что-то, что всегда сильнее людей. Или обстоятельства, или... Чувства. - она сделала многозначительную паузу, а потом медленно отпустила его руку и отошла, снова подняв голову. Ваня нервно сглотнул. - Надеюсь, ты меня понял. Не перебарщивай, Иванов. Она не бросила на прощание даже своей дежурно-идеальной улыбки. Просто спокойно ушла, особенно не торопясь, и какое-то время Ваня задумчиво наблюдал за тем, как на ее плечах подпрыгивают завитые локоны. Он с отчётливой ясностью вспомнил рисунок. "Или... Чувства." После всего этого урагана непонятных разговоров и мыслей Ване нужно было отдохнуть. И он отдыхал весь остаток дня, шляясь по городу со своими самыми близкими друзьями. Когда мальчишки наконец разошлись и Иван вернулся домой, он застал Даню за письменным столом, усердно рисующего схемы приборов, и в голос сматерился: он совсем забыл, что завтра нужно сдать важную работу по физике, от которой зависит его оценка. А оценки у него, прямо скажем, висят на тонком волоске. Данила сильно вздрогнул при звуке его голоса, обернулся, как ужаленный, и они тупо уставились друг на друга. Повисла тишина. Ваня слышал, как тоненько тикали настенные часы. Перед глазами пронеслось сразу всё: и рисунок, и сегодняшний разговор с Элей, и он вдруг резко ощутил себя очень уставшим. Словно никогда прежде так много не чувствовал, а теперь всё навалилось одной огромной волной, а у него, Вани, как назло, нет доски для сёрфинга, и барахтается он, вспенивая руками и ногами холодную воду, захлёбываясь и раскрывая рот. Потом Даня отвернулся. Иванов, медленно начиная снимать с себя куртку и свитер, молча изучал взглядом острые плечи и очень тонкую шею, на которую залазили крошечные завитки рыжих волос, подсвеченных лампой. В комнате был приятный полумрак. - Дань, дай списать. И впервые его голос звучал ровно, без насмешки и издёвки, потому что перед глазами стояло красивое, но огорчённое и упрекающее лицо Эли, и её слова, оказавшиеся тяжелее молота. Иван даже сильно выдохнул, расправив плечи: его наполовину затопило чувство удовлетворения. Вторая половина пустовала, охваченная ощущением неизвестности и непредсказуемости своей собственной жизни. Он так живо представил себе растроенные, больные глаза Данилы, что судорожно вздохнул. Всё это было слишком странно, и Ваня понял, что одним отвращением тут не обойдёшься. Он даже застыл, ожидая ответа. Даня на несколько секунд прекратил рисовать, остановился тоже, как собака, учуявшая наконец долгожданный запах еды. А потом случилось то, что заставило Ваню выронить из рук снятый ремень: - Нет. А часы всё так же тикали на стене, и это эхом отдавалось во вновь дышащей плоской груди Иванова. Обоих.