It Gets Better

Музыка перекликается по улице, громкая, но не настолько, чтобы скрыть радостные возгласы и смех несметного количества людей, которых она манит. Никогда прежде Чимин не видел настолько много людей на улицах Синчона; особенно, таким образом — возбуждённо танцующие, на некоторых одежд больше, чем на других, большинство из них несут облачённые в радугу флаги и знаки. Все эти песни — хиты, которые он слышал тысячи раз раньше, и он, вместе с остальными людьми, сидящими или стоящими вдоль улицы, чтобы понаблюдать, хлопает им в такт, лишь чтобы неуклюже изменить ритм, как только эти конкретные динамики уносятся за пределы слышимости, а новый бит достигает их ушей с другой стороны. Парад стартовал около тридцати минут назад, но его руки уже саднили от хлопания. Солнце начало садиться, воздух окончательно начинает остывать. Это первый Парад Гордости Чимина. — Божечки, глянь-ка на неё! — ахает Сокджин рядом с ним, указывая в толпу. Чимин следует за его указательным пальцем и видит молодую женщину с пропитанным фальшивой кровью флагом, с написанном на нём девизом: «Положим конец насилию против транс-людей»; ещё больше мазков крови украшают оставшееся на нём пространство. Чимин выпускает тихое «вау» и поворачивается, чтобы посмотреть на друга, который смотрит на него в ответ с широко раскрытыми глазами. — Так круто. Они сидят на тротуаре среди других многочисленных зрителей, наслаждаясь растущей тенью. Парад должен был начаться в четыре часа, но был задержан протестующими, которые отказывались сдвигаться с дороги. Чимин и Сокджин простояли на улице три часа, отказываясь бросить свою мечту наконец-то стать свидетелями настоящего Парада Гордости в своей родной стране, и это наконец происходит. Ноги Чимина болят и дрожат от обезвоживания, и, учитывая то, как его друг продолжает обмахивать себя рукой, он предполагает, что тот чувствует то же самое. — Мне так жарко, я ща сдохну. И не в самом хорошем смысле, — произносит Сокджин, подтверждая чиминовы подозрения. Чимин оглядывается через плечо на коктейль-бар на углу, который, как он знает, находится там. — Я принесу нам что-нибудь попить, — говорит он, отталкиваясь от земли сильными руками. — Жди здесь. Сокджин показывает ему два больших пальца вверх, и Чимин прокладывает себе путь всего в нескольких метрах от дороги, к концу длинной очереди. В тот момент, когда он обнаруживает, что смотрит на спину высокого незнакомца, чувство отчаяния, которое засиживалось весь день прямо над поверхностью, грозит захлестнуть его. Чимин тянется к карману и вытягивает похожий на повязку радужный флажок, крепко стискивая его в руке. Он купил его всего пару часов назад у любезной женщины на той стороне улицы. Милая улыбка той женщины, посланная ему, когда он подошёл, задержалась в его памяти; словно она знала, что он испытывает такую отчаянную потребность в надёжности и чуткости, что иногда даже дыхание кажется чересчур, чтобы сделать вдох. Словно это написано у него на лице. Словно она знала, что этот радужный флажок — единственный товар, связанный с гордостью, который Чимин когда-либо держал в своих руках. Он заставляет себя не разрыдаться, сосредотачиваясь на её грубоватой ткани; не сегодня. Сегодня , как предполагается, речь идёт о праздновании, о сильном чувстве, о стойкости — он каждый второй день в году чувствует себя дерьмом и так же думает о своём будущем, поэтому не сегодня. Пожалуйста, не сегодня. Когда высокий незнакомец заговаривает с ним, перед ним в очереди остаётся только двое человек. — Это Ваш первый раз? — говорит он, и Чимин в испуге смотрит вверх; слёзы наполняют его глаза, несмотря на все усилия. — Извините, что? Незнакомец кивает в сторону улицы. — Ваш первый Парад? — Оу. Э, на самом деле, да. — Чимин хлопает глазами на мужчину перед собой. Его волосы выбелены в блонд и, когда он улыбается явному удивлению Чимина, то ямочки усеивают его щёки. — Как Вы узнали? Незнакомец трясёт головой, всё ещё улыбаясь. — Будь сильным. — Он бросает взгляд на радужный флажок в руке Чимина и снова смотрит ему в глаза. — Всё изменится к лучшему. Независимо от того, насколько плохо, всё всегда будет хорошо. Помни это, ладно? На мгновение Чимин слишком ошеломлён, чтобы ответить, но затем он снова находит в себе силы и кивает. — Спасибо. Незнакомец улыбается ему на пару секунд дольше, а затем наступает его очередь заказывать, так что он идёт к прилавку, оставляя Чимина наедине со своими мыслями. Хотя он немного не уверен в том, что только что произошло, по крайней мере, незнакомец выкрал из дыхательных путей Чимина отчаянную потребность заплакать. Всё изменится к лучшему, сказал незнакомец. Как бы неправдоподобно оно ни казалось, но Чимин цепляется за это. Незнакомец забирает свой заказ и уходит, скромно улыбнувшись в направлении Чимина, а тот, взволнованный, быстро засовывает лоскут в свой карман, торопясь к прилавку. — Привет, — говорит он молодой бариста, которая смотрит на него усталым, но вежливым взглядом. — Два клубничных смузи, пожалуйста. — Безусловно, — говорит она, — с Вас четыре тысячи вон. — Эмм, — Чимин запинается при упоминании такой низкой цены, гадая, правильно ли он её понял сквозь громкую музыку. — Я заказывал два. — Да, — говорит бариста, — но джентльмен перед Вами в очереди заплатил за один вперёд. Чимин хлопает глазами. — А? — Он заплатил за один из Ваших напитков. Так что, пожалуйста, четыре тысячи. Чимин смотрит на приготовленные восемь тысяч в своей руке. — Я просто… Тогда я просто заплачу за человека позади меня, — говорит он, протягивая деньги через прилавок. Бариста забирает их со скромной улыбкой. Чимин оглядывается через плечо, когда она готовит его напитки, но незнакомца уже давно смыло толпой. Его настроение совершило полный разворот; он точно не знает, в каком именно направлении. Сокджин восторженно кричит сквозь сомкнутые губы, когда Чимин садится и вручает ему его смузи. — Окей, вот оно. Ты будешь в моём завещании, — говорит он, прежде чем сделать большой глоток из трубочки. Чимин хихикает. Шум и возбуждение перед ними — расслабляющее отвлечение для его мозга. — И тут я подумал, что это был дар. — Продолжай в том же духе, и так оно и будет, — отвечает Сокджин. Он удерживает напиток у лба, постанывая от прохлады на коже. — Честно говоря, не меня ты должен благодарить. Какой-то парень заплатил за один из наших напитков. — А? Кто? Чимин пожимает плечами. — Не знаю. Какой-то ангел. — Чёрт, Чим, — говорит Сокджин. — На тебя наталкиваются чуваки в чёртовой очереди за смузи? — Он фыркает. — Где мой высокий, красивый ангел-смузи-чувак? Должен ли я взять у тебя советы по стилю? — Я ничего не говорил про высокого или красивого, — смеётся Чимин, слегка толкая своего друга плечом. — Но он был таким, — говорит Сокджин с ухмылкой. — Я могу видеть это в твоих глазах. Чимин встряхивает головой от смеха и снова сосредотачивается на Параде перед ними. Одна из популярных песен девичьей группы в данный момент ревёт вниз по улице, и Чимин фокусирует всю свою энергию на взращивании радости, которую он ощущает при виде людей, в меру своих способностей подражающих хореографии песни. Он хотел бы быть как они, и до сегодняшнего дня он представлял себе, что так и будет, но он истощён. В каком-то смысле, приятно иметь повод просто посидеть здесь, на тротуаре. Даже если бы у них хватило смелости присоединиться к толпе, они всё равно слишком устали. Никто не заметит разницы, если не скажет вслух. — Так ты слышал уже что-нибудь от мамы? — Ага, — говорит Сокджин, отпив несколько глотков из напитка. — Она хотела заскочить по дороге домой, но из-за всех этих задержек пропустила всё. Чимин строит рожицу. — Это отстой. Сокджин пожимает плечами. — Ну, по крайней мере, она хотела прийти. Это действительно важно для меня. — А как насчёт твоего отца? — Ну, — наклоняя голову, произносит Сокджин, — он хотел прийти, но не один. — Он коротко смеётся. — Он сказал, что было бы странно идти одному. Так что, поскольку мама не придёт, значит, и он тоже. Чимин мычит. — Это, как минимум, прогресс. — О, да, — отвечает Сокджин. — Я не собираюсь жаловаться. Может, в следующем году. — Он улыбается при виде двух полуобнажённых девушек в полной радужной раскраске, танцующих вместе. — А как насчёт твоей мамы? — Без вариантов, — говорит Чимин, покачивая головой. — Она даже не ответила, когда я сказал, что иду. Она просто… кивнула и продолжила пялиться в телик. Сокджин перебрасывает свободную руку через плечо Чимина. Чимин знает, что он не из тех, кто очень часто выражает свои эмоции словами, так что он знает, что означает этот жест. По крайней мере, у тебя есть я. По крайней мере, у тебя есть мы. Чимин тоже знает это. Сколько раз семья Сокджина давала ему ночлег, промывала его раны и перевязывала его опухшие запястья? Как много раз они давали ему место для сна, когда знали, что он нуждается в утешении, которое он никогда бы не получил у себя дома? Реально Чимин знает, что это невозможно, но если бы он мечтал, то он хотел бы иметь возможность жить с Кимами, играть роль биологического брата Сокджина. Когда они относятся к нему, как к человеку, — это единственный раз, когда он ощущает себя несколько похожим на человеческое существо. Временами кажется, что они единственные, кто так к нему относятся. Глазами Чимин отыскивает мужчину средних лет с транспарантом, который гласит: «Можно ли бросать камни, если вы сами не без греха? Разве забрасывание камнями — не грех?», и его сердце чувствует тяжесть. Прежде, чем повернуться к Сокджину, он глотнул свой напиток. — Я закончил с отрицанием вещей, — говорит он со всем мужеством, которым поистине не обладает. — В любом случае, все уже знают. Сокджин жуёт губу изнутри, ничего не говорит, но кивает. — Так что, никаких отрицаний вещей с этого момента, — продолжает Чимин. — Это не изменит правду. И если мы не думаем, что быть геями — неправильно, тогда нет причин, чтобы расстраиваться, когда они называют нас педиками, да? Сокджин не отвечает и на это, и Чимин знает, почему. Он тоже видит недостатки в своих аргументах. Эхо музыки и крики толпы наполняют тишину между ними. — Ну, ты знаешь, как говорят, — в конечном итоге выдаёт Сокджин. — Носите свою неуверенность, как доспехи, и она никогда не будет использована вам во вред, или что-то в этом роде. — Да! Именно это, — произносит Чимин, с энтузиазмом жестикулируя. — Это именно то, что я хочу сделать. — Если быть честным, — говорит Сокджин, — я лишь хочу закончить этот год. Ничего страшного, если он будет таким же отстойным, как и предыдущие два, до тех пор, пока я жив, когда заявлюсь по другую сторону. — Да, — рассеянно соглашается Чимин. — «Заявить» — идеальное выражение здесь. Университет должен быть лучше, чем это. Во время летних каникул они оба уповали на то, что их последний год в старшей школе будет лучше, чем предыдущие, что их школа магическим образом станет менее гомофобной, когда они вернутся. Но несколько недель нового семестра уже прошли, вот-вот должен был закончиться август, а их одноклассники всё так же полны ненависти, как и всегда. Ни дня не проходит без насмешек в их адрес. Поэтому теперь у Чимина нет выбора, кроме как перестроиться, задержать дыхание на несколько месяцев и надеяться на новое начало, как только старшая школа будет окончена. — Будет, — громко, чтобы перекричать музыку, произносит Сокджин, и звучит он уверенно. — Даже если не идеально, но всё будет хорошо. Намного лучше. Чимин верит ему. Поэтому, когда он сидит там, легонько перебирая пальцами контур радужного лоскутка в своём кармане, он планирует прикрепить его к своему рюкзаку как только вернётся домой; символ стойкости, чтобы напомнить ему, что будущее до сих пор открыто для него, каким бы тёмным и неопределённым оно ни казалось сейчас. Всё изменится к лучшему, сказал незнакомец. Ему лишь нужно вытерпеть этот учебный год, и тогда — всё станет лучше. Всё должно стать лучше. Пожалуйста, пусть всё изменится к лучшему.