troye sivan - wild troye sivan - fools
– Сколько часов ты уже не спал? Ренджун хмурится, как будто это имеет какое-то вселенское значение, и устремляет на Джемина свой недовольный взгляд. Он похож на искорку, которая грейпфрутовой корочкой тлеет в оставшемся от костра пепле; будто от летящей к Земле на безумной скорости кометы кусочек откололся – маленький такой, и тлеет теперь среди ночных переулков. И рядом с искусственным светом уличных фонарей он – настоящий и живой; яркое оранжевое пятно. Джемин падает устало на ступеньки, предварительно подстелив под голову мягкий плед, и вздыхает драматично, как бездарная актриса бездарного сериала; потом тихо шмыгает носом, как ребенок. У него почему-то все тело болит, хоть и били совсем не его. Кажется, сегодня – тот самый день, когда На Джемин окончательно все испортил. – Восемнадцать, – он ежится от резкого порыва ветра. – Или около того. Я не считал. Он смотрит на ярко-красные ренджуновы кеды с белыми шнурками, на его разорванные под коленками джинсы, и думает, как ему не холодно. На улице ветер штормовой, и противный мелкий дождь, и запах грозы; и море, кажется, шумит вдалеке, и деревья безвольные гнутся к земле. (А может, и холодно.) – Там, откуда я родом, тоже много дождей летом, – Ренджун, похоже, специально переводит тему, и Джемин ему за это мысленно благодарен. – Только они теплые. //360 часов назад.
«Еще хоть слово ему напишешь, и я убью тебя». Когда подобное сообщение приходит Джемину впервые, он считает, что его случайный собеседник ошибся диалогом. Правда, полученные слова на нервах слегка играют – Джемин закрывает окно диалога и открывает снова, перечитывает одну-единственную фразу вдоль и поперек и думает, а что если вдруг (но только вдруг) это действительно предназначается ему. «Не молчи». На улице дождь проливной с раннего утра; на море сейчас, наверное, жуткий шторм. Джемин рад бы сходить посмотреть да промокнуть до ниточки, но он только недавно переболел после подобной прогулки, так что рисковать не решается. В его тихом уездном городке в июле-августе дожди почти круглосуточные; и настолько сильные, что даже асфальт будто бы жидким и вязким становится, и растекается так противно, и пачкает джеминовы любимые кеды. Солнца здесь почти не бывает. Джемин поглядывает на незнакомый ник в какаотоке, потом – снова на пришедшие сообщения. Чешет в задумчивости затылок, забирается с ногами на свою (уже порядком тесную) кровать и заторможено немного набирает сообщение. «Вы, наверное, ошиблись». Галочки, оповещающие о том, что сообщение было прочитано, появляются через несколько секунд. Джемин немного напрягается, хоть и не знает, почему. Наверное, потому, что на днях прочитал в интернете одну статейку, где девушка рассказывала о том, как ее запугивал смсками неизвестный, потом каким-то образом отследил ее местоположение и напал; ей чудом удалось спастись. Но это ведь все нелепые выдумки ради лайков и комментариев, разве нет? «Нет уж, я не ошибся. Мне повторить?» «Не пиши Джено больше. Никогда. Иначе у тебя будут проблемы». У Джемина сил хватает только на усмешку, и получается она слегка растерянной и глупой. Ли Джено для него – какое-то подобие великого божества; это не определенный человек, а совокупность образов, слов, воспоминаний. Без него вокруг все пустое и серое, ненужное; и дни как в кошмарном сне. А потому, когда Джемину удается получить от Джено хотя бы несколько сообщений (о великое снисхождение!), он испытывает что-то вроде искренней детской радости, которая безоблачная и наивная и бывает, может, пару раз в жизни. С чего бы Джемину от этого отказываться? Вся вселенная сосредоточена для него в одном моменте, когда он видит, как Джено печатает что-то в ответ. Его сообщения иногда короткие, иногда длинные, иногда пустые и бессмысленные, иногда глубокие и заставляющие задуматься; он может скинуть песню (чертовски хорошую песню), какое-то дурацкое видео с ютуба, трейлер фильма, на который потом пойдет с какой-то популярной девчонкой из школы. Он может писать абсолютно безумные вещи, от которых Джемина насквозь простреливает, ведь он поверить не может, что заслуживает чего-то подобного; а чего он вообще заслуживает? Он проглатывает все свои горячие слезы, притворно улыбается не ясно кому и пробует быть бесстрастным хотя бы в диалоге. Получается скверно – Джено почти всегда видит его насквозь. Насквозь и режет своими ответами. Каждая точка в конце предложения – пуля куда-то Джемину под ребра. // Они познакомились, когда Джемин абсолютно случайно попал в чужую компанию, и там вроде бы было так просто и весело; ребята шутили, смеялись, подкалывали друг друга, совсем как родные. Джено появился внезапно, как вихрь, и попросил сигарету у первого, кто попал в его поле зрения. Даже не зная имени. Джемин поднял на него жалкий взгляд (тысячу раз за секунду водой разбился о скалы; конечно), и в голове мелькнуло лишь жалкое: «Я не курю». Он хотел произнести это вслух, но не смог. Промолчал. Джено одарил его бесстрастным взглядом и обратился к Чону – тот уже протягивал ему помятую пачку Lucky Strike и параллельно отмахивался от пьяного Юно, который наклонялся близко-близко и шептал ему на ухо какую-то ересь, нервно и слегка пискляво посмеиваясь. В тот же вечер Джемин попросил у Чону номер Джено. И около сорока минут пялился на пустое окошко для ввода сообщения в какаотоке, но так и не решился написать ни слова. Через пару дней он напился дешевого вина, которое тайком принесла домой нуна, и почувствовал себя самым смелым ребенком на целой планете; правда, обошелся лишь ничтожным «Привет», которое Джено прочел через час и не отвечал почти целый день. Джемин за это время уже, естественно, протрезвел, и ему хотелось рвать на себе волосы. Зачем, зачем, зачем, придурок… «Привет». Джемина кто-то будто под дых ударил. Сил осталось – только упереться тупым взглядом в экран и не верить, что хоть что-то от Джено ему досталось. Хотя бы такое обыденное и посредственное, что вовсе не обязано перерасти в нечто большее. И не переросло. Но, наверное, так даже лучше. Когда Джемин влюбляется, то отрицает это до последнего. Будто любовь в современном мире наказуема, будто она – какая-то смертельно опасная болезнь, и при этом от нее еще и жутко стыдно, и никому нельзя о ней говорить. Никому-никому. Поэтому Джемин и не говорит. Даже самому себе. Он будто все еще сидит на холодных бетонных ступеньках, кутаясь в серую худи, а Джено возвышается над ним ледяной скалой и молчит так неприветливо и хмуро; это то самое молчание, которое пробирает до дрожи, до физической боли почти что. И никуда от него не деться. // Джемин думает, что у него отлично получается игнорировать людей. Получалось до этого момента. «Я не шучу». Раздраженно вздохнув, Джемин возвращается обратно к диалогу с Джено и покорно ждет, пока тот хоть что-то ответит на его пожелание спокойной ночи; он не уснет, пока не увидит его сообщение. Это уже стало привычкой. А незнакомец со странными репликами продолжает нагло печатать. Джемин заворачивается в кокон из одеяла и решает отправить вдогонку пожеланию какую-то песню. Потом взгляд его падает на лежащие на подушке мятые листы бумаги – исписанные вдоль и поперек; некоторые строчки почти яростно перечеркнуты, некоторые – все в пятнах размазанных чернил. Джемину нужно выучить свои реплики до пятницы, иначе Тэен не разрешит ему репетировать новый спектакль вместе со всеми. Он пока не особо вчитывался. Почти что не. Голова была забита другим. Смартфон вибрирует в руках, и Джемин вздрагивает, надеясь, что это Джено ему написал. Но нет – все сообщения, даже отправленная вдогонку песня, висят прочитанными; а в ответ – молчание. Странному анониму, похоже, снова не сидится на месте. «Я убью тебя». «Лучше не ходи темными дворами». Джемин усмехается. Все, что окружает старенький дом его родителей на окраине городка, – темные дворы. Правда, в них редко что-то происходит – летом, в основном, только ворчливые аджуммы развешивают на веревках мокрое белье, снуют туда-сюда облезлые кошки, и подростки играют в уличный боулинг со стеклянными бутылками из-под имбирного пива, которое так любит пить Джено. Джемин теперь едва ли не все сущее связывает с ним. (А Джено даже не соизволит ответить на его сообщение.) «Он мой». – Вероятно, он не твой и не мой, – шепотом отвечает Джемин и откладывает телефон на тумбочку, пододвигая к себе листы со сценарием. // У Чону очень резкие сигареты – дешевые, но крепкие; дым буквально выедает Джемину глаза, как бы он ни отворачивался. Помимо дыма режет и жжет неприятно еще чей-то взгляд – пристальный и настырный; неизвестный Джемину парень, у которого хмурое неприветливое лицо и копна рыжих волос под капюшоном ярко-синей толстовки, в их компании впервые. Джемин решает принять правила игры и смотрит на него в ответ. – У Джено все в порядке, не знаешь? – Чону легонько пихает Джемина в предплечье, заставляя разорвать затянувшийся зрительный контакт, и вопросительно смотрит в глаза. Джемин только отрицательно качает головой. Вместо него отвечает хмурый рыжий незнакомец. – Приболел, – и продолжает, чуть прищурившись, смотреть на Джемина. Чону усмехается и тушит сигарету о бетонную ступеньку, мокрую от дождя. – Когда это его останавливало. Джемину хочется тотчас наизнанку вывернуться да переломаться; косточка за косточкой. Его самолюбие безбожно задето. Да и последнее светлое чувство задыхается в луже крови, будто по полю минному босиком пробежавшись; внутри все трещит и рвется, телевизионный шум в висках. Он смотрит на того-кого-не-знает исподлобья и почему-то хочет его ударить; секундный порыв, почти что детский каприз. Незнакомец тем временем достает телефон и со странным подобием маньяческой улыбки на лице недолго что-то печатает. Джемину приходит сообщение от анонима, который уже несколько дней грозится его убить. «Ренджун. Будем знакомы». // – Проще сдохнуть, чем это выучить, – констатирует Сынван, бросая стопку листов (таких, как у Джемина) на ступеньки у сцены и устало садясь рядом. – Ты сама выбрала быть актрисой, – с усмешкой отвечает ей Тэен, стоящий на шаткой стремянке и старательно пытающийся вкрутить новую лампочку. Это не совсем правильный театр – здесь нет высоких потолков, прожекторов и зрительских мест; сырой полутемный подвал. – Клевая стрижка, кстати. Сынван еще на прошлой неделе состригла волосы до плеч и покрасила в пепельный. Джемин видел, потому что она учится в параллели и летом часто тусуется с ними – вешается нагло на Чону, говорит постоянно, как сильно он вырос (даже если это не так), и клянчит у всех подряд сигареты. Джемина она считает своим младшим братом и прямо об этом говорит. Они вместе играют в театре. Зрителей у них никогда не бывает. Чаще всего они репетируют втроем, но Тэен говорит, что есть еще остальные ребята, которые приходят в другие дни и отрабатывают свои реплики. Джемин считает, что немного странно ставить такие великие произведения как «Ромео и Джульетта», репетируя по группам, но сказать об этом Тэену он не решается – тот выглядит настолько вдохновленным, что помешать ему кажется преступлением. – Нет, не клянись обманчивой луной… – Сынван драматично набирает воздуха в легкие, но тут же выдыхает, утыкаясь раздосадованным взглядом в листок. – Черт возьми. Джемин, сидящий на краю сцены и разбирающий по кускам свои реплики, отмеченные в сценарии карандашом, тихо усмехается. Сынван не сдается. – Нет, не клянись обманчивой луной, в любви до гроба деве молодой! – голос у нее жутко хриплый, потому она наверняка опять выкурила полпачки сигарет перед самой репетицией; или же простыла. Но первое вероятнее. – Иль будешь, как луна, непостоянен… – Ты что, хоронишь кого-то? – встревает Тэен, когда Джемин уже набирает дыхание перед своей репликой. – Откуда столько драматизма? Сынван смотрит на него воинственно и хмуро. Ей бы бесстрашного воина играть, а не Джульетту. Или быть главным антагонистом. – Заткнись, Меркуцио, – почти шипит она в ответ, подходя к самому краю сцены. Тэен хмурится и отлипает от старого, покрытого пылью и паутиной книжного стеллажа, и еще раз пробегается взглядом по сценарию. Снаружи снова сильная гроза, и прятаться в подвале его дома, где Тэен еще ребенком разыгрывал сценки одного актера для семьи и друзей, кажется не самой плохой идеей. Выходить на улицу сейчас почти равно самоубийству. – Будешь говорить, когда до тебя дойдет очередь. – Я здесь не только Меркуцио, но и режиссер, – почти беззлобно отвечает Тэен, выдвигая из темного угла старую кривоватую табуретку и присаживаясь на самый ее краешек. – Еще раз. // Джемин возвращается домой поздно вечером, промокший до ниточки и страстно желающий просто уснуть. Значок какаотока на экране смартфона пестрит тремя непрочитанными. Два из них от Джено; он редко здоровается или спрашивает, как дела – чаще всего сразу переходит к сути разговора. «Я уезжал из города на пару дней». «Чону ничего обо мне не спрашивал?» Задетое самолюбие снова дает о себе знать. Джемин решает игнорировать Джено какое-то время, но тот принимается упорно надоедать своими: «Эй, ответь мне что-то», «Не молчи», «Я вижу, что ты читаешь». Джемин тяжело вздыхает – сука, как же ты бесишь – и шлет в ответ рандомный, не имеющий смысла смайлик. Затем открывает диалог с Ренджуном и искренне удивляется, когда видит от него что-то, кроме очередной угрозы. Впрочем, лучше бы это была угроза. «Что у тебя к нему?». Нетрудно догадаться, о ком он говорит. Джемин хмуро поглядывает на новую фотографию профиля, которую Ренджун, очевидно, поставил только сегодня; на нем та же синяя толстовка, что была вчера; в одной руке бутылка коньяка, в другой – сигарета. И это немного смешно, если учитывать то, что Ренджун весь, от макушки до пяток, похож на ребенка. И какое он имеет право копаться в джеминовой голове? Отвечает Джемин лаконично и просто. «Все». Действительно все. Объяснениям не поддается. «Он мой». Ренджун снова повторяется. Он бесит этим почти до тошноты, но Джемин почему-то до сих пор не кинул его в черный список. Наверное, лишь из-за того, что наблюдать за тем, как он присваивает Джено, весьма забавно. Особенно учитывая то, что Джено, он как штормовой ветер, который пробирает до дрожи вдоль позвоночника и нагло врывается в окна – поймать (обнять) его невозможно. Дома у него, наверное, помимо свалки из пивных банок и пачек из-под рамена, ледяная река; вот открываешь ты дверь, переступаешь порог, и лодыжки мерзнут за долю секунды. И стоишь так, к месту приросший, пока потоком воды не снесет; или еще что похуже – насмерть замерзнешь, остановится сердце, и все. Джемин в других не влюбляется. «Отстань от меня уже». «Не отстану». Длинный поток ругательств сам собой набирается, но потом все обрывается резко, потому что на экране высвечивается незаписанный в книгу контактов номер; входящий звонок. Джемин опрометчиво отвечает. Он слышит голос Ренджуна как будто среди других голосов, и смеха, и криков, и громкой музыки; хочет сбросить тотчас, но что-то его останавливает. Ренджун, по всей видимости, из тесного задымленного помещения на улицу выбирается и шумно вздыхает. – Он сейчас со мной. На долю секунды Джемину даже становится больно. – И поэтому сидит в онлайне, заваливая наш чат сообщениями? Ренджун молчит и, в конце концов, сбрасывает. Первая попытка провалена. Джемин молча наблюдает за тем, как он набирает что-то и стирает, набирает и снова стирает; потом отключается. Джемин собирается повторить сценарий, но отвлекается на звонок в дверь. Поздно вспоминает о том, что сегодня Сынван обещала зайти; накинув на плечи плед, спускается вниз, чтобы открыть. У Сынван странные розовые босоножки, такой же розовый зонтик и привычные шорты, которые она сделала сама из любимых джинсов; от нее пахнет куревом и знакомыми сладкими духами – как она сама упоминала, поддельными «Nina Ricci» с барахолки. И каждый раз, смотря ей в глаза, Джемин вспоминает, как однажды, сильно напившись, Тэен при всех пообещал отвезти ее в Лос-Анджелес. Здесь все не то, и лето совсем не калифорнийское; только Тэен влюблен в Сынван так, что, кажется, готов Атлантику ради нее переплыть. Она же в упор не видит или не хочет увидеть. «Заткнись, Меркуцио». Они пьют лимонад, потому что алкоголь весь закончился, едят сырные чипсы и смотрят в стену; вообще-то, Сынван пришла к нему, чтобы они могли предварительно порепетировать и не злить потом Тэена, но с театром сегодня как-то не клеится. Джемин делится с ней своим пледом, отвечает односложно на неважные вопросы и изредка пристально поглядывает на телефон, что небрежно валяется на подушке. – Нуна, – Джемин прерывает очередной скучный рассказ Сынван и устало кладет голову ей на плечо. – Почему людям так нравится причинять другим боль? Сынван думает недолго. – Наверное, мы с тобой никогда не узнаем, – вздыхает она. – Потому что нам это несвойственно. «Ты уверена?». // В пятницу вечером Джемин приходит на место встречи чуть позже и застает картину почти привычную – Джено и Чону пьют пиво на скорость; все просто – кто выпьет больше банок за пять минут, тот и выигрывает. Кто-то следит и считает, кто-то кричит и смеется, кто-то снимает все происходящее на телефон. Джемин остается в стороне и долго следит взглядом за Джено, пока не отвлекается на Ренджуна, который стоит за его спиной и курит, не без усмешки наблюдая за всем этим странным (для кого-то крайне веселым) действом. Ему, небось, очень стыдно смотреть Джемину в глаза. Но он смотрит – поднимает медленно взгляд, перестает улыбаться, но и не хмурится, бесстрастно затягиваясь и смахивая пепел себе под ноги снова и снова. Джемин просто не хочет его видеть и разговаривать с ним. Ренджун грозился его убить – так пусть, наконец, сделает свое дело; Джемин с радостью подставит шею под его нож, лишь бы не видеть больше, как Джено разговаривает и смеется со всеми, кроме него, как уделяет внимание всем, кроме него. Это становится перманентным и оттого – невыносимым. Ренджун, судя по всему, понимая, что Джемина гложет, присаживается рядом с ребятами и в приятельском жесте забрасывает руку Джено на плечо. Джено его не отталкивает – наоборот, поворачивается к нему и принимается оживленно что-то рассказывать; он пьяный, но мастерски умеет это скрывать. Только свою натуру последнего мудака он прятать никогда не учился. // В субботу они с сестрой выбираются погулять в местный маленький парк аттракционов, но сестра спустя пару часов довольно утомительных скитаний сливается и по телефону договаривается о встрече с подругой. Джемин знал, конечно, что в его компании весьма скучно, но не настолько же. Он возвращается домой в одиночестве и пешком, когда начинается дождь. Он снова думает о всякой ерунде, снова злится на самого себя; ему хочется прямо сейчас разбить об асфальт свой телефон, но вместо этого он открывает диалог с Джено и пишет первое, что приходит ему в голову. «Долго ты собираешься надо мной издеваться?» Ответ приходит уже позже, когда дома Джемин переодевается в сухую одежду, вежливо отказывается от приготовленного сестрой ужина и закрывается в комнате, привычно садясь на пол у кровати. «Что конкретно тебе не нравится?» Джемин решает быть честным. Хотя бы сегодня. «Ты и Ренджун. Что между вами?». Джено набирает что-то три раза и столько же стирает. Джемин от нервов случайно прокусывает губу и тихо шипит, слизывая проступившую кровь; свет в его комнате несколько раз мигает – обычно это значит, что через несколько секунд из-за грозы пропадет электричество. Так и случается – у Джемина на мобильнике десять процентов, и он раздосадовано вздыхает, понимая, что даже не сможет воспользоваться фонариком. «Это не твое дело». Джено не пишет больше ничего и выходит из сети. Джемин кивает самому себе и до боли в костяшках сжимает телефон в руках. Жестокий мудак. На тех, к кому у нас самые сильные чувства, мы обычно и злимся сильнее всего; только недолго. Джемин забирается на кровать и обнимает дурацкого плюшевого тюленя, которого, вместе со своими «Nina Ricci», с барахолки притащила Сынван. Вот бы и его сейчас кто-то так сильно обнял; чтобы он задохнулся. Как только Джемин задумывается о своей смерти, ему звонит Ренджун. Выглядит почти иронично. – Лучше поторопись с угрозами, у меня сейчас мобильник вырубится, – спокойно вздыхает Джемин, бездумно глядя в потолок. – Приходи на школьный стадион, – он, должно быть, шутит. Там же ливень стеной. – Надо поговорить. Джемин приподнимается на кровати и всматривается в настенные часы. Без двадцати минут восемь вечера. Он действительно собирается отказаться. – Почему я должен верить, что ты меня не убьешь? Но он слезает с кровати и поднимает с пола небрежно брошенную ветровку. Ренджун в трубке только усмехается. – Ты и не должен. // У Джемина зонтик сломался еще в апреле, так что он просто бежит по проезжей части, на которой в такое время суток машин почти не бывает, и тщетно прячется под капюшоном худи; кеды его сразу же промокают насквозь, потому что луж на асфальте немерено, а волосы, будто темные морские водоросли, влажными прядями спадают на лоб. Только подходя к месту встречи, Джемин вспоминает, что сегодня должен был репетировать в тэеновском подвале; и, в принципе, он даже придет туда вовремя, если повернет в обратном направлении прямо сейчас. Почему-то он не делает этого. Ренджун сидит на старых полуразваленных трибунах и курит. Его волосы промокли насквозь и из ярко-рыжих превратились в темные медные. Джемин хочет язвительно спросить, почему же он не вместе с Джено, которого с недавних пор себе присвоил. Он, вообще-то, тоже мог бы присвоить, причем не словами, а действиями; если бы в нем только было немного больше смелости. Но любовь не всегда делает нас смелыми. К сожалению. – Ужасное лето, правда? – вместо приветствия спрашивает Ренджун, когда Джемин нехотя присаживается рядом с ним. – Льет сутками напролет. – Ты о дожде хотел поговорить? Ренджун переводит на него долгий внимательный взгляд, затягивается, выпускает дым сквозь приоткрытые губы прямо в лицо; Джемин зажмуривается, но не отворачивается. Капюшон упал с головы, капли дождя попадают за шиворот, мокрые руки дрожат; высоко-высоко неспокойное небо рвется по швам. Окна безлюдной сейчас школы, омытые дождем, навевают какую-то атмосферу траура и тоски. Повсюду лужи и грязь; сейчас, может быть, градусов десять тепла. – Можно я тебя ударю? – тихо спрашивает Ренджун. Джемин молчит и отрицательно качает головой. Почему он должен разрешать? – А я хочу тебя ударить, – он отправляет докуренную до фильтра сигарету в полет и закатывает рукава худи; Джемин все так же молча наблюдает за каждым его движением. Кажется, что он больше ничего не чувствует; и не почувствует, даже если прямо сейчас Ренджун замахнется и сильно ударит его по лицу, разобьет нос, бровь или губу. Ничегошеньки Джемин не почувствует. Кажется, что его любовь стала его анестетиком, но в то же время – болезнью, что отравляет каждую клеточку тела. Джемину нужна помощь. – Потому что я люблю его. «Кому ты рассказываешь?». – Я тоже, – спокойно отвечает Джемин, вскидывая голову и стараясь не дрожать. Ренджун усмехается. – Так может, нам надо подраться? Джемин молчит и кусает губы. Потом подрывается с места, почти остервенело накидывает на голову капюшон и направляется прочь, несколько раз спотыкаясь о низкие трибуны и тихо ругаясь под нос. Он лопатками чувствует долгий и пристальный взгляд. Потом Ренджун кричит ему вслед. – Решайся, если не слабак! «Да пошел ты». // В воскресенье Джемин срывается и напивается. Причем так сильно, что не видит и не слышит никого вокруг. Кроме, конечно, Ли Джено, которого безошибочно выделяет среди остальных и в который раз за неделю хочет избить до полусмерти. Он замечает его издалека, стремительно подходит ближе, каким-то неистовым вихрем врывается в образованный из знакомых силуэтов и лиц полукруг и пристально, молча смотрит прямо в глаза; правда, взглядами они пересекаются лишь на несколько секунд, после чего Джено, не говоря ни слова, отворачивается и продолжает болтать о чем-то с Юно. Дальше Джемин замечает Сынван – она играет с Чону в карты, пьет соджу, а на плечах у нее тэеновская куртка; это странно, учитывая то, что Тэена с ними никогда не бывает. Он остается там, в пределах своего захламленного подвала с импровизированной сценой, которую ему еще много лет назад соорудил отец. Он остается для них скорее частью спектакля, язвительным Меркуцио, шутом с поломанной судьбой. – Эй, братец, не хочешь к нам? – Сынван тоже замечает его и машет приветливо веером из карт. Джемин отрицательно качает головой и отворачивается. Он действительно слишком пьян, чтобы играть в карты. Ренджуна среди присутствующих он не видит – нигде нет ни малейшего намека на его присутствие. Обычно они, как дети, развлекаются на чьем-то тесном заднем дворе или за старым складом недалеко от школы; если начинается дождь – прячутся в доме у Чону. Сегодня выбрали склад; вместо стульев – старые деревянные коробки, а Юно опять притащил пиво, соджу и снеки. От Джемина сейчас разит алкоголем, наверное, за несколько метров, но его это совсем не волнует; как и то, что завтрашним утром он может пожалеть обо всем, что скажет и сделает сейчас. – Ли Джено, – зовет он сначала негромко, подходя ближе к Джено, который смеется над чьей-то шуткой и играется со своей потертой карманной «Zippo», чудом не обжигая пальцы. На Джемина он, конечно, не обращает никакого внимания. – Ты оглох? Джено замирает вдруг и раздраженно вздыхает, медленно поворачиваясь к Джемину и вопросительно вскидывая брови. Все остальные тоже прекращают разговоры и обращают свое внимание на них двоих. У Джемина громко колотится сумасшедшее сердце, а еще он не чувствует ног и очень, кошмарно сильно злится. – Что тебе нужно от меня? – спокойно спрашивает Джено и смотрит так, как будто они чужие. – Ты долго будешь надо мной издеваться? – у Джемина внутри что-то стремительно трещит по швам. Потому что он любит его. Любит как никого и никогда. А взамен только получает все эти ножи да пули, которыми сыт по горло, которыми его тошнит. – А ты? – Джено поднимается на ноги и теперь стоит совсем близко, глядя ему прямо в глаза; у Джемина с трудом получается сфокусировать взгляд, в голове только шум и гул, не слышно никаких трезвых мыслей. Кажется, что его сейчас стошнит. – Перестань мне писать и говорить со мной, достал уже. Найди себе кого-то другого. У Джемина разом в голове проносятся все ночные пьяные сообщения, которыми его будил Джено и спать не давал уже до самого рассвета. От них так сильно трепетало что-то под ребрами, а от стай этих безудержных бабочек в животе было даже самую малость дискомфортно, как вот от нынешней тошноты. Как будто все прекрасное в один миг превратилось в уродливое. Но все те слова, которые Джено ему писал («Ты красивый», «Я бы, наверное, мог влюбиться в тебя», «Знаешь, мне ни разу не встречались такие люди, как ты») создают потрясающий и очень болезненный контраст с теми, что он произнес только что. «Достал уже». «Найди себе кого-то другого». Джемина драться учил отец. Он не думал, что ему когда-то придется защищать себя (особенно в столь маленьком городке, где на него даже нападать некому), но, как видите, пришлось. Джемин бьет наотмашь, не жалея ни себя, ни Джено, у которого почти сразу же кровь из носа ручьем. Джено матерится и хочет ответить, но в последний момент его кто-то хватает за руку, и Джемин, пользуясь этим, бьет еще раз – куда-то под ребра; он продолжает снова и снова, пока ему позволяют. Дальше он уже мало что помнит. Только шумящую смесь голосов, крики Сынван, возню и ругню. Джемин падает на асфальт, нечаянно оступившись, и, по всей видимости, напарывается рукой на осколок разбитой бутылки; все, что он видит перед собой – неровный размытый горизонт, рыжевато-серое пятно заката на небе, чьи-то ярко-красные кеды и свою собственную ладонь с алой чертой кровоточащей раны. // Когда Джемин приходит в себя, вокруг тихо. Его больше не тошнит, только в висках боль кошмарная, и немного жжет ладонь, перевязанная пропитавшимся кровью бинтом. Джемин отстраненно пялится на нее около минуты, а потом фокусирует взгляд на сидящем напротив человеке. Им оказывается Ренджун – он смотрит на Джемина почти бесстрастно, но только самую малость осуждающе. Жаль, что Джемин до малейших деталей помнит все, что произошло – кроме, разве что, того момента, когда он поранил руку. Вообще-то, у него может быть заражение крови, но сейчас его это мало волнует. Он приподнимается и садится ровно на ступеньках чужого дома, в котором ни разу не был. Во дворе здесь безлюдно и тихо, не прошмыгнет даже промокшая под дождем кошка. На город уже опускается вечер; небо хмурое из-за дождя, но если постараться, то можно разглядеть первые звезды. – Это твой дом? – спрашивает Джемин. Ренджун кивает и закуривает, только с пятого раза поджигая кончик сигареты. Джемин смотрит на него хмуро и недоверчиво. – Ты сам меня сюда принес? – уточняет он, обращая внимания на другие детали – например, на то, что его голые от самых коленок ноги почти бережно укрыты теплым пледом. – А что тут нести, – фыркает Ренджун и кивает куда-то в сторону. – Склад за углом. «У тебя была отличная возможность убить меня и спрятать тело». «А ты ею не воспользовался». – Сколько часов ты уже не спал? – спрашивает Ренджун, смахивая пепел себе под ноги. Джемин снова падает на ступеньки, предварительно подстелив плед под голову, и вздыхает. – Восемнадцать, – мыслями он, если честно, немного не здесь. Точнее, совсем не здесь. – Или около того, я не считал. Ренджун сидит на небольшом низком стульчике, какие обычно стоят во дворах поселочных домиков, и даже не пытается спрятать волосы от мелкого дождя, который, очевидно, не собирается прекращаться еще ближайшие несколько часов. Дождь в их городке стал столь же привычным и незаметным, как воздух для любого человека. Есть ли смысл от него прятаться и защищаться? – Там, откуда я родом, тоже много дождей летом, – у Ренджуна временами смешной ломанный корейский, и Джемин почему-то не обращал на него особого внимания до этого момента. – Только они теплые. Джемин не знает, что ответить. Он смотрит куда-то сквозь, прикладывает к солнечному сплетению свою раненную руку и вспоминает, как Джено на него смотрел; так, как будто видит впервые в жизни, как будто они – совсем чужие люди. Как будто не было всех тех ночных разговоров, дурацких переписок и бессонных ночей; как будто Джено не называл его важным и особенным, как будто совсем не влюбил, придурок, в себя. И что теперь Джемину делать с этой любовью? Оставлять ее гематомами и ссадинами, кровью на чужом лице. Пускай Джено будет так же больно, как и ему. Пускай. – Это я не дал ему ударить тебя в ответ, – будто зная, о чем Джемин думает, нарушает молчание Ренджун. Джемин переводит на него растерянный взгляд. С чего бы вдруг? – Он вырвался, назвал меня подонком и ушел. Джемин почему-то не может смотреть ему в глаза, а потому лишь устремляет взгляд на голую кожу в прорезях чужих джинсов. У Джемина сердце бьется будто во всем теле одновременно, и он не может объяснить, почему. Пускай у него трещит и раскалывается голова, пускай он напился, как последний алкоголик, подрался и поранился, пускай он никогда не простит себе того, что натворил, но он чувствует такую невероятную легкость сейчас; к этой легкости он, кажется, и стремился так мучительно долго. – Спасибо, – он тихо шмыгает носом. – Извини, что не отнес тебя сразу в дом. Там мать спит, а она у меня не очень любит, когда я кого-то привожу, так что… – Спасибо, – повторяет Джемин, перебивая его. – Спасибо.