мы снова полюбили не тех

troye sivan - talk me down

С того дня проходит ровно неделя. За это время Джемин успевает оборвать практически все связи. – Успею, двадцать лет осталось ждать! – Сынван выглядела уставшей и чем-то встревоженной, когда только пришла, но сейчас, вновь став Джульеттой, она преобразилась в мгновение ока. – Так что хотела я тебе сказать?.. Джемин чувствует себя немного неуверенно, когда у него в руках нет сценария, но Тэен сказал, что им пора начать репетировать без него, иначе так ничего и не получится. – Ты вспоминай… я буду рядом. – Стоп! – Джемин вздрагивает, потому что Тэен резко всплескивает руками, подходя ближе и забирая со сцены внушительную стопку листов со сценарием. – Там по-другому. Там «Ты вспоминай – я рядом постою». Тэен смотрит на него немного осуждающе, и Джемин вздыхает, переглядываясь с Сынван. Вот уже несколько дней он не может взять себя в руки. Он любит театр, он действительно страстно любит театр и хочет быть актером, но… персонаж не способен ожить, пока тот, кто исполняет его роль, чувствует себя не лучше мертвеца. То есть, совсем никак. Джемин за эти дни значительно побледнел, и синяки под его глазами, если присмотреться, даже самую малость устрашающие; сценарии и реплики – последнее, о чем он мог думать за всю прошедшую неделю. – Да ладно тебе, – его защищает Сынван, вновь выходя вперед. – Подумаешь, несколько слов перепутал. Ерунда же, с кем не бывает. – Нет, не ерунда, – Тэен тоже выходит вперед, размахивая мятым сценарием, и, кажется, начинает злиться. – Если он запутается хоть в одной реплике во время представления, это будет непростительная ошибка! – Во время какого представления? – Сынван повышает голос, остервенелым жестом отбрасывая волосы с лица. Тэен неотрывно смотрит ей прямо в глаза и, кажется, готов вот-вот вспыхнуть, как спичка. – Оглянись вокруг, Тэен! Ты видишь хоть одного человека, кроме самого себя, которому был бы интересен наш театр? Она говорит «театр» так, будто берет это слово в кавычки. – Да пошла ты, – буквально выплевывает в ответ Тэен, бросая на пол всю стопку листов. – Сам иди, – Сынван делает то же самое. – Чертов эгоист. Ты хоть раз спросил у нас, чего мы хотим? – А ты? Тебе интересно, чего хочу я? Я, может… – Что? – обрывает его Сынван, спрыгивая со сцены и подходя почти в упор. Джемин по-прежнему наблюдает за всем со стороны и чувствует себя маленьким ранимым ребенком, готовым вот-вот расплакаться из-за того, что родители снова ругаются. – Что ты, а? Тэен молчит и не разрывает зрительного контакта. Джемин понимает, о чем он думает, и сочувствующе вздыхает. «Ну же, скажи ей». «Давай». – Ничего, – Тэен вздыхает, качает отрицательно головой и отходит назад, присаживаясь на краешек своей старенькой табуретки. Затем он делает неопределенный жест рукой, указывая куда-то на дверь за своей спиной. – Можете расходиться, представление окончено. Сынван какое-то время смотрит на него молча. – Отлично, – она кивает и, подобрав с пола свою джинсовку, стремительно направляется прочь. Когда за ней громко захлопывается дверь, Джемин и Тэен вздрагивают одновременно. Только у Тэена еще, наверное, что-то вконец доламывается внутри. // В среду Чону организовывает у себя дома внеплановую вечеринку. Так удачно сложилось, что его отец уехал в командировку, и теперь в их распоряжении довольно просторный двухэтажный коттедж с баром и тремя спальными комнатами. Джемин, если честно, не очень хочет идти, но ему кажется, что он просто сойдет с ума, если не отвлечется хоть на что-то; и ему, похоже, нужно наконец увидеть Джено, посмотреть ему в глаза. Клин клином. Только так это сможет пройти. Джемин окидывает все происходящее слегка скептическим взглядом. Чону и Сынван целуются на диване в гостиной, там же кто-то рассыпал какие-то снеки и оставил несколько пустых бутылок и колоду карт. Музыка немного приглушенная и крайне безвкусная – какой-то дешевенький дип-хаус, который очень любит слушать Юно. Джено нигде не видно, и голоса его не слышно тоже; может, он больше и не придет? Мысль об этом одновременно успокаивает и пугает Джемина. Он задумывается об одной важной вещи. Иногда мы выбираем не тех людей. К сожалению, так получается. Не в тех влюбляемся, не из-за тех страдаем; всем свойственно ошибаться, всем свойственно избивать самих себя нелепыми мыслями, что на самом деле лишь мусор в забитой до отвала подростковой голове. В таком возрасте бессмысленно бродить в поисках легкости и простоты – все равно что добровольно идти на казнь, будучи невиновным. Вот и Джемин ничегошеньки не ищет. Пора бы ему уже привыкнуть к тому, что все его случайные симпатии (не более чем симпатии) – глупы и с самого начала обречены на провал. Он актер. Каждый актер – это маленькое разбитое сердце. Ренджун сидит на подоконнике на кухне и молча смотрит в окно. Джемин затаивает дыхание и хочет бесшумно попятиться назад, максимально осторожно покинуть поле боя еще перед началом боя как такового, но не успевает – Ренджун будто лопатками чувствует его присутствие и оборачивается. – Как твоя рука? Джемин замирает в дверном проеме и смотрит мимолетно на свою ладонь. Рана затянулась еще несколько дней назад, но теперь, скорее всего, останется внушительный шрам; немое напоминание. Ну и пусть. Он слишком много всего сделал неправильного, чтобы теперь просто забыть. Когда мы, люди, ошибаемся, лучше нам об этом помнить. – В порядке, – Джемин не лжет. – Ты не видел Джено? – Он не придет, – Джемина будто ударяют куда-то в солнечное сплетение. Выходит, Ренджун говорил с ним; он же знает. – Он, похоже, послал нас всех, а я послал его. Вот так. Ренджун пожимает плечами – повседневно так и спокойно – и смотрит на Джемина так, словно и не ждет от него никакой реакции; и ему комфортно в этом молчании. Джемин кивает. Потом кивает еще раз. Потом ему хочется упасть на пол, обнять себя руками и расплакаться. Но вместо этого он молча подходит к холодильнику, достает оттуда банку холодного пива, открывает ее и сразу отпивает залпом почти половину. Ренджун продолжает смотреть на него и теперь почему-то странно улыбается. Иногда мы выбираем не тех людей. Да. Так случается. // В маленьких уездных городках вроде этого всегда самые красивые закаты. Сегодняшний – не исключение. И вообще, сегодня Джемину даже немного хочется жить, хотя еще вчера он предпочел бы, чтобы Ренджун наконец с ним что-нибудь сделал. К примеру, убил бы в каком-то темном дворе, как и обещал. Но нет. Они снова сидят на ступеньках. Ренджун снова курит. Джемин вертит в руках маленький подобранный с асфальта камушек и думает о всяком насущном. Да вообще-то, если честно, то только о своей подростковой ерунде; ничего там насущного нет. – Представляешь, я ревновал так сильно, что действительно хотел убить тебя, – Ренджун тихо хрипловато смеется и украдкой поглядывает на Джемина. Их свободные руки лежат совсем близко на бетонной ступеньке, но никто из них не придает этому какого-то особого значения. Джемин не хочет думать, что значит тот момент, когда Ренджун защитил его от удара, когда принес к себе домой, пускай даже во двор, и укрыл пледом его замерзшие ноги; Джемин не хочет думать, что значат друг для друга они, совсем еще незнакомые, совсем чужие, с искренней и (он надеется) взаимной антипатией. Но он уже ни в чем не уверен. Ренджун улыбается – Джемин сомневается. Замкнутый круг. Они встречаются взглядами лишь на секунду и тотчас отворачиваются. Будто одновременно обожглись. «Это я не дал ему ударить тебя в ответ». – Прости, – Ренджун будто переступает через себя. Джемин видит и чувствует, как ему тяжело. – За все. – Ничего. «Мы, мы все, снова полюбили не тех». Дождя нет. Вокруг до дрожи тихо. И нет ничего, почти никакого движения. Только стаи птиц мелькают и кружатся в оранжево-розовом небе. Ренджун тушит сигарету, снова поворачивается к Джемину и неуверенно берет его руку в свою, осторожно касаясь раны на чужой ладони. Джемин закусывает губу и молча наблюдает за тем, как этот неровный темно-красный шов расползается под ренджуновыми пальцами. Потом они снова встречаются взглядами. Джемин смотрит в глаза человеку, который грозился его убить, на ничтожно маленьком расстоянии. А Ренджун смотрит на него. – Можно я тебя поцелую? «Можно я тебя ударю?» Джемин отрицательно качает головой, как тогда, на стадионе, во время жуткого ливня; но губы его будто сами шепчут тихое слабое «Да». А потом он еще раз понимает кое-что важное. Он понимает, что, на самом деле, должен был однажды сойти с пути, чтобы повернуть в правильном направлении; он должен был пораниться и обжечься, чтобы больше никогда не прикасаться к тому, что для него – чужое и ненужное. Теперь бы постараться и залатать свое юношеское сердце. У них с Ренджуном – любовь на поле боя. Не иначе. После поцелуя Джемин отворачивается и зажмуривается, потому что у него внутри вновь оживает то, что он совсем недавно убил. Ренджун легонько касается его плеча, упирается лбом куда-то в лопатку, выдыхает тяжело и прикрывает глаза; спрашивает шепотом, все ли в порядке. Джемин отвечает, что да. Джемин лжет. Ему страшно. Откуда это все успело взяться? Они допивают свое пиво и расходятся. Джемина изнутри переполняет двоякое чувство. Он не влюблен больше, ему совсем не больно, ни капельки. И к Ренджуну у него – ничего, кроме интереса. Но теперь действительно трудно понять: больше хочется напороться на его нож или поцеловать его снова. Наверное, поцеловать снова. Конечно, Джемин никому об этом не скажет. Он приходит домой немного хмельной и впервые за долгое время позволяет себе выплакаться, свернувшись клубком на кровати и крепко прижимая к себе подушку, как нестабильная девочка-подросток. Потом, когда немного отпускает, Джемин мутным расфокусированным взглядом утыкается в телефон, продолжая изредка всхлипывать. Ренджун навязчиво забрасывает их чат вопросами о том, как он добрался домой (здесь добираться пешком пятнадцать минут), как себя чувствует и не хочет ли что-то сказать. Джемин многое хочет сказать, но он только откладывает телефон на тумбочку и, не отпуская своей мокрой подушки, закрывает глаза, почти сразу же засыпая. В это же время Ренджун шлет ему пожелание спокойной ночи. И свою любимую песню вдогонку.