R A I N

       Солнечные лучи только-только показались из-за горизонта (хотя Йошивара, сокрытая под железным сводом, так и осталась темна). И в этот предутренний час грязные речи разливались по крохотной комнатушке, омрачая приход небесного светила тучами сквернословия.        «Вы слышали? Ойран Хинова провела эту ночь очень продуктивно», — сквозь усмешки и сонную пелену доносилось до маленьких ушей светловолосой девочки. «Да, говорят, что сам Хоусэн был ее гостем», — ответил другой ехидный голос, заставивший веки юного лица шевельнуться. «Завидую! Один раз поработала ртом и сразу — таю! Ей просто повезло. Вызови Хоусэн меня, я бы и не такое ему показала», — добавил третий голос, своими возмутительными речами греховного рта окончательно разбудивший камуро, спавшую в углу. Без слов маленькая и верткая девочка подошла к жалким шлюхам, чья внешность не дотягивала хотя бы до классификации «я столько не выпью», и застыла на месте, сверля их хмурым взглядом.        — Ч-чего тебе? — спросила сильно завистливая особа, пряча от ребенка свои глаза, почему-то растерявшие всю ту уверенность, что излучали всего мгновение назад. Златовласка резко дернула за волосы эту сплетницу, отчего окружающие впали в осадок, на несколько секунд замерев.        — Да вы ногтя ее не стоите, языкастые шавки! — выкрикнула Кансо, и полезла на эту троицу с кулаками.        Подумать только, столь милая маленькая девочка мигом превратилась в этом Аду в оторву, только и делающую, что размахивающую руками. Хотя ее скорее стоит назвать юным бойцом, не думаете? Ведь это слово больше подходит ее возвышенной и чистой душе, несмотря на юный возраст, отстаивающей честное имя своей действительно прекрасной ойран.        Тем временем, не успела девочка даже оцарапать лица этих мерзавок, как почувствовала сильный удар под дых. Не осознавая, что произошло, камуро отлетела в сторону и закашлялась, медленно закрывая глаза.        — Ну и ну, три взрослые бабы не могут усмирить крикливого ребенка, — хрипло процедил смотритель публичного дома, брезгливо вытирая свою большую ногу о разложенный в углу футон. Устало выдохнув, мужчина медленно и торжественно проследовал к маленькому тельцу, непристойно раскинувшему ноги в бессознательном состоянии. Скупо оглядев наливающийся синевой, словно спеющая слива, след от своего пинка на животе девочки, выглядывающий из-под ночной юкаты, он самодовольно оскалился и поднял Кансо на руки. Более ничего не сказав, мужчина скрылся за седзи, бросив прощальный грозный взгляд на сплетниц, который мог значить лишь одно: «Ваши ловкие и грязные языки бы да в нужное русло».

<…>

       Хлесткие удары легкой бамбуковой палки разносились в дворике публичного дома, сокрытом от глаз посетителей. Детские крики доносились сквозь отчаянно стиснутые зубы, а озорной блеск безумных глаз на обожженном лице дополнял всю эту жестокую картину ощущением безысходности, знакомым каждой куртизанке в Йошиваре.        — Думаю, на этот раз с тебя хватит, — будничным тоном произнес смотритель, отбрасывая в сторону предмет насилия и поднимая с сырой после ночного дождя земли толстую веревку. Девочка, пришедшая в сознание после пинка и не потерявшая его после бамбуковых истязаний, привычно поднялась и на дрожащих ногах припала к дереву, болезненно морщась от ощущений в спине и животе. На ее юном личике высохли дорожки от непрошенных слез, а некогда самоуверенный и грозный взгляд заплыл туманом безразличия. Тобита Данзо, расправив веревку, подошел к дереву и начал привязывать к нему маленькую нарушительницу порядка. — Повисишь так два часа. А потом сразу займись своими синяками и прими ванну, — с выражением рыбы наклоняясь до уровня лица ребенка, мужчина грубо провел руками по ее лицу, вытирая с него следы слез. Выпрямившись, он отряхнул свое кимоно и обернулся спиной к дереву.        — Я тебе настоятельно рекомендую привести себя в порядок. Хинова будет здесь сегодня последний вечер, после чего ее переведут в центральный район к главе Йошивары. Таю, конечно, тоже могут содержать при себе камуро, но с твоим буйным нравом… Это невозможно. Усмири, наконец, свой характер, — с этими словами Тобита Данзо скрылся в ветхом здании публичного дома, оставив светловолосую девочку наедине с ее мыслями.

<…>

       Время наказания прошло. Измотанная утренней поркой Кансо в итоге отключилась, не дождавшись, как пройдут эти два часа. Девочку окатили ледяной водой, чтобы та пришла в себя, и спустили с дерева. Вяло передвигая ногами и кое-как сдерживая стоны боли, камуро отправилась в баню публичного дома, где в этот утренний час наверняка собрались практически все куртизанки, приводящие себя в порядок после ночной работы. Опираясь о стену, златовласка столкнулась в коридоре с накануне избившим ее смотрителем и рефлекторно поежилась, но мужчина прошел мимо, даже не посмотрев в ее сторону. Не посмотрев, однако положив на ее светлую голову аптечку.        — Будущая куртизанка должна беречь свое тело, — басистый хрипловатый голос, многократно усиленный уставшим разумом, раздался в ушах камуро металлом по стеклу. Вспыхнув, девочка в порыве ярости бросила аптечку в рослого мужчину и попала, но тот даже не обернулся, скрывшись за поворотом. Обессиленно сжимая маленькие кулачки, Кансо хотела продолжить идти, но вернулась и подняла этот то ли предмет заботы смотрителя, то ли его насмешки: ведь нельзя было дать Хинове повод для грусти, а для этого нужно было хотя бы обработать побои.

***

       Глядя на железное небо сквозь открытые створки седзи, некогда звавшаяся Цукуе (именем, блеск которого подобен сиянию Луны), а теперь же нареченная Кансо (именем, значащим простоту, невинность и доступность) девочка с тоской и болью смотрела наверх, провожая взглядом «солнце». Новость о том, что Хинова вскоре покинет ее, заставляла юное сердце страдать так сильно, как еще никогда до этого. Нет, ойран, перешедшая в звание таю, еще не покинула этот публичный дом, но не могла же камуро показаться ей в том состоянии, в котором она сейчас пребывала: полной сожаления, отчаяния и растерянности от незнания своей дальнейшей судьбы.        Собираясь с духом, златовласка вспоминала дрожащие плечи Хиновы, ее тонкий силуэт, уходящий во тьму ночи… Последний оплот нежности и доброты уходил из-под ног малышки, бросая ее в бездну безысходности и одиночества, словно Солнце, решившее оставить Луну. А ведь без него спутник Земли перестанет сиять, ведь все его сияние — это отражение света Солнца, без которого Луна навсегда скроется в холодной тьме космоса, забыв в ней саму себя. Неужели это то будущее, которое ожидает камуро? Неужели эта та судьба, которую заслуживала невинная душа, обреченная родными людьми на страдания?        Размышляя о неизвестном и мрачном будущем, девочка продолжала смотреть вверх, когда в комнату тихо и неспешно, грациозно, словно лебедь, вошла темноволосая дева с явным намерением попрощаться и неуверенностью, которая всегда сопровождает подобные сцены.