Свет проклятых звёзд

Когда Ириссэ бесцеремонно ворвалась на затянувшийся совет, где разговоры по существу давно закончились, и бесконечно повторялись одни и те же факты, лишь по-разному трактуемые, появлению дочери короля обрадовались абсолютно все. — Папа, — громко заявила принцесса, — мне нужен твой менестрель и ещё этот юный летописец. Нолофинвэ поднял глаза от записей. — Что ты задумала, Ириссэ? — Доброе дело, — подмигнула эльфийка. — А для этого мне необходима поддержка. — И я для этого не подхожу, — отвернулся к очагу Турукано. — Именно! — Ириссэ, — Нолофинвэ бросил беглый взгляд на сына, — я тоже делаю доброе дело, и мне, не меньше, чем тебе, необходима поддержка. — Тогда я возьму только Аклариквета, — ослепительно улыбнулась принцесса. Король согласно кивнул. *** Сидя чуть в стороне и наблюдая за тем, как ученица Митриэль осторожно, но с нажимом, растирает пахнущей травами и жиром мазью грудную клетку, левое плечо и руку Нельяфинвэ, Финдекано потерял счёт времени. Эльф понимал, что не сможет без отдыха, но боялся отлучиться. Знахари сменяли друг друга, по очереди дежуря у лежащего неподвижно Феаноринга, меняя простыни, смазывая и массируя тело, давая эликсиры и воду. А принца сменить было, по его мнению, некому. — Тебе пора отдохнуть, брат, — послышался, словно сквозь сон, голос Ириссэ, и Финдекано понял, что засыпал сидя. — Но сначала, дай я обниму тебя, беглец! Не представляешь, как я скучала! Слабо улыбнувшись, вместо ответа, принц осторожно встал и прижал к себе сестру, чувствуя, как щемит в груди. — Скажи, Финьо, ты мне доверяешь? Отпустив эльфийку из объятий, сын Нолофинвэ вдруг увидел, с кем она пришла, и усталость в одно мгновение пропала. — Подожди, Финьо, не злись, — примирительно подняла ладони принцесса, — я хочу сделать доброе дело: Аклариквет, увидев Нельо, устыдится и впредь не станет петь плохие слова о нём и тебе. Правда, Риньо? Менестрель молчал. — Ты хочешь невозможного, — зло усмехнулся Финдекано. — Я же принцесса, — невинно улыбнулась Ириссэ. Подойдя к постели Майтимо, эльфийка на мгновение зажмурилась. Знахарка, водя ладонями по смещённым, исполосованным шрамами рёбрам, отвела взгляд. — Уйди, Аклариквет, — с угрозой в голосе проговорил сын Нолофинвэ. — Пусть останется, — твёрдо заявила принцесса, осторожно погладив Феаноринга по бритой голове. — Ненадолго. Хочу, чтобы Риньо слышал мои слова. Может быть, я сейчас скажу глупость, но именно это и важно. А ты, Финьо, ложись спать. Если хочешь, прямо здесь. Свободные кровати имеются. Ты же не думаешь, что я позволю случиться беде? Финдекано не шевелился. — Когда я слушала рассказы тех, кто видел Май… Нельо, — опустила взгляд Ириссэ, — все повторяли, что от прежнего сына Феанаро ничего не осталось. — Так и есть, — схватился за голову Нолофинвион, вспоминая пустой взгляд брата. — Мне тоже сначала так показалось, — сквозь слёзы улыбнулась принцесса, — но потом я присмотрелась… Финьо, его ресницы такие же длинные и пушистые, как прежде. Знаешь, когда я была маленькой, меня пугал Нельо. Мне казалось, что он никого не любит, а меня — тем более. Я считала, что никого и ничего не может быть страшнее, чем не умеющий любить эльф. И каждый раз, видя Нельо, огромного и страшного, я пыталась отыскать в нём что-то хорошее. И находила его ресницы. Их было очень весело считать, страх пропадал. Сейчас я тоже испугалась, уже готова была согласиться со всеобщим утверждением, однако, пожалуй, не соглашусь. Не сдержавшись, Финдекано тихо рассмеялся. Аклариквет опустил голову, всё ещё стоя у входа. Ириссэ снова стала осторожно гладить лоб Майтимо. — Отдохни, Финьо, — нежно сказала эльфийка, — я посижу здесь. С тобой. А Риньо, если хочешь, выйдет. Не дожидаясь ответа принца, менестрель поклонился и исчез за пологом шатра. Финдекано с облегчением вздохнул. — Спасибо, — полушёпотом произнёс он, ложась на ближайшую постель. — Прости, что не сказал этого раньше, Ириссэ. Я тоже очень рад видеть тебя. Жаль, что встреча такая нерадостная. — Главное, что она состоялась, — тихо отозвалась принцесса, хоть и видела, что брат её уже не слышит. — Главное, мы выжили. *** Оказавшись на улице, менестрель снова почувствовал себя абсолютно одиноким: да, он мог подойти к любому костру, заглянуть в любой шатёр, и никто, кроме принца Финдекано, не посмел бы его прогонять, однако это понимание совершенно не согревало, а с серого неба всё сильнее накрапывал дождь. Аклариквет остро ощущал, что за последнее время было пережито слишком много тяжёлых моментов, о которых нельзя петь честно, и, возможно, вовсе нельзя. Никак. Но эмоциям, воплотившимся в музыке, необходим был выход, менестрель нуждался хоть в ком-то, кто выслушал бы его и сказал доброе слово. Только певец слишком хорошо знал, чем в итоге оборачивается честность. «Подвиг моего сына должен быть воспет!» — настаивал король, видимо, рассчитывая помириться с наследником, лишь забывая о главном: Финдекано спас «полуродственника» не ради славы. «Я напишу то, что от меня ждут, — уверял себя менестрель, — но сначала мне нужно выговориться». — Что там? Кто там в лунном свете? — начал тихо напевать Аклариквет, достав из сумки арфу-лебедя. — Это призрак в лапах смерти. Скован цепью, отдан птицам, Чёрный мрак в пустых глазницах. Один во власти всех безжалостных стихий и без надежды на покров. Капкан. Была в нём кровь, её не стало, было тело — растащили по кускам. Дыханье смерти обожгло меня, и я хочу остаться, чтоб навек уснуть. Ещё мгновенье — и отдам себя во власть костлявых и холодных рук. Ноги уносили прочь от недостроенного частокола, в сторону морского побережья, где пронизывающий холод ощущался сильнее, но, слушая шум волн, менестрель переставал чувствовать себя одиноким, и замёрзшие руки, касающиеся струн — вовсе не большая плата за кратковременное счастье. — Призрак вздрогнул, воет ветер, Цепи рвутся в пляске смерти. Туча крыльев, запах тленья, Бьётся тело в исступленьи. Себя отдав на растерзанье чёрным демонам крылатым, призрак спас меня. Кружатся вороны над ним, но их добычей никогда не стану я. Бегу вперёд и согреваюсь, и ведёт меня сквозь бурю неземная нить. И сколько мне идти осталось, я не знаю, но я знаю — надо жить! *** Эктелиону сразу не понравился предлог, под которым друг отозвал его с совета у короля. Конечно, обсуждение написания летописей и возможности переселения на юг затянулось, зашло в тупик и стало бессмысленным повторением одних и тех же слов, снова и снова упираясь в отсутствие новых данных разведки и ясности с состоянием Нельяфинвэ. Но уходить с совета вслед за менестрелем, заявив, что предоставился удобный момент обсудить личные вопросы, показалось Эктелиону невежливым. Под ногами шмыгнула мышь, и Глорфиндел с улыбкой вздохнул: — Питьо поймал бы её и угостил меня. С неба накрапывал мелкий дождь, становилось холоднее. Постоянная смена погоды, скорее всего, была вызвана появлением новых светил и тем, что природа пока не приспособилась к ним, хоть и минуло немало дней. Раскинувшаяся вдоль горной цепи равнина постепенно зарастала зелёной травой, сухие кустарники тонули в юных побегах, молодые деревца тянулись к небу тонкими веточками. — О чём ты хотел поговорить, и почему это невозможно отложить? — наблюдая за работой оружейников, спросил Эктелион. — Теперь я знаю, чей у меня меч, — Глорфиндел обнажил клинок и, взяв его за остриё, засмотрелся на рукоять. — Знаешь, если Феанариону пришлось стать родоночальником целой орды морготовских тварей… Это чудовищно. Стараясь держать воображение в узде, Эктелион отмахнуся: — Лучше поговорить о том, зачем мы ушли с совета. Или... Ты это и собирался обсудить? — Нет, конечно, — рассмеялся военачальник. — Я просто верну меч хозяину, если предоставится возможность. Сомневаюсь, что Нельяфинвэ захочет отдать такую ценность своим… кхм… наследникам. Немного помолчав, Глорфиндел убрал клинок в ножны и посмотрел на стремительно темнеющее небо. — Сейчас легко об этом говорить, — сдержанно начал военачальник, — однако попробуй мысленно вернуться в недалёкое прошлое. Представь, если бы король, которому ты присягал на верность, приказал лезть на скалу и спасать его племянника, ты бы полез? Вопрос заставил задуматься. — Король сказал, это ловушка, — с сомнением произнёс Эктелион. — Но оказалось, ловушки не было. Воины посмотрели друг на друга. — Король Нолофинвэ, — Глорфиндел поправил капюшон, — лишил каждого из нас великой славы. — Возможно, посмертной. — Возможно. Считаешь, посмертная слава хуже прижизненной? — А ты — нет? — Посмертная слава не померкнет, друг мой. Её нельзя очернить последующими недостойными деяниями, невозможно оспорить и подвергнуть сомнению. Она сияет звездой на небосклоне, и до неё не дотянуться ни с добром, ни со злом. Эктелион задумался. Он чувствовал, что друг не договаривает, но не знал, с какой стороны подойти, чтобы вызвать на откровенность. — Я шёл в Эндорэ за славой, — заговорил снова военачальник, — и пока я жив. Король Нолофинвэ сделает всё, чтобы ослепительный блеск звезды его рода затмил все остальные, и, пусть принц Турукано во многом неправ, я поддержу его протест. Мне не нужны почести и замки в тени, отброшенной славой короля. *** Сделав знак слугам принести вина и закуски, Нолофинвэ подозвал сына ближе и, наблюдая за летописцем, что-то усердно зарисовывающим сразу на трёх страницах, поднял бокал из аквамарина, серебра, белого золота и платины. — В детстве, — сказал король, — я плохо разбирался в металлах, потому что мне не было это интересно. Но однажды произошло то, что заставило меня захотеть знать всё о том, из чего сделано так многое, что меня окружало: столовые приборы, зеркала, архитектурные элементы, украшения, инструменты. Я был совсем ребёнком, любил гоняться за бабочками по саду, ловить рыбок в пруду и читать книги о зверьках. Их писали специально для меня, и каждая новая сказка казалась мне бесценным долгожданным подарком. И вдруг в мой прекрасный мир врывается старший брат и приводит своего старшего сына. И, Турукано, самым неприятным в той встрече было одно обстоятельство, которое оказалось продумано до мелочей: я и Нельяфинвэ почти ровесники, он незначительно старше, поэтому нас, разумеется, сравнивали. И, как ты думаешь, о чём велись разговоры за столом, во время прогулок и прослушивания музыки? Разумеется, не о том, что интересовало меня. Говорили исключительно о металлах. Я ничего не понимал в этом, и Феанаро наслаждался триумфом, видя, как выигрышно выглядит на моём фоне его наследник. А перед уходом брат положил передо мной три игрушки. Это были маленькие, потрясающе красивые статуэтки из белого металла. Феанаро сказал: «Здесь серебро, белое золото и платина. Их ценность различна. Я хочу подарить тебе самую дорогую из них, но ты должен доказать, что достоин такого подарка. Выбирай». Отпив вина, Нолофинвэ вздохнул. — Сын, мой бокал из тех же металлов. Видишь разницу? Турукано кивнул. — Два чистых металла и сплав, — улыбнулся своим мыслям король. — Похожи на вид, но такие разные по свойствам. Как и все мы. Сын, — отставив кубок, продолжал улыбаться Нолофинвэ, — ты уже написал мне свои претензии? Я готов прочитать или выслушать. — Я не готов говорить. Ответ был холодным. — Могу я войти, владыка? — послышался певучий голос, и, получив разрешение, в шатре появился Аклариквет. — Я написал то, что ты просил. Ученик Квеннара, казалось, заинтересовался больше всех. Менестрель осторожно тронул струны. — Один в чужом краю, покрытом мраком, Где горы дышат злом, кругом враги, Ищу того, кого считал я братом, Но всюду мгла, и некуда идти. Умник усмехнулся и покачал головой: — Аклариквет не зря ест свой хлеб. Так изящно напомнить о том, что принц Финдекано считал Майтимо Руссандола братом, а тот предал его, это надо иметь особый талант! — Спою я песню про края другие, — невозмутимо продолжал менестрель. — Нам путь туда уже не отыскать, Но в сердце о них память и поныне. Ответь, мой друг, я не устану звать! — «Друг», — поддакнул летописцу Турукано, тоже усмехаясь. — Лети, стрела, мой друг в беде, К скале прикован злом! О, Манвэ, я зову к тебе, Молю лишь об одном: Дай точности стреле моей, Отец небесных птиц! Склоняюсь к воле я твоей, Чьей власти нет границ. Видя, что песня понравилась, Аклариквет поклонился. — Это гениально! — выдохнул Турукано. — Если петь о том, что Финдекано помогли Валар, местные эльфы не узнают правду о нашем уходе из Валинора. Конечно, пусть все думают, что без поддержки Манвэ ничего бы не вышло! Вильварин, преклоняюсь пред твоим умом! «Я напишу о спасении лучше, — заревновал к славе летописец. — Моя легенда останется в веках, а не песня этого менестреля!» — Ты знаешь, что делать, Аклариквет, — с довольной улыбкой сказал король. — Народ ждёт твоей музыки. *** Нельяфинвэ открыл глаза.