Свет проклятых звёзд

Пройдя от берега до острова по намокающему тёмному льду, Финдарато, с хитрой усмешкой смотря за реакцией сына и остальных наблюдателей, вспорхнул на песчаный откос. — Ничего не останется от нас, — пропел владыка Тол-Сириона, ожидая, когда сын всё-таки скажет, что нельзя выходить на тонкий лёд, — нам останемся, может быть, только мы, И крылатое вьётся пламя между нами, И любовь во время зимы. — Посмотрев на обеспокоенных верных, Инголдо рассмеялся: — Сложно выполнять приказ своего короля, когда он противоречит прямым обязанностям? — Отец, прекрати! — Артаресто обнял хмурую супругу. — Ты запретил своим защитникам идти с тобой на лёд, чтобы не проломить его из-за большой массы, пошёл на реку один и веселишься, наблюдая, как мы волнуемся?! — Да, — невинно развёл руками Финдарато, — а то у меня возникли сомнения в любви народа ко мне. Теперь вижу — любит. Ничего не останется от нас… Рассмеявшись произведённому эффекту, Инголдо пошёл в тепло. Артаресто облегчённо вздохнул. Принц не хотел думать ещё и про выходки отца: хватало неприятного осадка от прощания с королём — или лордом? — Ангарато. Взглянув на супругу, стараясь не показывать раздражения, ревности и волнения, Артаресто пытался слушать разговоры мастеров, среди которых больше всех старался доказать правоту юный Гельмир, утверждавший, будто готов ехать хоть в Ногрод, хоть ещё дальше, найти способных помочь мастеров, если среди Нолдор никто не знает, как спроектировать механизм или лодку, способную разбить лёд в случае атаки орков среди зимы. Зато Орландир ходил довольный: земля скоро прогреется, и можно будет начать проектирование туннелей под рекой. Да, остров — безопасное место, однако… Вдруг орки Моргота научатся летать? Снова взглянув на супругу, Артаресто попытался понять, смотрит ли она на других мужчин, в памяти по-прежнему всплывали прощальные слова Толлунэль, сказанные Эльдалотэ: «Не всем везёт получить в мужья отважного прекрасного сильного мужчину! Думаю, ты понимаешь, что подруг у тебя быть не может». Казалось бы, что такого? Обычные женские разговоры. Однако… Сын Финдарато Инголдо не мог отделаться от мысли, что его жена завидует супруге Ангарато, считает, что дортонионский владыка лучше, чем… «Чем я?» И что надо сделать, чтобы доказать обратное? Лежать в горячке, повторяя имя любимой? Притвориться умирающим? От подобных размышлений стало смешно и до отчаяния грустно. — Толлунэль, — вдруг решил, что его посетило озарение, Артаресто, — когда дороги станут проходимее, поедем в разорённые владения Канафинвэ Феанариона, посмотрим, чем сможем помочь. Его земли больше остальных пострадали в войне, нельзя бросить собрата в беде. В мирное время тоже есть место для подвига, любовь моя. Эльфийка сначала посмотрела на мужа скептически и пугающе равнодушно, однако постепенно её взгляд потеплел: видимо, подумав, Толлунэль поняла, что помощь — не менее достойное песен деяние, чем повторение в бреду имени любимой. Артаресто радостно заулыбался. *** Ветер… Непрекращающийся ледяной ветер, от которого не спасает ни шарф, ни тёплая одежда. Он срывает с головы капюшон, треплет волосы, пробирается в самую незаметную щёлочку в стене, наслаждаясь подаренной свободой: теперь на пути нет преград, можно лететь, расправив крыла, сквозь ущелье в долину и дальше, дальше, дальше, ломая тонкие веточки и холодя кожу. Раньше ветер не властвовал здесь, разбиваясь о стены, не пускавшие шквалы в земли Канафинвэ Феанариона, но теперь стало ясно: создавать иллюзию мирного королевства на границе с врагом бессмысленно, непростительно глупо и смертельно опасно. Война — это война, и Поющая Долина — один из рубежей, здесь в любой момент снова вспыхнет пламя битвы. Макалаурэ не мог находиться в своём временном жилище долго — стены словно сближались, грозясь раздавить беззащитного перед мощью камня эльфа, одиночество угнетало, но говорить ни с кем менестрель не мог. Не понимая, почему до сих население не покинуло «дыру», найдя себе более тёплое, безопасное и не имеющее столь позорное название место, Феаноринг ходил по улицам, лишь для вида интересуясь, как продвигается строительство. Ветер… Ветер, ветер… Его звуки всё ещё напоминали плач и злое торжество. Запоёт ли Долина когда-нибудь иную песню? Менестрель хотел попробовать проникнуть мыслью в глубинную суть рыданий природы, в сердце мелодии, сбить скорбную тему, заставив ветер звучать иначе… «Пепел простит всё, что простить нельзя!» — единственное, что играло в душе, забивая все иные ноты, и Канафинвэ хотелось упасть на холодные камни, став невидимым, чтобы исчезнуть для всех в Арде. Дыра Маглора! Насмешка, которая горит несмываемым клеймом. Надо как-то жить дальше, ведь другие смогли! Макалаурэ почувствовал, как отчаяние набирает мощь, наполняет силой самого эльфа. Ноги понесли в дом, и сын Феанаро Куруфинвэ достал из далеко спрятанного сундука отцовский меч. Позор нельзя смыть даже кровью, может спасти лишь забвение. А, если и умирать, то в бою с врагом, зная, что сделал всё возможное для исполнения Клятвы, данной брату, отцу и самому создателю Эру Илуватару. *** Клинки столкнулись, и два голоса стали зазвучали диссонансным аккордом: валинорский меч мелодично пропел медленно затухающую тревожную ноту, в то время как выкованное в Средиземье оружие скрежетнуло хриплым подобием музыки, сразу же смолкнув. Макалаурэ поморщился. Звуки войны отвратительны, режут слух. Глухой удар в деревянную обшивку щита гораздо приятнее, но нельзя вечно обороняться, необходимо нападать. И получать блок, от дребезжания во время которого сводит зубы. Вспомнив, с каким мерзким звуком лезвие проходит сквозь доспех и плоть, менестрель содрогнулся и пропустил удар в плечо. Совсем лёгкий, не болезненный — собрат, с которым проходила парная тренировка, остановил клинок. «А Нельо так больше не делает, не жалеет противника, — с болью и горечью подумал Макалаурэ, вспоминая, как помогал брату учиться владению мечом левой рукой. — Я бы сейчас был серьёзно ранен, если бы фехтовал с ним». Стараясь не думать о музыке сражения, Феаноринг замахнулся щитом, уклонился от выпада, нарочно сильно ударил клинком о клинок, заставляя себя привыкнуть к мерзкому скрежету. Почему раньше кровопролитие не пугало? Подумав об этом, уворачиваясь от щита, менестрель понял, что всегда пугало, но до первых ран — недостаточно. После же страх перед болью, смертью своей и близких, гибелью воинов, чьи семьи потом будут страдать, только нарастал, делал руки ватными, и никакая ненависть к Морготу не могла заставить снова рваться в бой. — Именем Создателя Эру Илуватара, — одними губами прошептал сын Феанаро Куруфинвэ, удерживая перед глазами образ умирающего отца, — приношу я Клятву, — рука увереннее сжала оружие, ноги почувствовали, как опора становится крепче, надёжнее, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Голос валинорской стали наполнился злым торжеством, песня зазвучала победно, заглушая и скрежет, и фальшивые ноты. — Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого: будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже! — Макалаурэ показалось, он произнёс слова слишком громко, однако это ни капельки не волновало ощутившего прилив сил для мести Нолдо. — Великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Мечи столкнулись, средиземская сталь застонала. Или это не металл, а противник? На лезвии кровь? А что в глазах? Радость боя? Рана раззадорила эльфа? Перепрыгнув направленный в бедро клинок, Феаноринг захохотал от переполняющего грудь азарта сражения. — Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Щит оглушительно затрещал сначала под ударом меча, а потом, упав на влажные от тающего снега камни, — под ногой Канафинвэ. Мощный взмах выбил клинок из окровавленной ослабшей руки. Всё. Враг обезоружен. Враг?! Светловолосый эльф, смеясь и почти не морщась, проиграв поединок, начал бинтовать предплечье. — Я рад, что ты в порядке, мой король, — сказал воин. — Теперь мы точно победим. — Клянусь! — зло и громко произнёс Макалаурэ, и менестрелю показалось, будто ветер стал теплее.