Свет проклятых звёзд

На западе вспыхнули сигнальные огни, и перед глазами вдруг потемнело. Макалаурэ посмотрел на свой дворец, однако увидел вовсе не восставший из пепла красно-белый замок — блёклое подобие былой роскоши Поющей Долины — память нарисовала копоть и гадкие рисунки на стенах, чёрные разводы на обломках, растущие захоронения… Но всё это вдруг стало неважным: один раз пало королевство, падёт снова — какая уже разница? Земля осквернена, пропитана слезами и кровью, и этого уже не изменить. Возможно, того, что сейчас вдруг показалось жизненно важным, ценнее всего в Арде, не изменить тоже, и отношение брата никогда уже не станет лучше, однако Макалаурэ осознал чётко, как никогда: он обязан быть рядом с тем, кого однажды бросил на произвол судьбы, спасовал перед собственным страхом. Однажды, тогда, в прошлом. Но не теперь. — Я поклялся, что всегда буду рядом, — прошептал менестрель, дрожащими руками растирая слезящиеся глаза. Сигнальные огни пылали, стражи на башнях подняли тревогу, на улицах воцарился шум. — Проконтролирую организацию обороны, — сам себе сказал правитель Поющей Долины, — и отправлюсь с частью войска к Нельо. Это будет правильно. К огню на сигнальных башнях добавился далёкий дым: сначала один столп, потом второй, третий, первые два расширились и соединились, превращаясь в сплошную непроницаемую клубящуюся стену, поднимающуюся до самого неба, заменяющую собой облака и гасящую свет. Ни звёздам, ни солнцу или луне не осталось места в мире, поглощаемом пламенем. Словно вражеская армия, дым начал наступление по всем фронтам, и на его фоне с запада шло небольшое войско с алыми знамёнами. — Смотрите! — крикнули на Синдарине караульные. — Подмога от Маэдроса! Макалаурэ показалось, что под ним разверзлась земля. Осадный лагерь атакован, а старший брат, вместо того, чтобы бросить все силы на оборону своей территории, защищает соседний рубеж? — Это проявление любви или желание унизить, показав, насколько я ничтожный воин? — усмехнулся менестрель, представив, что мог бы спеть про себя. Подумать о том, что стратегически важный, плохо охраняемый рубеж необходимо защищать даже ценой ослабления других границ, помешали нахлынувшие эмоции. Стена дыма разрасталась, сигнальные огни полыхали, алые знамёна приближались. А рядом не было никого из тех, кто раньше шёл в бой вместе с Канафинвэ Феанарионом. Потерявшись в противоречивых чувствах, понимая, что ситуация в Поющей Долине взята под контроль без его непосредственного участия, король-менестрель начал собираться в путь на Ард-Гален. *** Уезжая с израненной и обожжённой Зелёной равнины, Линдиэль оглядывалась сотни, тысячи раз. Да, дочь лорда Кирдана понимала: Астальдо занят войной, у него гора дел, он женат, в конце концов! Да, конечно, он не поедет вслед за ней даже для того, чтобы просто пожелать лёгкой дороги. Да, о тёплых словах и поцелуях не следовало мечтать. И вопреки всему, да, Линдиэль надеялась, хотела, ждала. Злилась и сдерживала слёзы, улыбалась через силу и старалась смеяться над собой. Отмахивалась, отвлекалась, пыталась петь, но снова оборачивалась, до рези в глазах всматривалась в дым, далёкие руины и шатры. Ждала, ждала, ждала… И не дождалась. В последний раз остановившись уже у подножья гор на перекрёстке дорог, ведущих в Поющую Долину, Химринг, Хитлум или дальше на юг, Линдиэль со злостью закричала в пустоту, совершенно забыв о том, что едет не одна, и что слуги и охрана могут не понять её чувств. Леди было наплевать на всех и всё, кроме своей безответной любви, поэтому, от всего сердца выругавшись, дочь Новэ Корабела пришпорила коня. На юг! А потом — на восток, за реку. Одно войско пало — надо привести другое. Таково слово Астальдо. *** — Дурная девка, — сказал Азагхалу про Линдиэль воин из Белегоста, выехавший вместе с отрядом навстречу своему королю и теперь наблюдавший издалека за недостойным леди поведением дочери лорда Новэ. — Бойцов своих без толку положила, к командиру Фингону лезет целоваться, теперь вон понеслась куда-то. Будь я её отцом, запер бы дуру дома, отходил ремнём, как следует, а потом выдал замуж за сурового мужика, чтоб спуску не давал. Ишь, распоясалась девка! Что себе позволяет! Король и его приближённые лишь отмахнулись: что им до какой-то вздорной девчонки, когда столько важного произошло за совсем короткое время! Письма летят десятками, гонцы спешат на все стороны света, и всё равно жизнь обгоняет даже самого прыткого скакуна. Азагхал пребывал в растерянности: с одной стороны, совет в Таргелионе преподнёс неожиданные приятные вести, но в это же время на севере впервые за правление нового короля понесли военные потери Кхазад, и владыка понимал: он должен что-то сделать. Но что? С одной стороны война, с другой — новые торговые правила, с третьей — предложение Дурина Рыжего, и всё это нужно провернуть с максимальной выгодой для своего народа и себя лично. Как же поступать? У кого спросить совета? Похоже, только у предков. Наугрим двинулись в путь дальше на север, весёлые песни сначала стали тише, потом и вовсе смолкли: все взгляды и внимание притягивали каркающие впереди вороны, взлетающие, дерущиеся и снова опускающиеся на равнину, а над ними в вышине, где парили одни лишь облака, кружили два исполинских орла с дивным золотым оперением. — Красота призвана утешать в горе, — пробурчал в усы гномий воевода, — интересно, почему мне хочется взяться за самострел? — Понятия не имею, — отозвался его собрат, поправляя рогатый шлем. — Но теперь и мне хочется. — Поберегите запасы дротиков, — хмыкнул охранник короля. — Нам ещё орков ими тыкать. Ворон что-то напугало, чёрная каркающая туча поднялась мерцающим роем над равниной, ринулась к западу в лес. Орлы сделали круг над Ард-Гален и скрылись среди тяжелеющих туч. С востока донеслись звуки приближающегося войска. *** Ветер, которому порушенные укрепления на Зелёной равнине теперь не задавали чёткого направления, хаотично метался средь руин, выл, стонал, бросался на преграды и, разбиваясь о них, с новой силой нёсся, не встречая сопротивления, по заваленным обломками проходам между обугленными стенами, вырываясь за пределы построек и яростно трепля пологи знахараких шатров. Тех немногих раненых, кого можно было перевезти в каменные здания позади укреплений, отправили в надёжные укрытия при первой же возможности, оставив лёгкие палатки лишь на случай нового нападения и для помощи воинам, которых пока не решались тревожить дорогой, даже короткой. Совсем рядом кто-то неожиданно громко заплакал, послышались сдержанные проклятья, потом голоса удалились, однако сон растаял, и тело скрутил приступ кашля. От боли в переломанных рёбрах перед глазами замерцали огоньки. Пока мышцы находились в состоянии покоя, и раздробленные рухнувшей стеной конечности не напрягались, снадобья приглушали мучительные ощущения, но проклятый кашель, от которого на подбородок и грудь брызгала кровь, заставлял напрягаться, тревожа искалеченные руки и ноги, оставалось лишь пытаться сдерживать крик и мечтать о том, чтобы кто-нибудь избавил от страданий. — Этому уже не поможете, — сказал где-то рядом удивительно знакомый голос, — чего вокруг него толпитесь? С ужасом подумав, что речь о нём самом, давясь кашлем и стоном, Алмарил попытался сморгнуть слезы, чтобы посмотреть на тех, кто рядом. Достать туго перебинтованными руками до лица не получалось, однако показавшееся мучительной вечностью мгновение после пробуждения закончилось, и знахарка, прижимая к глазам и лбу своего подопечного прохладную ткань, поднесла к его носу что-то ароматное, а потом помогла сделать глоток маслянистой пахучей жидкости. Кашель прекратился, и боль немного разжала когти, однако дышать приходилось очень осторожно, и это тоже раздражало, но хотя бы видно окружающих стало лучше. — Я не безнадёжен, — с трудом проговорил Алмарил, злясь на бегущие из глаз слёзы. Сейчас казалось, что лучше бы вообще не было ни рук, ни ног. — При прошлой нашей встрече сложилось иное впечатление, — снова сказал знакомый голос, и, с трудом сфокусировав зрение, сын таргелионского нолдорана рассмотрел владыку Белегоста. — Однако сейчас я говорил про твоего умершего соседа. И, знаешь, парень, мне приходилось видеть спасённых из-под завалов в горах. Поверь, большинство из них выглядели хуже, чем ты сейчас, однако выжили и даже почти не хромали впоследствии. Юному принцу стало стыдно. Облегчающее боль снадобье практически избавило от неприятных ощущений, слёзы перестали катиться по лицу, и Алмарил, сделав над собой усилие, посмотрел в глаза гномьего короля. — Извини, — тихо, но твёрдо произнёс сын Морифинвэ. — В нашу прошлую встречу я вёл себя хуже безмозглого орка. Прости меня. Азагхал хмыкнул, сев рядом с заставленным пузырьками столиком. — Однако, в отличие от безмозглых орков, что были лучше тебя, — взгляд внимательных глаз, смотревших из-под густых бровей, стал испытующим, — ты жив и прослывёшь героем. А их ждёт забвение и посмертное порицание. — Они не заслуживают большего, — со злостью выпалил Алмарил и снова закашлялся. — Я зашёл проведать тебя, — примирительно улыбнулся гномий владыка, когда новая порция лекарства подействовала, и эльф смог продолжить беседу, — потому что выдалось время перед советом у твоего дяди. Хотел понять, сильно ли тебя ударило по голове. Рана на виске выглядит несерьёзно, однако, судя по твоим речам… — Я не шучу, и жара у меня сейчас нет, вроде бы, — серьёзно сказал принц, — мне правда очень стыдно за моё поведение. — Алмарил замолчал и вдруг улыбнулся. — Представляешь, владыка Азагхал, был момент, когда мне казалось, будто последним, что я увижу в жизни, будет морготова тварь с гномьим шлемом на голове. Но потом ящер развернулся, шлем упал, а после и я. Упал. Это было так глупо… Отпив снадобье, эльф осторожно вздохнул. — Почему твой брат не с тобой? — неожиданно спросил король Белегоста. — Он дома, — равнодушно отозвался Алмарил. — Я давно его не видел. Азагхал задумчиво отвёл глаза. — Надеюсь, — произнёс он после молчания, — когда поправишься, останешься таким же разумным, как и после удара по голове. Сын таргелионского нолдорана хотел засмеяться, но было слишком больно, и помешал кашель. Ненавидя свои переломанные рёбра, Алмарил, зажмурившись, задержал дыхание, а когда открыл глаза, рядом сидели только лекари. Интуиция подсказывала, что Азагхал приходил не просто так, что произошло нечто важное, о чём, возможно сказано вслух не будет, к тому же гномий владыка сильно изменился с прошлой встречи, но думать обо всём этом не осталось сил. Хотелось закрыть глаза и отпустить себя, заплакать, закричать, чтобы кто-нибудь пожалел, только от одной мысли об этом становилось невыносимо стыдно. — Что ты сидишь? — зло спросил знахарку юный принц, прищуриваясь. — Делай что-нибудь! Сколько я должен вот так валяться?! И почему снадобье горькое? Нечем разбавить? Или не умеешь? От излитой злобы легче не стало, ощущение стыда только усилилось, однако подобное поведение немного вернуло в привычное прошлое и по крайней мере жалости к себе не осталось ни капли — одно презрение. Но ведь именно такого отношения и заслуживает воплотившаяся в эльфа месть создателям Арды, не так ли? Значит, всё правильно. *** Обсудив наедине с Маэдросом всё самое важное сразу после бегства морготового червя, исследуя руины осадного лагеря, Финдекано решил, что на совете ему нет смысла терять время, поэтому отправился к своим воинам, пока не определившись, самому ехать к отцу или отправить кого-то, дав подробные инструкции. Проезжая мимо знахарских шатров, поставленных прямо на руинах, с тяжёлым сердцем осознавая, почему проще было переместить лекарей к раненым, а не наоборот, Астальдо снова едва не начал мысленно четвертовать самого себя за проигранную битву, однако разговор с Маэдросом, как ни странно, буквально вернул к жизни, и побег монстра теперь воспринимался позором для Моргота, а не для воинов Белерианда. Стоявшая у палатки светловолосая девушка, о которой говорили, будто она в чём-то провинилась, поэтому и оказалась в опасной близости от Моргота, ласково гладила бинты на руке Сулиона, и Финдекано, почему-то остановив на ней взгляд, замедлил коня. Молодой Авар смотрел на эльфийку с нежностью, с которой всегда любуются хозяйкой своего сердца влюблённые мужчины, а она… Сын верховного нолдорана невольно сравнил жесты, движения, взгляд и улыбку девы с образами из памяти. Что-то встревожило, вызвало смятение и беспокойство. Что-то неуловимое, непонятное. Мысль перенеслась обратно из прошлого в настоящее, лошадь пошла быстрее в сторону большого костра. *** — Вот так и бывает, — говорил Линдиро соратникам, стараясь хотя бы временно отвлечь от мыслей о потерях, — прозвища появляются порой из ничего, как и моё — Певец. За всю жизнь в Валиноре я сочинил только одну хорошую песню, но она так понравилась моим друзьям и брату, что мне стали говорить много лестных слов, назвали прекрасным менестрелем! А у меня просто было вдохновение. Сына Асталиона слушали далеко не все: кто-то молчал, неподвижно смотря в огонь, кто-то пил, некоторые обсуждали вполголоса пережитое сражение с чудовищем. — Та песня была о любви, — отворачиваясь от ветра, продолжал Линдир, — и сейчас я вдруг понял, что слишком давно не пел про чувства. Война захватила меня целиком, не оставив места ничему иному. А ведь было иначе. У нас у всех было иначе. Было так, я любил и страдал, — начал напевать Нолдо, — было так, я о ней лишь мечтал. Я её видел часто во сне Ввысь летящей на белом коне. Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к следам её губами мог припасть я? Что с нами было, королева грёз моих? Что с нами стало, моё призрачное счастье? Наши души купались в весне, Наши головы были в огне. И печаль с ней, и боль далеки, И, казалось, не будет тоски. Ну, а теперь хоть саван мне готовь, Смеюсь сквозь слёзы я и плачу без причины. Мне вечным холодом и льдом сковало кровь От страха жить и от предчувствия кончины. Понял я, больше песен не петь. Понял я, больше снов не смотреть. Дни тянулись с ней нитями лжи, Аман слал нам одни миражи. Я жгу остатки праздничных одежд, Я струны рву, освобождаясь от дурмана, Мне не служить рабом у призрачных надежд, Не поклоняться больше идолам обмана. Финдекано спешился и подошёл к костру. Музыка смолкла, но в сердце продолжала играть, снова пробуждая воспоминания. Нарнис… Она дарила нежность и вечное сомнение. Все вокруг говорили, что женщина из Первого Дома Нолдор не может любить мужчину из Второго. Все говорили! Но Финьо не верил. Он убеждал себя и остальных, что Нарнис любит его! Каждый её поступок потерявший голову принц хотел считать доказательством искренности чувств, готов был верить во что угодно сам и заставлять верить других! «Я жгу остатки праздничных одежд, Я струны рву, освобождаясь от дурмана, Мне не служить рабом у призрачных надежд, Не поклоняться больше идолам обмана». В Валиноре всё было обманом, и лишь ложь самим себе могла создавать для аманэльдар иллюзию счастья. «А ведь в чувствах Линдиэль невозможно усомниться», — пришла нежеланная мысль, вызвавшая злой отчаянный протест: «Я не предам Нарнис! Я не предам Нельо!» Рука с ненавистью и презрением вытерла губы, поцелованные проклятой девой из рода Тэлери. «Я пришёл воевать! Я пришёл побеждать! И только это важно!» — Пусть пророчит мне ветер северный беду! — вскинув кулак, запел на свой лад Астальдо, надеясь поднять собственный боевой дух, забыть о неуместных мыслях и помочь своим воинам справиться с тяжёлыми мыслями. — Я пройду и через это, но себе не изменю! Ветер, бей сильней! Раздувай огонь в крови! Дух мятежный, непокорный, дай нам знать, что впереди, Чтобы жить вопреки! Нолдор и Синдар подхватили настроение командира. Подбросив угля в костёр, чтобы пламя взвилось выше, и огонь снова стал другом, а не врагом в осадном лагере, эльфы начали вскидывать оружие, в небо полетели искры и стрелы. На фоне чёрной ночи засиял заточенный металл, затмевая свет творений Варды, зато звёзды на знамёнах вспыхнули ярче прежнего. — Снова бежать по лезвию бритвы, — пел Астальдо слова, не давшие пасть духом в Хэлкараксэ. — Словно загнанный зверь, не считая потерь, И вновь рисковать собой. Может лучше лежать тенью забытой На горячем песке от страстей вдалеке, Где царит тишина и вечный покой?! Лучше честная боль, чем фальшивая радость! Зло под маской добра не приемлет душа, хоть разум готов принять. Мне судьбою дано подниматься и падать, И я знаю теперь: одиночества плен Лучше праведной лжи нового дня. Дышит кровью рассвет, но не сыграна пьеса. Время крадёт каждый наш шаг, безмолвье своё храня. Что нам грядёт? До конца неизвестно, Но я знаю одно: никому не дано дрессированным псом сделать меня! Пусть пророчит мне ветер северный беду, Я пройду и через это, но себе не изменю. Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови! Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди! Чтобы жить вопреки! — Жить вопреки! — закричали воины, и погрузившаяся в безмолвие равнина, где из-за нападения морготовой твари стихли бодрые победные возгласы, запела снова.