Свет проклятых звёзд

Метель прошла стороной, лишь краем вихревого плаща зацепив окрестности новой эльфийской твердыни, медленно и величественно восстававшей из камня. Крепость Исток ещё только строилась, но про неё уже пели хвалебные оды, в которых утверждалось, будто именно Барад Эйтель станет последней и единственной надеждой Белерианда, когда — или если — падут все остальные твердыни. Горы низвергнутся однажды, земли опустятся под воду, погибнут все враги и защитники свободных эльфийских земель, и только гордые шпили на башнях древней крепости будут по-прежнему виднеться над морем, потому что даже могучие волны не властны над памятью о величайшем из эльфийских владык, самом доблестном и светлом из всех живших ранее и живущих ныне. — Это отвратительно, — скривился Хеправион, встав рядом со спешившимся Маэдросом, готовый помочь, если потребуется. Менестрель с гербом Нолофинвэ самозабвенно пел о будущей катастрофе, без которой, похоже, невозможно продемонстрировать величие верховного нолдорана. Певца не смущал холод, эльф совсем не сторонился прибывших из Химринга перводомовцев, давая понять, что встречает гостей наравне со стражами крепости. — Это странно, — задумчиво произнёс Маэдрос, всматриваясь в скрытый морозной дымкой перевал в горах. — Финьо раньше не допускал у себя отцовских концертов. Видимо, с приходом новой армии поменялось больше, чем я думал. — Надо пригласить сюда владыку Канафинвэ, — заговорщически улыбнулся оруженосец. — Интересно, как бы в таком случае запели эти нолдоранские подлизы. — Они знают своё дело, — с уважением произнёс химрингский лорд. — И делают его с усердием, которого не хватает многим действительно полезным мастерам. Таким сложно противостоять, и похоже, герой Астальдо сдался на милость победителя. Слова прозвучали слишком зло, верные химрингского лорда напряглись. Ворота строившейся крепости были открыты и для гостей, и для мастеров, и для воинов, то и дело выезжавших на Ард-Гален для тренировок. Маэдрос критически осмотрел будущую твердыню, не сказал ни слова, однако по взгляду можно было догадаться: Феанарион недоволен. — Когда мы только выехали, — усмехнулся химрингский лорд, обращаясь к Хеправиону, — мне было немного совестно от того, что я решил сделать, но теперь моя совесть абсолютно чиста — в Барад Эйтель пафос успешно преобладает над здравым смыслом. Оруженосец заулыбался. За гостями не закрыли крепостные ворота, ожидая обоз из Хитлума, Нолдор Первого Дома свободно двинулись на подъём по достаточно широкой, чтобы разъехались два всадника, улице, которая когда-то была узкой тропкой между отвесных скал. — Если бы здесь командовал не Финьо, — Маэдрос посмотрел на вершины склонов, где расположились небольшие незаметные постройки, — ни за что бы не пошёл этой дорогой. — Мы же не орки, — нахмурился Майдрос, — зачем нам на головы что-то сбрасывать? — Могут перепутать меня с Морготом. Случайно, — спокойно пояснил Феаноринг. Дорога петляла между скал, каждый поворот был слепым. Наконец впереди возникли недостроенные башни и вполне законченные два крыла центрального дворца, подойти к которому можно было только по подъёмному мосту. Навстречу гостям верхом на белоснежном скакуне выехал сам Финдекано, выглядевший встревоженным и напряжённым. — Нельо! — сын верховного нолдорана заулыбался, словно с плеч упала гора. — Знаю, ты прибыл по делу и не надолго, но даже короткий визит поможет мне смириться с нахождением здесь. Скажи, что всё происходящее крайне важно для нашего общего дела, и мой боевой дух снова воспрянет. — И ты скажи мне это, — крепко обнял спешившегося кузена Маэдрос. — Я должен знать, что за пополнение в нашем войске. — Пока это исключительно балласт, от которого я уже мечтаю избавиться, — вздохнул Финдекано. — Но, увы, это моя ноша. И только моя. Феаноринг понимающе кивнул. На территории строившейся крепости не носился ураганный ветер, однако в стенах виднелись дополнительные ворота, открыв которые, можно создать мощный шквал. На площади не было ни одного бассейна для фонтанов, зато присутствовали ряды скульптур, которых в темноте легко спутать с живыми эльфийскими воинами. Интересный отвлекающий манёвр. — Сейчас пополнение моего… — сын верховного нолдорана осёкся, посмотрел в глаза Маэдроса, — нашего войска сидит в обеденном зале дворца и слушает песни отцовских менестрелей. У меня такое чувство, Нельо, что отец хочет составить у Младших впечатление о нас, как о способных только красиво выезжать на поле боя и не менее красиво развлекаться всё остальное время бездушных бестелесных сущностях, которых нельзя понять, поэтому лучше даже не пытаться сблизиться. — Старшие — высшая раса, — понимающе покачал головой Маэдрос, — Младшие — низшая. — Не уверен, что это правильный подход. — С наугрим бы такое не сработало. — Но Фирьяр — это не гномы. Кузены задумались. Финдекано дал знак сопроводить гостей во дворец, а сам, обещав присоединиться позже, отправился в сторону городских стен проверить, всё ли в порядке, и заодно подумать в спокойной обстановке, слушая ветер, а не пение отцовских артистов. *** Чем ближе становилась Крепость Исток, тем меньше существовал для Линдиэль окружающий мир. Абсолютно всё стремительно обесценивалось, сердце билось сильнее с каждым шагом коня, а мысли сосредотачивались на любимом образе, однако на этот раз невозможно было понять и однозначно определить, какие именно чувства разрывали грудь, заставляя дрожать руки и губы. «Воин должен всегда быть настороже, запоминать тропы и вероятные тайные лазейки. Для обычного путника лес — охотничье угодье, красивые пейзажи, грибы и ягоды, а для воина — место, где за каждым деревом таится враг». Так говорил мастер меча, объясняя разницу между мирным жителем и бойцом, Линдиэль казалось — она усвоила урок. Однако путь до Барад Эйтель стёрся из памяти, словно его не было, дочь лорда Новэ находилась будто в полусне, и лишь на миг пришла в себя в гостевых покоях, когда встал вопрос выбора платья. Сказав: «Только не фиолетовое!», дева снова потеряла связь с реальностью, не понимая, что дальше делать, хотя изначально план казался яснее ясного. Заметив в зеркале на себе бирюзовый наряд и прозрачные украшения, на миг вернувшись к поэзии и представив себя волной, Линдиэль снова утонула в тяжких размышлениях: да, скоро произойдёт новая встреча. И? Снова повторится то же, что и всегда? Ненависть к неудаче настойчиво тянула гадкие грязные лапы к любимому образу. Вступив в неравную схватку с убийственными эмоциями, эльфийка вдруг обнаружила себя в небольшом по меркам Нолдор светлом зале, украшенном пока только картинами, вероятно, привезёнными из Хитлума, а не написанными здесь. Вокруг были равнодушные учтивые эльфы в синем и фиолетовом, а также низкорослые перепуганные существа, с редкими тусклыми волосами, рябой болезненной кожей в странных волдырях, бородатых, сгорбленных, странно улыбавшихся беззубыми ртами и удивительно чётко наперебой повторявшими только одно слово: — Нолофинвэ, Нолофинвэ, Нолофинвэ! Наверное, Линдиэль могла бы ужаснуться отвратительному зрелищу и страшному диссонансу, который возникал из-за того, что смертных нарядили, как эльфийских воинов, однако дева была слишком занята внутренней борьбой и лишь подумала, что имя верховного нолдорана, похоже, здесь используется вместо вежливого приветствия. Оказывается, Митриэль всё это время была рядом, и когда дочь лорда Новэ очутилась за столом, знахарка язвительно напомнила, что именно этих уродов Линдиэль так спешила начать лечить. Неужели теперь чем-то недовольна? Не сумев хоть как-то отреагировать, леди выпила вина, что-то вроде бы съела, а потом увидела, как знакомая травница, обычно называемая колдуньей, тепло разговаривает с появившимся в зале ард-галенским командиром, которому, говорят, однажды спасла жизнь. «Лорд Маэдрос», — равнодушно подумала Линдиэль, взглянув на друга своего любимого Астальдо, и снова выпила вина. — Посмотри, милая леди, на этих животных, — снова зло скривилась под вуалью Митриэль, — посмотри, как они таращатся на картины. Дочери лорда Новэ было абсолютно безразлично, что вырванные из естественной среды обитания дикари, видя портреты эльфийских королев и принцесс, особенно тех, что были изображены полуобнажёнными, начинали нервно гыгыкать, пускать слюни и теребить себя между ног. Занятая личными переживаниями дева не замечала, как ответственные за воспитание смертных Нолдор одергивали своих подопечных, и те, делая испуганные глаза, извиняющимся тоном повторяли: «Нолофинвэ». Линдиэль бы не почувствовала даже шторм и потоп, но когда в зале появился сам Астальдо, сердце девы вдруг ушло в пятки, словно любимый прямо с порога набросится на нежеланную гостью с обвинениями, оскорбит, унизит, изобьёт… Мысли рванули в каком-то совершенно безумном направлении, Линдиэль уставилась на Финдекано, а когда тот почувствовал взгляд и обернулся, громко всхлипнула и, сдерживая из последних сил слёзы, выбежала из зала. *** Далеко уйти не получилось: мороз на площади быстро отрезвил, и дочь лорда Новэ вернулась в тёплый коридор дворца. — Что случилось, Песня? — появилась перед всё-таки заплакавшей девой Зеленоглазка, покинувшая зал следом за ней. — Я просто глупая девчонка, вот что случилось, — всхлипнула Линдиэль, обнимая себя за плечи. — Что там происходит сейчас? — Пойдём. — Колдунья повела леди в сторону зала, однако внутрь эльфийки не зашли: обойдя кругом заполненное торжественными голосами помещение, оказались на закрытой на зиму террасе, с которой можно было наблюдать за происходящим на торжестве через покрытое изящными узорами окно. Звуков слышно не было, и даже менестрель, что-то самозабвенно тренькавший на золотой арфе, оставался немым. В какой-то момент танцевавшие вдали от столов эльфы расступились, и в центре всеобщего внимания оказался принц Финдекано, одетый весьма скромно, без родовой символики, в фиолетовом плаще с одной лишь застёжкой-звездой. Волосы были убраны назад, заплетены в украшенные тонкими золотыми лентами косы, на поясе висел меч, ножны от которого Линдиэль помнила отчётливо, словно только вчера держала в руках. — Видишь, — заговорщическим тоном произнесла Зеленоглазка, — как смертные смотрят на эльфов? Понимаешь, что они боятся нас, а не любят? Дочери лорда Новэ было это совершенно не интересно. Она завороженно наблюдала, как рядом с её любимым Астальдо появился химрингский лорд — отец ненавистной соперницы! «Маэдрос Высокий», — вспомнила нечасто произносимое прозвище Феаноринга Линдиэль, видя, насколько тот выше кузена ростом. — Ты знаешь, что смертные женщины считают беременность болезнью? — продолжала говорить о своём Зеленоглазка. — Меня уже не раз просили от этого вылечить! Дочь лорда Новэ равнодушно пожала плечами. Какая разница, что делают эти существа? Ведь там, за окном, Маэдрос, странно улыбаясь, вручил герою Астальдо стальной с золотом шлем искуснейшей работы! Жалко отдавать — это видно! — Митриэль сказала: ты хочешь помочь знахарям, — не замолкала колдунья, — можем приступить к работе. Во время праздника кто-нибудь из смертных обязательно подавится от жадности, когда допустят к столу, ещё с дюжину съедят слишком много и будут умирать от обжорства. Около полусотни с утра не смогут встать с постели из-за похмелья, а кто-нибудь обязательно пострадает в пьяной драке. Линдиэль вдруг словно очнулась. Да! Она приехала помогать Фирьяр. Оставаться на пиру всё равно нет сил, а любимый Астальдо, похоже, готов обнимать всех, кроме Линдиэль, так что нет смысла сидеть и страдать, наблюдая, как отец соперницы свысока беседует с тем, перед кем должен на коленях ползать! — Покажи, где вы лечите больных, — вздохнула леди. — Не хочу здесь больше оставаться. Зеленоглазка кивнула. Бросив последний взгляд на внимательно и радостно рассматривавшего шлем с золотым драконом принца Финдекано, колдунья повлекла за собой Линдиэль в сторону отдельно стоявшей небольшой постройки — госпиталя, который спешно расширяли из-за внезапно выросшего количества пациентов. *** Встав из-за стола и кивнув Хеправиону, что пришло время для торжественного момента, Маэдрос направился сквозь расступавшуюся на его пути толпу в центр зала, сверкая звёздами на алом одеянии. Взгляд бесцветных глаз застыл, будто неживой, и люди, пугаясь привлечь внимание огромного страшного эльфа, затихали, опуская головы, отворачиваясь от картин и кладя руки на стол, как того зачем-то требовали наставники. — Принц Финдекано, — лицо обратившегося к родичу лорда чуть смягчилось, — заслуженно именуемый Бесстрашным! Ты сам знаешь, насколько велики и неоценимы твои заслуги перед народами Арды и лично передо мной. Ты всегда делал и продолжаешь делать то, что не по силам другим. Каждый может испугаться опасности, боли и смерти и отступить. Но только не ты. И поэтому, следуя за тобой, Астальдо, воины обретают бесстрашие, сравнимое с твоим. Ты вселяешь даже в отчаявшиеся сердца уверенность, что до победы остался лишь один шаг, один последний бой, и именно сейчас нужно выступить вперёд и смести врага, как кристально чистая волна смывает с берега оставленную рабами Моргота грязь. И если кто-то и достоин одержать окончательную победу над всеобщим врагом, то это ты, Финдекано. Ты и твои бесстрашные воины. Вышедший к брату сын верховного нолдорана улыбался, опустив взгляд. Очень хотелось задать только один вопрос: к чему это всё? Нельо надиктовывает королевским менестрелям, что следует петь? — Наугрим Белегоста, — выражение лица Маэдроса, наверное, должно было стать приветливым, однако теперь выглядело ещё более отталкивающим, чем до упоминания гномов, — преподнесли мне драгоценный дар. — Феанарион задержал дыхание. — За то, что я спас их короля от орков. Маэдрос взял из рук оруженосца скрытый под тканью до этого момента шлем и продемонстрировал собравшимся. — Эзбад Азагхал сказал, что мои подвиги достойны столь ценной награды. Но сделанное мной не идёт ни в какое сравнение с подвигами моего народа, моих воинов и твоими лично, Финдекано. Гребень шлема изображает дракона, который бежал в страхе перед тобой и следовавшими за тобой бойцами, Астальдо. Этот дар должен принадлежать тебе, не мне. Держа шлем железной рукой, Маэдрос протянул его кузену. — Ты спас меня, — продолжил он речь, — а я так тебя и не отблагодарил. Пришло время исправить эту непростительную оплошность, забыть всё, что мешало мне сказать тебе: «Спасибо, брат». Если бы не некоторые обстоятельства, я сделал бы для тебя не только шлем, но и полный доспех в собственной мастерской, своими руками. Финдекано напрягся, не понимая, есть ли в словах кузена подвох, специально ли Феанарион пытался задеть того, кого сначала столь усердно славил, а после напомнил однажды брошенные со злостью слова: «Жалеешь, что спас меня? А я не просил этого делать. Я хотел смерти, а ты меня искалечил!» Зато именно страшно обидное обвинение было произнесено по-настоящему искренне. Взяв гномий подарок, сын верховного нолдорана оценил, что полностью закрытое металлом лицо — это безусловно хорошо, но обзор становится чересчур ограниченным. Кроме того, слишком большой вес снизит маневренность. — Я знаю, Нельо, — с доброй улыбкой посмотрев в застывшие бесцветные глаза, тихо произнёс Финдекано, — ты тоже не отступишь. И тоже не испугаешься. Спасибо тебе за всё. — Айя Астальдо! — провозгласил Маэдрос, выжидающе уставившись на уже готовых прятаться под стол людей. — Айя Астальдо! По взгляду Феаноринга было ясно, что лучше повторить его слова в точности, а не лепетать тщательно заученное «Нолофинвэ». — Айя Астальдо! — закричали воины-Нолдор, и смертные, чуть взбодрившись, стали пытаться повторять новые сложные слова. Славя великого героя и смотря на своего лорда, Хеправион вспоминал, как Маэдрос примерял гномий подарок. В тот момент никого рядом не было, только оруженосец как обычно помогал по мелочам. «Такое массивное украшение головы потянет её к земле не хуже отнятой силой короны, — усмехнулся химрингский лорд, сняв шлем и вручив Хеправиону. — Когда ты врубаешься в толпу орков, нужна максимальная маневренность, а тяжёлый доспех или один даже элемент доспеха будет тебя замедлять. В итоге толпа повалит тебя, и встать ты уже не сможешь. — Маэдрос посмотрел в зеркало, выставив вперёд скрытый перчаткой протез. — Отец сделал для нас лёгкие шлемы с открытыми лицами и высокими гребнями нашего родового цвета. Я не вижу причин отказываться от его наследия». «Можно просто оставить драконий шлем у себя, — предложил Хеправион. — Но не использовать». «Нет, Азагхал обязательно спросит, почему я не надеваю его подарок. И если я скажу, что отдал его своему спасителю, как поступил и сам гномий король, меня поймут и не затаят обиды. Поверь, это лучше, чем сказать влюблённому в своё изделие мастеру, что с его шедевром что-то не так. И гораздо правильнее, чем если эльф начнёт критиковать гнома». С последним утверждением поспорить было невозможно, и Хеправион полностью поддержал решение своего лорда.