Свет проклятых звёзд

Линдиэль ехала навстречу зиме. Злость, обида, досада, гнев, боль, ненависть, разочарование, отчаяние, желание отомстить и уничтожить обидчика грели так, что не нужны были тёплые вещи. Сопровождавшие слуги и охрана видели: их леди не в себе, однако помочь не получалось — любая попытка заговорить в дороге встречала агрессивный отпор, а на привалах Линдиэль полностью уходила в себя и что-то писала, сидя в одиночестве. И только когда впереди открылась развилка дорог, одна из которых поворачивала на Таргелион, а другая — в Оссирианд, дочь лорда Новэ вдруг сама потребовала остановиться и взялась за меч. С неба посыпалась мелкая ледяная крошка, сильный ветер принялся то и дело менять направление, нанося удар то в лицо, то в спину. Сбросив меховой плащ в пожухлую траву, припорошенную пургой, Линдиэль приказала троим воинам нападать на неё и друг на друга. — Каждый сам за себя! — зло расхохоталась эльфийка. — Сейчас каждый враг каждому! Клинки засверкали среди усиливавшейся метели, серая сталь рассекала белый переменчивый ветер, четыре тёмные фигуры начали танец, смертоносный в бою, но лишь опасную игру сейчас. Линдиэль понимала: здесь нет её учителя-мечника, а значит, никто не станет сильно бить по её мечу, не повалит на землю и не ударит в лицо или живот. Раньше это показалось бы счастьем, но теперь именно жестокости, настоящего риска, боли, от которой невозможно сдержать стон и слёзы, и не хватало. Эльфийке до безумия хотелось встретить врага, которого можно избить или даже лишить жизни. Сейчас, когда опустошение и бессильный гнев сменились жаждой отыграться, для полного возрождения из пепла требовалось принести жертву. Всё-таки объединившись в пары, фехтовальщики бросились друг на друга более яростно и организованно, Линдиэль ощутила нечто, отдалённо напоминавшее удовлетворение. Несколько раз ударив изо всех сил, вложив в нападение накопившуюся злость, леди вдруг осознала — ей нет нужды калечить собственную охрану, поэтому стала останавливать выпады, напоминая себе, что участвует не в реальном бою, а лишь тренируется. Звон металла стал громче, слышался всё чаще, серые клинки путались в белом плаще метели, танцевавшей вместе с воинами, бросая им в незащищённые глаза ледяное крошево. Напарник Линдиэль пропустил удар и отступил с поля боя. Один из противников тут же предал временного товарища, перейдя на сторону своей леди и быстро сразив соперника. «Каждый враг каждому!» Только отвернувшись от поверженного врага, эльф напал на Линдиэль. Ожидая и не ожидая этого одновременно, дочь лорда Новэ почувствовала азарт: да! Наконец-то кто-то играет по её жестоким правилам! По правилам, отрицающим правила! Скрестив мечи и насладившись режущим слух и в то же время мелодичным скрежетом стали о сталь, эльфийка отпрыгнула, пытаясь понять, насколько серьёзно настроен новый враг. Воин начал наступать. Метель закружила льдинки, заставила закрываться рукой. Белая пелена не только ослепляла, но и оглушала, и было совершенно невозможно понять, с какой стороны ждать нападения. Ветер ударил в спину, и враг возник прямо перед эльфийкой, в последний момент успевшей отразить удар. Белая круговерть снова швырнула в глаза лёд, и Линдиэль, хохоча, отбросила меч. — Пусть в этой игре не будет победителей, — сказала леди, чувствуя удовлетворение и вернувшуюся способность быть рассудительной. — Пойдём в укрытие. Слуги моментально подхватили оружие и плащ своей госпожи, проводили её в давно поставленный шатёр и дали горячего вина. Линдиэль почувствовала, как снова хочется жить, смеяться, стремиться и добиваться, и всё это по-настоящему радовало. Это не обязанность, не долг, а именно то, чего желало сердце, в котором опять звучала музыка. Вино опьянило очень быстро. — Ненавижу его! Ненавижу! — расхохоталась эльфийка, вонзая кинжал в расстеленный на полу лапник. — Тварь морготова! Выпив ещё, дочь Кирдана запела, казалось, забытую мелодию, зародившуюся в сердце слишком давно: — И смех разольётся на все времена и века, И вьюга проснётся, поманит себе на крыла, А я её обману, стану птицей сама! Я взмахну сизым крылом — Что была моя боль, то окажется сном, И ветер закружится с песней вешней! Один взмах стальным клинком Рассечёт мою кровь на "Тогда" и "Потом", И я забуду, что значит быть прежней! *** — Предательница! Это слово повторилось уже слишком много раз, и Каленуиль, сдерживая слёзы и обиду на отца, а особенно на мать, представляла, как это слово заменяет титул перед именем. — Предательница! Уже закончились вопросы: «Как ты могла? Ты понимаешь, что творишь?! Твоё поведение вредит и твоему отцу, и брату, и сестре, и мне! Как можно быть такой эгоисткой?! Неужели ради власти ты готова на подлость?» Закончились и ответы: «Мы стараемся на благо нашей семьи! Наше правление дало расцвет Краю Семи Рек! Если тебе не нравится власть отца — уходи с нашей земли, а не пытайся свергнуть его!» — Предательница! Каленуиль смогла не заплакать. Давно решив, что родители ей не союзники и не помощники, эльфийка не стала оправдываться, что-то объяснять, пытаться вразумить. Она просто попросила мужа отвезти её домой, тем самым дав ему повод тоже покинуть превратившийся в бессмысленную семейную ссору совет. *** — Я всё правильно сделал! — убеждал своё отражение в зеркале и, заодно, лежавшую с книгой в постели жену лорд Каленовэ. — Ты ведь правда на моей стороне, Элиан? Не дождавшись ответа и решив не настаивать, чтобы не услышать то, что не хочет, сын Новэ Корабела продолжил монолог: — С какой стати я должен брать в свою армию дикарей, которых привёл с востока предатель?! Ты знаешь, что Долион — один из тех, кто ушёл из Оссирианда в Химринг? Он предатель, служащий нолдорскому лорду-братоубийце! И спустя годы этот скользкий угорь является на мою землю и приводит войско вшивых чесоточных дикарей, которые воняют, словно рабы Саурона! Я уверен — это западня! Долион притащил к нам вражеских лазутчиков, чтобы выслужиться перед своим господином, чей меч обагрён кровью наших сородичей! А наша дочь втайне от меня позвала сюда Линдиэль, чтобы вновь посеять смуту! Только народ успокоился, только моя власть немного укрепилась, как эта интриганка, которую я больше не стану называть Каленовиэль, начала мутить воду! Сделай что-нибудь, Элиан! Ты ведь её мать! — Может быть, — отозвалась леди, напряжённая и бледная, однако спокойная на вид, — ты не прав вообще во всём, супруг мой, может быть, Каленуиль способна привести Оссирианд к процветанию, а ты — нет. Может быть, Линдиэль лучше смыслит в международных делах, так как много путешествует, однако я так скажу: мне тоже не нравятся люди. Даже если это не вражеское войско, и к Саурону они не имеют отношения, даже если Долион не предатель, а идейный защитник Белерианда, которого гложет совесть за то, что он однажды покинул родину ради войны, и теперь хочет помочь Оссирианду, даже если слухи верны, и дурно пахнущие, плохо говорящие существа уже расселились по Белерианду и верно служат Голодрим, даже если… — Элиан посмотрела отражению супруга в глаза. — Каленовэ, мой супруг, мы совершили много ошибок, но назад пути нет. Мне не нравятся люди, и Долион может сколько угодно называть их солнечными — они не лучи, но грязный и вонючий от испражнений песок. Я не желаю делить с ними владения. Что же до твоей сестры, супруг, я сделаю всё, чтобы она уехала как можно скорее, а Каленуиль, наша дочь, оставшись без поддержки, присмиреет. — Она мне больше не дочь! — лорд замахнулся, словно готовый ударить зеркало, но потом остановил руку, сел на постель. Элиан многозначительно отодвинулась. — Ты слишком разбрасываешься детьми, супруг мой любимый, — слегка прищурилась леди. — Впрочем, могу понять: ты их не носил под сердцем, не рожал, не кормил грудью. Однако, ходят легенды, будто отцы всё-таки любят своих дочерей. — На совете ты была со мной заодно! — Каленовэ вскочил на ноги, заметался по комнате. Снег валил всё сильнее, сугробы достигали нижних этажей слепленных, словно гнёзда, на деревьях домов. Ветра в лесу не было, однако шум качавшихся крон то и дело доносился с вышины, и тогда казалось, будто слышится вой приближающегося чудовища и даже целой стаи. — У меня не было выбора, мой лорд, — снова уткнулась в книгу Элиан, намекая, что разговор продолжать не планирует. — То есть, ты хочешь сказать, что поддержала меня только потому, что я твой муж?! И только потому, что тебе не нравятся люди?! Леди промолчала. — Ты понимаешь, что с таким отношением жены власть мужа становится ещё более шаткой? Как я могу быть уверен в тебе, если ты не считаешь, что я прав?! Кто мне гарантирует, что ты не заодно с той, кто мне больше не дочь?! Каленовэ сорвался на крик, прокашлялся, замолчал. — Я заставлю моих верных выяснить, — хрипловатым полушёпотом произнёс лорд, — кто ещё предал меня. Одна дочь пошла против меня войной, другая — пытается прогнать из дома. Ты понимаешь, что наш сын и мой верный помощник может пострадать из-за их действий?! Ты понимаешь, что я могу пострадать? Король Тингол — наш владыка, и мы обязаны следовать его курсом! Мы обязаны — слышишь? — выполнять его приказы! Да, порой в ущерб себе, да, это не всегда нравится местным вождям, но власть здесь, Элиан, не они, а я! Я здесь по воле Вала Улмо! С позволения Элу Тингола, который не давал разрешения людям проживать в его землях! Да, я его не спросил, но если бы такое дозволение было, я бы знал! Но нам не приходили никакие бумаги от короля по поводу людей! А твои дочери готовы на всё, лишь бы перевернуть Оссирианд вверх корнями! Ты знаешь, что неугодные народу вожди иногда не возвращаются с охоты?! Хочешь, чтобы однажды я тоже пропал в лесу?! Элиан зажмурилась, державшие книгу руки дрогнули. — Ты этого хочешь?! Отвечай! — Нет, — прошептала леди. — Но почему ты так боишься за свою жизнь и жизнь нашего сына? — Может быть, потому что по моей вине погибли оссириандцы, а их родня и вожди об этом помнят? Может быть, потому что противостояние с Таргелионом местным кажется бессмысленным и вредным? — Это тупик, да? — спросила эльфийка, отведя глаза. — Пока ещё нет, но если Каленуиль продолжит копать мне могилу… — Не надо, прошу, — по щекам Элиан покатились слёзы. — Я поддержу тебя, любимый супруг, ты же знаешь. — Не удивляйся, — подойдя к окну, прошипел лорд, — если однажды с охоты не вернётся кто-нибудь… Неожиданный. Кто-то избегавший опасности и поехавший просто за компанию. — А если всё выяснится? — спросила леди, вытирая лицо. — Мне конец, — пожал плечами Каленовэ. — Вероятно, что и тебе, и нашему сыну, и младшей дочери. Всем! Поэтому я и требую быть заодно со мной всегда, безоговорочно поддерживать мои решения. И от Линдиэль нужно избавиться, как можно скорее. Мы не примем её у себя, и должны запретить всем пускать её в свои владения. Элиан кивнула, отложила книгу и села на кровати. — Поклянись мне, супруг, — сказала леди, будто через силу, — что не навредишь своим дочерям, что бы они ни делали. Я — мать, Каленовэ, и не могу сделать выбор между мужем и детьми. — Тебе придётся, Элиан, — сказал, уставившись в окно, лорд, — как видишь, не я заставил тебя принимать столь тяжёлое решение. — Прошу тебя, давай не будем делать выводы, пока не убедимся, что тебе или твоему статусу что-то действительно угрожает. Понимаешь, разговоры разговорами, но… — Линдиэль приезжает, — напомнил сын лорда Кирдана. — Скоро. По просьбе Каленуиль. Этого мало? Элиан кивнула, однако промолчала. Наскоро одевшись, леди вышла из комнаты, коротко пояснив, что хочет полюбоваться свежим снегом. Каленовэ остался один, и вой ветра среди высоких крон показался эльфу стаей чудовищ, выпущенных из логова, которые вот-вот набросятся на беспомощную жертву и разорвут. Их добычей, конечно же, станет неудачник-ставленник Вала Улмо и короля Элу Тингола — владыка Каленовэ, сын лорда Новэ Корабела, которого предала собственная семья. *** Услышав шаги за дверью и узнав поступь матери, Гаэруиль, младшая дочь лорда Каленовэ, спрятала в стол недописанное письмо и чернильницу, достала книгу и сделала вид, будто читала. — Привет, мама, — фальшиво улыбнулась дева, и Элиан тут же поняла, что от неё попытались что-то скрыть, однако сейчас это было совершенно неважно. Оссириандская леди подошла и крепко обняла вставшую ей навстречу из-за стола дочку. — Мама? — спросила удивлённая Гаэруиль. — Я люблю тебя, маленькая моя, — прошептала взрослой эльфийке леди, прижимаясь крепче. — Очень люблю! За окном снова повалил стихший было снег, вой ветра стал громче, ранние сумерки начали окрашивать белый покров в серые тона. А потом стало совсем темно.