Крашеный стол.

Но знаете, странно, когда то, чего ты хочешь, само прыгает к тебе в руки. Не отказывайся, блять, не отказывайся, когда он немного пьяный и охренительно осмелевший лезет к тебе на диван в мокром пальто; не отказывайся, когда он говорит: - Хаус, я тебя ненавижу, потому что хочу... А чего хочет - да хуй его знает, а он не знает, и никто не знает, потому что он замирает и вздыхает, и кладет руку на спинку дивана позади твоей шеи, и садится близко, так, что мокрое и холодное его пальто противно холодит. - ... потому что хочу. Вот. Потому что хочу. Говорит он. Говорит он, сидя на своем диване в своей новой большой гостиной, со своим старым небритым другом. Крашеный стол. Стол есть стол, даже если его покрасили, даже если он напился и осмелел, и хочет с тобой секса, а ты хочешь секса с ним. Немножко. Уже полжизни. Долбаный стол, ты даже не знаешь, что за ранку ты посолил. - И в честь чего пьяночка? - спрашиваю я, его старый небритый друг, чувствующий себя поразительно не в своей тарелке. Уилсон улыбается широко и пьяно. Его мокрое пальто стопудово уже оставило пятно на моем новом уютном диване, и я сегодня не усну, и не то чтобы это было взаимосвязано, но и поэтому тоже. - А я осознал свою гомосексуальность к сорока годам и решил к хренам угробить остатки своей печени! - М-м-м, - говорю я, бессмысленно пялясь в его плазму, висящую на стене напротив. - М-м-м. И че теперь? Мы устроим локальный гей-парад в твоей свеженькой квартирке? Пригласим стриптизера, похожего на Чейза? Пригласим Чейза и тринадцатую с подружками? Заебашим па-а-ат... И тут он меня целует. Это всегда так неожиданно. И я думаю, что, мать вашу, я впервые в жизни хочу оказаться на самом деле беспринципным ублюдком, чтобы трахнуть пьяного лучшего друга и потом не мучиться с совестью. Но я ведь не беспринципный ублюдок, вообще-то. Так все думают, и Уилсон думает, и Кадди думает, и весь мой отдел, и я сам так думаю иногда, да и я есть беспринципный ублюдок, но вот сейчас я чего-то как девочка, и мне стыдно, потому что я тоже так хочу быть пьяным и снять с себя... Ответственность. - Да ты рехнулся! - говорю я, отталкивая его. У него глаза черные и пьяные, и мутные, а губы красные, а ладони влажные и от дождя холодные, а я тут сижу, и пять минут назад вообще чипсы ел и футбол смотрел, а сейчас у меня эти. Помпеи, апокалипсис, выступление группы кисс в башке. Меня от вида его посерьезневшего лица просто несет, меня тащит, как нарика после дозы и до дозы, и мне плохо и хорошо, и жарко, и душно. Он трезвеет на глазах и собирается уходить, шатающийся, печальный, как клоун (вот-вот включатся фонтанчики искусственных слез из углов глаз, и мы все заржем, как дебилы). - Ах ты ж... - и случается откат системы. Я хватаю его в последний момент и целую, все еще молчащего, в губы, обхватив его гладкое лицо ладонями. Он шепчет: - Я знал, я знал, - и стаскивает свое пальто, наконец-то, стаскивает свое мокрое, холодное пальто, и рубашку расстегивает, и тянется к брюкам. А я че? Я всю жизнь ждал.