Голубой дракончик

Сергей вернулся в Москву. Его чествовали, благодарили за победу, за преданность родине и самоотверженность, а он никак не отвечал на добрые слова, коротко кивал и уходил, даже не пытаясь улыбаться в камеры. Писатели назвали бы его потерянным, сам же Сергей скорее охарактеризовал бы себя потерявшим. Вызывает не жалость, а интересное: «А что потерявший?» Точку зрения, убеждения, собственное мнение, сон, спокойствие и три килограмма. А все из-за того, что не может выкинуть Стаську из головы. Как он долго отнекивался от неё, как долго называл маленькой глупой идиоткой, убеждал себя, что она просто назойливое насекомое, а оно вон как обернулось... Теперь Сергей отошёл от ее умственных способностей и пытался донести до самого себя, что она шпионка, что она предатель родины, что она была рядом с ним только потому, что это было задание, а не потому, что он ей интересен. Пытался донести и искал глазами ее рыжую голову в толпе, каждый раз, завидев совсем даже не ее огненную макушку, пытался не заулыбаться во весь рот и не потрепать этот костёр. Один раз он семь кварталов прошагал за девушкой, которая была до одури похожа на Стаську, до рези в глазах. Сергей даже забыл, что Стаська то в Америке, что в СССР она не вернётся. Не за чем. Он шёл за незнакомкой, пытаясь быть незамеченным, что с его ростом было трудновато. А потом просто развернул ее лицом к себе. Прямой нос, пухлые губы, голубые огромные глаза. Красивая. Стаська не такая. Не настолько идеальная, не настолько безупречная, не настолько приземлённая. Если тонкие губы Станиславы постоянно улыбались или говорили, то у этой девушки были совсем не такие: красивые, полные, мягко очерченные, но не Стаськины. Да и волосы были куда послушнее, куда мягче, а пахли не так. Не пахли они мандаринами и хлоркой, по крайне мере с расстояния в полметра, а от Стаськи точно разило этими ароматами, сбивало с ног. А глаза... Господи, почему он помнит эти наивные детские глаза, которые постоянно широко распахнуты? Почему в них постоянно мечется маленький огонёк какого-то неуемного интереса? Почему у этой девушки не такие глаза? Почему они просто голубые? Сергей тогда убежал. Он хотел видеть снизу Стаську, путающуюся под ногами, а не эту красивую девушку. Но вот только Стаська путается под ногами у какого-нибудь американца, ловит мячи в каком-нибудь зале в Нью-Йорке и совсем не вспоминает Сергея Белова, потому что она никогда и не думала о нем, никогда не была увлечена им. Потому что она уже выкинула его из головы, пользуясь чудесным свойством переменчивого подросткового интереса. Он знал правду, он знал, почему Стаська была рядом, и знал, почему сейчас ее нет. Знал и не верил. Каждый раз, подходя к дверям зала, он надеялся услышать стук мяча об пол. Мяча, слишком лёгкого, чтобы быть баскетбольным. Но ни одна его регулярная вечерняя тренировка не пахла мандаринами и хлоркой. Только потом и молчанием. Он все ещё надеялся, что было, ну, совсем не свойственно Сергею Белову. А причина была одна. Он никак не мог выкинуть ту папку из головы. Если Стаська так кропотливо собирала по осколочкам всю информацию о команде, что даже записала цвет трусов Модестаса, то почему так безобразно избавилась от неё, выбросив в мусорку? Она могла отдать ее американцам и дальше жить припеваючи, могла отдать ее ЦРУ и сыскать себе политическое убежище. Но она просто кинула ее в корзину! Даже не потрудилась ее отнести куда подальше, будто стремилась избавиться от неё как можно скорее. Стаська, такая Стаська... Он знал, что она уехала в Америку, где ее ждали. А верил, что вернётся в Москву, где ее не просто ждут, а где без неё играть не могут. Вот только что его вера решает? Он верил, что Стаська глупая девчонка. Она обвела его вокруг мяча, оказавшись не наивным крысенком, а мудрой матёрой крысой, американской крысой, работавшей против него. Он верил, что она не выиграет олимпиаду. Она стала самым результативным игроком сборной в той игре, принеся своей команде победу. Он верил, что можно добиться всего, что душа пожелает, если заниматься только этим, посвящая делу всего себя. Ну, в этом он и сейчас уверен, так что тренировка сегодня вечером не отменяется. Модестас постоянно ходил с таким лицом: «А я говорил!..» Говорил. И что? Пусть ещё раз скажет, Сергей бы все равно не поверил, что Стаська плохая, Баба-Яга такая. Не поверил, за что и поплатился. С остальной командой Белов предпочёл не делиться наболевшим, засмеять не засмеют, но авторитет подорвётся. Он снова стал нелюдимым, вернулся в своё привычное состояние гордого независимого эгоиста, который только и беспокоится, что о баскетболе. Все благополучно забыли его любовное: «Мне было приятно с вами играть», — в матче с американцами, поэтому никто и не заметил, что Сергея гложет червячок, имя которому Станислава. А точнее отсутствие этого насекомого.

***

Сергей подошёл к дверям. Кто-то был в зале. Он замер и прислушался к стуку. Нет, баскетбольный. Он тяжело вздохнул и приказал самому себе больше никогда не думать о Станиславе. Никогда. Он толкнул створку. Этого не может быть. Не может. Ему кажется. СТАСЬКА. Вот так вот просто и по-доброму. Она правда здесь? Он втянул носом запах. Да, точно. Но быть этого не может, она же в Америке! Он явно видел, как Станислава снова и снова бросает мяч в корзину, совсем не замечая застывшего в глыбу Белова. Он сбросил рюкзак и медленно пошёл к ней. Совсем медленно, почти тягуче, словно желая продлить этот восторг и наслаждаясь уповающим чувством невозможности происходящего. Он уже слышал ее шёпот, обращённый к самой к себе и к кольцу. — Я... Научусь... — мяч не долетел до корзины. — Я смогу... — прыжок, но снова промах. — Я... Научусь... ЛЕТАТЬ! — она сорвалась на крик, взмывая в воздух, но взмывая слишком высоко, слишком сильно для своего роста. Мяч покатился по полу, выпав из корзины. Стаська схватилась пальцами за кольцо и повисла, а Белов все не отпускал талию девушки, за которую он и поднял ее в воздух. Он развернул ее лицом к себе и притянул к груди. — Сергей!.. — поражённо выдохнула она. — Стаська-а-а... — мужчина протянул ее имя, сделав акцент на последнем «а», произнёс его с таким придыханием, будто получал эстетическое наслаждение от его звучания. — Я... — она запнулась. Впервые в жизни Станислава Романова не знала, что сказать. — И не говори, — без слов понял ее Сергей. — Просто останься. — Я так и не научилась летать... — шепотом произнесла Стаська. — Мне пришлось вернуться, — она чуть виновато улыбнулась. — Обещания же надо сдерживать. Ее лицо было так близко к его, она боялась своим громким возгласом разбить эту легкую тень доверия и счастья на лице мужчины. — Тогда я помогу, но только если после этого ты останешься, — Сергей все ещё держал ее за талию, не опуская Стаську на пол и вглядываясь в ее удивительные голубые глаза, которые ни на полутон не потускнели с последней встречи. — В этом ведь смысл отношений? И Сергей все же поцеловал ее. Он потом будет выяснять, почему она это делала, почему выкинула папку, зачем вернулась, потом будет думать о том, что она предательница и что никогда на самом деле им не была увлечена. Сейчас она была Стаськой, той самой чудесной Стаськой, которая складывала дракончика из пальцев и грызла яблоки, Стаськой, которая рассказывала ему Джека Лондона и пела скаутские песни. Стаськой, которая не сдавалась и всегда получала то, что хотела. А Станислава Романова пусть сидит на скамейке запасных, Сергей Белов ещё успеет с ней разобраться. У него, кажется, вся жизни впереди. Но СЕЙЧАС в этой жизни существуют тёплые губы Стаськи, ее пальцы на его затылке, которые она сложила в дракончика, мягко потянув за темные пряди, существует запах мандаринов и хлорки. А больше ничего и не надо. Ну, и тренировка вечерняя существует.