Хотите я покажу Вам ад, мистер Джонс?

Духота и влажность. Палящее, нещадно обжигающее белую кожу солнце. Высокие армейские сапоги, потертая униформа цвета хаки, насквозь пропитанная потом, дикие, необузданные джунгли — кричащая опасность на каждом шагу. Смерть была рядом. Смерть ходила по пятам, беззвучно дышала в затылок, скалила свои гниющие острые клыки. Смерть оставалась безоружна, но по факту была сильнее всех армий мира вместе взятых. Здесь, в Азии, Джонс чувствовал ее еще задолго до начала войны. Скрытые в речных зарослях тропиков деревни под покровом ночи разили смертью — люди бесследно пропадали, гибли от неизвестных болячек, гнили заживо, оставляя после себя изуродованные трупы с выпученными застывшими глазами. Остальные же попросту сходили с ума. Америка не верил в духов и призраков, но вздрагивал от немого ужаса, когда на крыльце заброшенной хижины очередной разрушенной деревни ветер невесомо покачивал маятник «музыки ветра», и тот, легонько ударяя тонкие трубочки, вещал свою песнь из потустороннего мира. Страх — первобытный, необузданный, преследовал его везде, особенно — в глазах пленных местных женщин, которых насиловали американцы. Страх таился везде. В их безжизненных телах, в восковых, застывших в немом спокойствии лицах-масках, в маленьких черных зрачках, смотрящих куда-то вдаль, сквозь него. Джонс ужасался — неужели они совсем не чувствуют боли? Но самым большим кошмаром была она. Безымянная, бездушная, словно безликий демон, неистово жаждущая возмездия. Она приходила ближе к рассвету, когда последняя звезда на небосклоне еще не успела раствориться в утреннем свете. Абсолютно нагая, она крепко сжимала в руках автомат и шла прямо на него. На смуглом теле багровели запекшейся кровью старые раны, уродливые рубцы покрывали каждый миллиметр кожи. Обычно она молчала, в дымке оранжевого тумана приближаясь к скованному ужасом американцу. Длинные грязные когти впивались в рукоять автомата вплоть до посинения пальцев, чумазое лицо выражало непоколебимое спокойствие, в то время как Джонс каждый раз безуспешно пытался отодвинуться, закричать, позвать на помощь, отчетливо понимая, что никто не придет. И когда худощавая рука в гниющих струпьях тянулась к нему, он, обезоружен страхом, лишь беспомощно скулил, словно загнанный зверь, хватая пересохшими губами воздух. А когда казалось, что лишь доля секунды отделяет его от вечного ада, все внезапно проваливалось во тьму и чьи-то сильные руки грубо тормошили его за шиворот, хлопали по щекам, а к затуманенному сознанию отдаленно доносились звуки родной речи — и так начинался новый день. Однажды она заговорила. «Хотите я покажу Вам ад, мистер Джонс?» — абсолютно черные радужки зрачков в красных, налитых кровью глазах были угрожающе близко к его глазам. От струившихся черными змеями волос веяло могильной сыростью. Кровь мгновенно застыла в жилах от этого загробного голоса. Американец не знал ее языка, но отчетливо понял каждое слово. Тело по инерции сковало ужасом. Обжегшая холодом смерти костлявая рука резко вцепилась в глотку и прежде чем провалиться в бездну, раздался последний немой крик отчаяния. И снова день, снова влажная духота, снова война, смерть и разруха. Вот только Джонс ни по ту, ни по другую сторону баррикад. Альфред парит в воздухе, оторвавшись от земли, отчаянно пытаясь убрать костлявую руку, намертво вцепившуюся в его глотку. Но ее там попросту нет. Как и его нет в этой эфемерной иллюзии реальности. Однако он ощущает трупный холод за своей спиной, слышит утробный хрип демона, и паника настигает его с новой силой. Он — марионетка, бессильно обмякшая в когтистых лапах смерти. «Уже страшно, американец?» — въедчивое шипение острым лезвием режет притупившийся слух. — «Ты еще главного не видел…» И воздух с землей внезапно сотрясается от мощного взрыва где-то вдали. Линию горизонта застилает бурая пелена дыма. Истошные крики и топот сотен ног, доносившиеся где-то издали раздаются с новой силой и вот Джонс стоит прямо посреди пыльной дороги, и толпа полумертвых — покалеченных, обгоревших, низкорослых уродцев, с застывшим на восковых лицах ужасом несется прямо на него. В считанные секунды до соприкосновения с толпой американец инстинктивно закрывается руками, но юркие существа один за другим проскальзывают сквозь него, каждый раз будто снарядом разрывая его тело на части. В этом мире, находящимся на грани реальности и бездны априори невозможно что-либо чувствовать, но Джонс отчетливо ощущает сильное, до приступов тошноты, головокружение от часто сменяющих друг друга картин. Уродливый калейдоскоп из человеческих кишок, крови, размазанных по земле мозгов вращается с бешеной скоростью, словно фильм в быстрой перемотке. Американца неистово трясет, и пена, сочащаяся изо рта, знаменует очередной эпилептический приступ. На долю секунды он умирает и воскресает вновь, невольно продолжая созерцать доводящие до безумия картины — ведь умереть в этом царстве смерти попросту невозможно. Джонс идет по выжженной дотла деревне, не чуя собственного тела — его ведет кошмарный кукловод, этот посланец ада. Все здесь разит смертью: горы покрытых гарью обезглавленных трупов, стаи диких собак, нещадно рвущих в клочья еще живых, истошно вопящих младенцев, безногие калеки, ползающие вокруг и собирающие по земле свои собственные кишки. Альфред слабо ощущает, как руки мокнут от чего-то тягучего, липкого. И, не опуская взгляда на ладони, знает от чего. Внезапный взрыв вновь сотрясает землю теперь уже в стократ сильнее, но Джонс его уже не слышит. И лишь когда на землю падает огромная тень вертолета, американец марионеткой откидывает голову вверх, туда, откуда щедро сыплет оранжевый снег. Альфред уверяет себя, что этого попросту не может быть, заходясь безумным смехом, и исчезающий хвост вертолета позади остается последним, что он видит. Химикат мгновенно разъедает глазные яблоки, выжигает кожу, кровавыми ошметками сползающую с тела и Джонс сгорает заживо в мучительно-долгой агонии, длящейся, кажись, целую вечность. Внезапно, хватка скользких костлявых пальцев на его шее ослабевает и Джонс обессилено ныряет в темную бездну. «Ты будешь помнить. Всегда» — грозное шипение растворяется где-то в небытие. Насквозь вымокшие от холодного пота простыни. Багрово-синие отметины на шее. За окном — вновь бледно-розовый рассвет нового дня. Мама, мне страшно. Хочу домой.