***
Над Москвой нависают бетонные тучи, всё норовя обрушить на землю свой гнев в виде гор снега, но пока получаются лишь редкие одиночные странники, порхающие в рыжем свете фонаря. Перрон, совершенно неприветливо заледеневший за ночь, разлучает и воссоединяет сотни и тысячи таких же обреченных, как стоящие сейчас в метре друг от друга Арсений и Антон. - Поцелуй меня. - Не на людях, родной, - а самого так и подмывает прижаться всем телом и запустить пальцы в волосы под бордовой шапкой. - Ну хоть обними, - вымаливает, по-детски нахмурив лоб. - Смотря, как вести себя будешь. - Следующий год хочу встретить с тобой. - Не загадывай. Неприятный женский голос бездушно оповещает о скором отправлении поезда. - Не хочу уезжать, не сказав, - Антон порывисто обнимает, бросив дорожную сумку у ног. Руками обвил шею, наплевав на чужие взгляды. - Люблю, - на ухо, шепотом, не нуждаясь в ответе. Еле касаясь, целует в щеку, хватает с земли сумку и запрыгивает в вагон. Арсений так и стоит, не отрывая взгляд от уходящего вдаль поезда. Держится рукой за местечко на щетине, еще отдающее его теплом, цепляясь за единственное слово, как поэт в выстраданную рифму посреди ночи. Снежинки задерживаются в длинных ресницах, оставляя мокрые следы на веках, сжатой нежностью стекая по лицу дорожками. И ворот кофты вдруг стал удушающе узким, а сигареты, как назло, остались сторожить машину.***
Омск совсем не изменился, лишь наряжен теперь в зимние одежды. Арс торопливо набирает смс Антону, не смотря под ноги, пытаясь удержать в замерзших пальцах букет и одновременно попадать по нужным клавишам. Маму он не видел чуть больше полугода. Единственное, чего он боялся сейчас, это встретить пожилую женщину и не узнать её. Возраст, никуда от него не деться. Арсений был единственным ребенком в семье. Была еще сестричка, но умерла в младенчестве, он даже понянчить её не успел. Мать тогда начала серьезно болеть, подолгу не вылезала из больниц. Страшное слово "рак" и "метастазы" словно преследовали их семью. Это случилось в уже сознательном возрасте, так что парень отлично помнил, как некогда добрый и всё понимающий отец вдруг как с катушек слетел. Стал беспробудно пить, перестал контролировать себя, потерял работу, стал пропадать на несколько дней. Как мама лежала на кровати в беспомощном состоянии, а четырнадцатилетний мальчик был вынужден ухаживать за ней. К своим годам он уже владел большинством медсестринских манипуляций, помогая матери раз за разом вставать на ноги. Гребаные американские горки в виде ремиссий и рецидивов сводили с ума, а тащащий из дома вещи отец лишь добавлял головной боли. Парень даже в секцию бокса в школе записался, чтобы в случае очередной пьяной выходки папаши суметь защититься, но противостоять взрослому мужику удавалось не всегда. Этот карнавал безумия продолжался почти четыре года. Когда у матери наступила затяжная ремиссия и даже врачи вроде как выдохнули, Арсений смог подумать и о себе. Съехался с любимой девушкой, устроился на курсы, смог найти приличную работу. Пока она грызла край карандаша за подготовкой курсовой, он готовил ужин. Целовал ее ночью в затылок и верил, что жизнь вроде и наладилась. Девчонка, которой он доверился всецело, будто то был единственный человек, что понимал. Она получила предложение перевестись на бюджет в Питер, а он не смог оставить мать одну. Классическая история "вечной" любви. Началась увлекательная игра под названием "переставь четыре спички так, чтобы твоя жизнь вновь обрела смысл". Вновь ежедневная ночная терапия - ладонь ко рту в желании застрелиться. Здравствуйте, черти, я дома! Замуруемся внутри, обнесём всё бетонными стенами и никому больше не будет дозволено здесь поселиться. Отец вернулся. Правда спустя еще полтора года, но вернулся. До сих пор выпивал, но куда реже. Мать всё же настояла, что получить высшее образование сыну необходимо, а здесь они и сами справятся, поэтому Арсений, готовый в любую секунду рвануть обратно, уехал в Москву. Пока что работать, а там и о поступлении подумать можно. Попов переступает порог родной квартиры. Здесь пахнет мамиными фирменными пирожками, а из кухни жужжит телевизор. На стене его комнаты висит тот же ковер, узоры на котором убаюкивали в детстве. К маминой короткой стрижке добавилось седых волос. - Сенька, мужаешь как у меня! - единственный человек, которому можно так нежно называть его. - Тебе на кухне помочь с чем-то? - брюнет пристраивает букет в вазе, про себя отмечая, что ту дверцу нужно подкрутить, а петли смазать, чтобы не скрипели. Еще ребенком, оставшись единственным мужчиной в доме, он привык мыслить по-хозяйнически. - Да нет, хороший мой, ты лучше давай расскажи, как там учеба складывается? Как Алёнушка поживает? Почему с собой не привёз? - Мам... - Ой, я ж тебе подарок приготовила! Погоди, принесу сейчас, - женщина свешивает полотенце на спинку стула и убегает в другую комнату, пока Арс ломает голову, почему мама не в курсе их разрыва. Ах да, её же нельзя волновать и парень в своё время тактично промолчал. - Вот связала свитерочек тебе, - она протягивает сверток в крафтовой бумаге. - Спасибо, мам, - можно и дальше молчать, вдруг не вспомнит. Они до ночи смотрят советские комедии, чокаются соком под бой курантов, припоминают счастливые истории из его детства, и укладываются спать немного заполночь. И больше для счастья ему сейчас ничего не нужно, хватит маминой улыбки и маленького конверта, который Попов находит на дне сумки. В нём лежит их с Антоном совместная фотка, а на обратной стороне корявым почерком выведена дата и подпись "вспоминай хоть иногда". Глупый. Не подозревает даже, что в случае пожара Арсений спасал бы не паспорт, а этот конвертик. Он ведь ни одну аксиому из геометрии не знал так, как ритм его дыхания.***
Арсений потирает уставшие глаза, догнавшие рассвет посреди сибирской зимы. Морщится, больно ужасно, прошивает до сих пор как молниями. Смотрит мельком в зеркало на прикроватной тумбе, тут же отворачиваясь, одной рукой перевернув рамку зеркалом в столешницу. Видеть этот ужас сейчас хочется меньше всего. А вот выкурить шестнадцатую сигарету за последние пару часов почти необходимо. Надо же было этому уроду прийти в ночь перед отъездом сына и с пары диалогов вывести довольно уравновешенного человека в состояние сорвавшегося с цепи беса. Эта пьяная рожа пыталась что-то мычать о будущем и о детстве, которое он подарил своему сыночку, что парень еще стерпел и благоразумно промолчал, оставив свои мысли при себе. Но когда тот перешел в новую кондицию и попытался замахнуться на жену, Арсений не выдержал. Высказал всё, что думал о нерадивом папаше все эти годы, попутно выколачивая из того душу. Бил нещадно, наотмашь, не видя ничего с беленой у глаз, не слыша криков матери. И сам пропустил пару ударов, сплёвывая кровь. Вышвырнул пьяное тело из дома, запретив приближаться и на шаг. Только потом осознал, что вернувшись в Москву, он маму оставит здесь снова наедине с этим убожеством. - Я сменю замки, слышишь? Сегодня же мастера вызову, - женщина аккуратно обрабатывает сыну рассеченную бровь, пока Арсений шипит от боли, сжав в кулаке край футболки. - Может в больницу, дорогой? Зашьют хоть, рана глубокая. - Всё хорошо будет, мам, мне лететь скоро, я не успею. В Москве зашьюсь, обещаю. Ты главное на порог его не пускай, мне жить спокойнее станет. Парень оставил заранее приготовленную пачку налички на комоде, чтобы маме было на что жить кроме пенсии. Надевает новый свитер, спасаясь от внезапного похолодания. Лишь бы кровью не заляпать, остальное не важно уже. Сука, как же больно. В голове до сих пор торкает, пульсируя волнами. Но в этот раз душевной боли куда больше физической, от этого еще хуже. Синяки пожелтеют, кровоподтеки сойдут, раны зарастут, а вот дыры в душе сейчас способен залатать лишь один человек, что сейчас в тысячах километров.***
- Это тебя кто так? - наконец решается спросить Сережа, сбросив пустой шприц в емкость с отходами. Человек ишачил все каникулы, в отличие от многих. Первой мыслью по прилету в столицу было приехать к куратору на работу, ведь в помощи тот никогда не отказывал. - Неважно, честно. Серёг, только не говори никому. Мне чет совсем херово, тошнит ужасно. - Мне врача позвать? - Матвиенко обеспокоенно оглядывает друга, что сидит сейчас посреди процедурного кабинета с голым торсом, демонстрируя лиловые разводы по всему телу. - Ты... Нет... Да, - хватается за голову, чувствуя, что пол уходит из под ног. Дальше каша сумбурная, все вокруг носятся, Серега зачем-то бьет по щекам, в ушах звон постоянный, мозг словно в серной кислоте плавает. Отрубиться бы уже и поспать хоть пару часов, но его молитв словно никто не слышит. Отчаянно цепляется за реальность - тщетно. Тонет, неумолимо и медленно. Очнулся в той же процедурке, но лежа на кушетке и с капельницей в руке, а на стуле рядом поверхностным сном дремлет Сережа. Тело ноет нещадно, пока Арсений тянется в карман джинсов за телефоном. Неудивительно, там с десяток пропущенных и до кучи сообщений. Проводит рукой по лицу аккуратно, обнаруживает на брови широкий пластырь, значит, зашили-таки. Антону надо ответить что-то, но сил не хватает катастрофически. - У меня смена кончилась, тебя домой может докинуть? - Матвиенко натягивает на свободную руку друга рукав тонометра, отработанными движениями замеряя давление. - Я заплачу за таксу. Ты извини, что так вышло. - Заткнись по хорошему, ладно? Я, знаешь, как пересрал из-за тебя? Тебе телефон Шастун оборвал, я еще полез когда за этой жужжалкой, там фотка выпала, - третьекурсник вынимает иглу капельницы, резко согнув руку лежащего в локте. - Не знал, что у вас так серьезно. - Ревнуешь? - сесть пытается так, чтобы от боли не сдохнуть преждевременно. - Ага. Мог бы и рассказать, - Сергей подает другу футболку и помогает встать. - Бля, я будто бухал три дня. - Я для тебя обезболивающее получше выпросил. Наслаждайся.***
Слова не вяжутся, мысли тоже. Он обнимает, крепко прижав к себе, а сердце колотится так, что на груди останутся синяки. Его безбожно мало, вшить бы под кожу или носить с собой повсюду в кармашке. Пока Позов умывается, а Матвиенко ставит чайник, Шастун жмется всем телом к Попову, а тот надышаться не может его теплом. Антон приехал в Рождество, на этот раз разделив купе поезда с Димой. С вокзала их встретил Сережа, чего не ожидал никто из них. Но Арсений настоял, что так нужно, поэтому Сергей привез компанию сразу домой к Попову. Ему нужно было высказаться, объяснить друзьям, а самое главное, Антону, что с ним произошло, но сил пересказывать это дерьмо трижды он бы никогда не нашел. На данный момент своей жизни он бы доверил этим ребятам что угодно. Они сидят за импровизированным и почти праздничным столом, изредка отпивая из высоких бокалов с трудом открытое шампанское, внимательно слушая рассказ. Не перебивают, пока Арсений сбивчиво собирается с мыслями, по крупицам собирая себя раз за разом. Это далось тяжело, но он справился и вправду стало легче. Пока Сережа меняет повязку и обрабатывает мелкие ссадины на лице Арсения, тот сжимает ладонь Антона под столом, перебирая и нетерпеливо поглаживая пальцы, время от времени щурясь от неприятных ощущений. Позов составляет бокалы в посудомойку, делая вид, что не замечает их действий, а сам в душе рад, что все они есть друг у друга. Они с Серегой уедут в общагу, а эти двое уснут в обнимку, обессилев от разлуки. И черт возьми, это правильно. Сейчас это кажется единственно-правильным, что осталось в этом гребанном мире.