Арина
Андрей, мой водитель, останавливает машину около ворот дома. — Рин, тебя нужно еще куда-то сегодня везти? — Да, через час у меня фортепиано, а в шесть математика. Отец не говорил, что у меня изменилось расписание? — Они же сегодня уехали рано, мне ничего не сказали, оставили только несколько сообщений на почте. — Да, точно. Ну, ладно, Андрей Владимирович, тогда я говорю вам: мне нужно выехать через сорок минут, а забрать меня нужно будет в половину восьмого около торгового центра. Я зайду туда после репетитора. — Хорошо. Я захожу в дом, на пороге меня встречает Капуста, верная кошка, которая в доме любит только меня. Родителям ее кормить некогда, убираться у нее тем более, поэтому я за ней полностью ухаживаю сама. Единственное живое существо, которое каждый день меня ждет в этом огромном доме, в котором я так часто остаюсь с ней наедине, не считая прислуги. Я насыпаю ей корм и тут же на кухню прибегает Анна Евгеньевна, жена моего водителя и наша горничная. — Арина, тебе что-то подогреть? Я лазанью приготовила недавно. — Вы были чем-то заняты, по-моему? — я замечаю пот на ее лбу. — В ванной прибиралась на втором этаже. — Тогда я сама себе всё приготовлю, спасибо, — она улыбается, услышав это, целует меня в щеку и уходит, шаркая тапочками. Она очень хорошая женщина, умная, как и ее муж. Не знаю, как они согласились работать в доме моих родителей, когда могли бы со своими высшими образованиями работать в другом месте за такую же зарплату. Хотя, может, отец их и уговорил за большую сумму. Другие два водителя и горничная мне нравятся меньше, мы с ними практически не разговариваем, потому что тем никогда нет. А, вот, с тетей Аней и дядей Андреем мы постоянно болтаем. И я только к ним обращаюсь на Вы, потому что только они заслужили моего уважения и доверия. Когда я доедаю свою порцию сочного вкусного блюда, приготовленного Анной, она возвращается в столовую, вся запыхавшаяся. — Держи, у тебя телефон звонит, — она вкладывает мне в руку гаджет и снова убегает куда-то. — Алло, — отвечаю я на незнакомый номер, — кто это? — Арина Самсонова? — спрашивает мужской хриплый голос. — Да, а кто вы? А в ответ только гудки. Странно, очень и очень странно. Но с этим я не буду разбираться, папа пробьет по своей базе и сам всё выяснит, как всегда. Это только иногда оказывает хорошую услугу, но часто они этими своими разборками и слежками отпугивают от меня парней, всех тех, кто хоть когда-то мне звонил. Мама до сих пор считает меня маленькой, хотя мне уже почти двадцать, я вполне самостоятельная девушка. Всегда раздражал этот их подход к моему воспитанию! Или невоспитанию. После обеда я надеваю легкое светлое платье в мелкий цветочек, любимые полусапожки бордового цвета, беру с собой светло-розовую сумку и круглые солнцезащитные очки с светло-голубыми линзами. В машине у Андрея всегда лежит моя джинсовка или ветровка, поэтому об этом я не беспокоюсь. Через пять минут я полностью готовая сажусь в машину и мы выезжаем из ворот особняка. Андрей Владимирович включает радио и мы молча едем в город, где меня ждет индивидуальные занятия сначала на любимом фортепиано, а затем с ненавидимой мною математикой.***
После репетитора я выхожу, наконец, на свежий воздух. На улице еще светло, но фонари включены, потому что во дворах и безлюдных переулках от деревьев уже отброшены густые тени. Сегодня мне нужно зайти в ближайший торговый центр и купить лучшей подруге Асе помаду, о которой она давно мечтает, но никак не может купить. Я могу себе позволить таких хоть десять помад, когда она и одну не может уже месяц купить. Всё потому что у нее родители не такие влиятельные, богатые и щедрые люди, как мои, Асе же приходится зарабатывать самой. Выйдя из двора, я перехожу дорогу и захожу в другой двор. Воздух теплый, майский, ветра совсем нет, поэтому мое платье не раздувает, кожа не становится гусиной и я уверенно иду туда, куда мне нужно. Но. это происходит в одно мгновение, в одну секунду. Тупой удар по голове и тьма.***
Я открываю глаза, голова трещит, просто разрывается от боли, руки связаны за спиной очень туго, так, что ладони совсем ничего не чувствуют из-за недостатка крови в них. Ноги перевязаны не так сильно, но их уже тоже сводит. Я осматриваюсь: меня кто-то посадил на холодный бетонный пол, но разглядеть его я не могу, мутно в глазах. — Кто ты? — я закрываю и открываю глаза несколько раз, пытаясь хоть как-то разглядеть сидящего. Я чувствую его взгляд на мне. — Тот, кого твои гребанные родители лишили всего! — он ударяет меня по лицу со всей силы, я падаю на пол, сильно ударяясь головой. Однако, я не отключаюсь, но глаза открыть не решаюсь. Я продолжаю молча лежать, изнемогая от боли. — Я ненавижу! — рычит он, продолжая, — Ненавижу тебя, мразь, дьявольское отродье, и твоих гребанных родителей! — он пинает меня в живот, но не сильно. Берет меня за волосы и поднимает, пытаясь посадить. Садит и продолжает держать, отогнув мою голову, чтобы видеть лицо. — Они убили его, понимаешь! Убили моего единственного любимого человечка! — кричит он сквозь зубы и тянет меня за волосы, причиняя настолько сильную боль, что кажется, будто он снимет мне скальп. — Отпусти, — выдавливаю в страхе я, а по щекам текут слезы, — отпусти, пожалуйста, — мой голос дрожит, как я вся. — Почему? — еще громче кричит он, я чувствую запах алкоголя из его рта, — Почему я должен жалеть тебя, сука, если они не пожалели его?! — Я даже не знаю о чем ты говоришь, — всхлипывая, шепчу я. — Не знаешь? Давай, расскажу! — сквозь зубы говорит он, грубо, но отпуская меня. Я открываю глаза, чтобы рассмотреть его. Это мужчина, лет на пять меня старше, крупный накаченный блондин, давно не бритый и очень злой. Точнее у него такой взгляд либо всегда, либо только сейчас. Он смотрит на меня, изучает, но при этом ненавидит очень сильно.Дима
Я помню это очень отчетливо. Мы жили с Тимкой в моей двухкомнатной квартире, я работал за двоих, он ходил в школу и старался учиться, как мог, пытался найти себе работу тоже. Я всегда его отговаривал, но он был упертым парнем, весь в брата. Я только его всегда любил, только он всегда был рядом, всегда мог поддержать даже одним, но искренним словом. Он никогда не говорил то, что я хочу услышать, он говорил правду. Да, я психовал, но я слышал то, что должен был, а не хотел. Он был не по годам умен и мудр, но его жизнь оборвали. Оборвали живодеры и бесчеловечные бездушные нелюди! Мы шли с ним после школы вдвоём, это был тот единственный раз, когда я смог придти за ним, чтобы мы пошли в кафе и съели по пирожному с вкусным чаем или какао, которое он обожал, а я терпеть не мог. Теперь я пью его почти каждый день. С того дня, как его застрелили. На моих глазах. На глазах брата, который любил его больше жизни. Из него вырвалось последнее: «Дима!» и он обмяк на моих руках. Я никогда в жизни не забуду эту картину: как кровь ручьем текла по его маленькой худой грудной клетке, как голубые чистейшие безгрешные глаза сначала смотрели на меня, а потом застыли навсегда, словно стекляшки. Я провел рукой по его, таким же светлым, волосам, как у меня, закрыл ему глаза и зарыдал впервые после смерти отца. Спустя неделю, когда я только более менее пришел в себя, я узнал кто, зачем и почему это сделал. Почему меня лишили единственного ангелочка и спасителя жизни. Семья Самсоновых заказала убийство некого мужика, моего полного тезку. Киллеры должны были лучше поработать и понять, в кого стрелять, а не торопиться, но так им скомандовал Василий Самсонов. Однако, вместо того, чтобы попасть в мою грудь, они выстрелили в моего брата! ЗА ЧТО ТАКОЕ НАКАЗАНИЕ?! Я остался совсем один в этом холодном и пустом мире грешников, убийц, хладнокровных тварей, способных убить ребенка. Я потерял тогда смысл жизни. Я потерял на год себя. Оклемался и решил, что месть, причем подобная преступлению, совершенному против меня, будет лучшим решением. Я нашел единственную дочь Самсоновых, следил за ней несколько месяцев и, наконец, решился… Я не буду никого убивать, я буду мучить.