Троица

Челюсть как будто отняло, и только благодаря ещё продолжавшим что-то чувствовать губам стало понятно, что изо рта что-то медленно вытекает. Это была кровь. Которая, вдобавок, смешалась со слюной, отчего получившаяся на выходе жижа была ещё более мерзкой, чем могла бы быть. А ещё она незамедлительно растеклась по внутренней стороне тёмно-синей балаклавы, что уже долгое время скрывала лицо Оперативника. С трудом дыша и слыша оглушительный стук собственного сердца, он едва разглядел свои трясущиеся руки, упиравшиеся прямо в тёмную кровавую лужу, натёкшую от лежавший здесь же кучи тел. Сквозь тяжёлый сердечный бой и ужасный гул прорезался дьявольский голос устроителя веселья: — Зарывая грехи в землю, люди сеют семена собственной погибели. То, как он это изрёк, отлично передавало весь жестокий нрав Феттела, удивительным образом сочетавшийся с глубоко философским отношением к жизни. Смерть не отняла у него ни того, ни другого и, скорее, даже укоренила в его характере эти качества сильнее прежнего. А вот Оперативник уже не знал, что и как ему вообще делать. Казалось бы, прошедшие события ясно показали: он неуязвим. Действительно неуязвим, потому что может получить хоть сколько ранений, попасть в любую передрягу, ему всегда везёт. Не ломается, словно сделан из железа. Но у этого дара раскрылась ещё другая сторона: если он, Опер, неуязвим, то подобного нельзя было сказать о других… Все высылавшиеся ему в помощь бойцы спецназа мертвы; все, кому он пытался помочь, мертвы; даже… даже его неожиданно найденная «мать», внезапно начавшая ему помогать, мертва. Окончательно. Его окружает смерть. Она безжалостно берёт всё, что оказывается около Оперативника, будто в насмешку оставляя его безвольным наблюдателем, заставляя мучиться от своего дара. Заставляя воспринимать свой дар как проклятье. Такое же проклятье, как раскрывшиеся узы кровного родства с главными устроителями творящегося безумия. — Но она не будет забыта. Мы этого не допустим. Встать, превозмогая боль. Сердце ещё бьётся… Заваливаясь плечом на ближайшую стенку, доковылять до выхода на посадочную площадку, где дымятся обломки последней надежды на спасение — эвакуационного вертолёта. По стене следом за Оперативником тянется длинный кровавый след… Нет, не только по стене. — Они умрут, — спокойно констатировал Феттел, но затем сразу же засмеялся и негромко добавил: — Все они… Дышать тоже тяжело. Нос давно перестал различать запахи, так что только характерное грузное ощущение в лёгких напоминало старшему сыну Альмы о повисшем в воздухе едком запахе дыма. Он отвернулся от переставших интересовать его обломков. Им овладело чувство, с которым он боролся на протяжении всего своего пути от кошмарных подвалов больницы до сюда. Апатия. Всё. Его всё задрало, не осталось больше воли к жизни. Ему настолько надоело бежать непонятно куда и непонятно зачем, наблюдая в процессе за тем, как гибнут все оказывающиеся рядом люди, а самому ему что с гуся вода, что случилось страшнейшее: он потерял смысл во всём происходящем. Бездумный взгляд холодных глаз устремился в сторону горевшего города, представшего перед сотрудником F.E.A.R. в лучах рассвета. — Грядёт война, — уже эхом отдаётся голос нерадивого брата в голове у Оперативника. — Я вижу её: пламя охватывает дома, а улицы усыпаны мёртвыми телами; пепел сгоревших городов, расплата… Оперативник даже не заметил, как потемнело у него в глазах. Ноги подкосились.

***

— …случается так, что всего одно неверное решение, допущенное кем-то другим в прошлом, может серьёзно сказаться на жизни последующих поколения, лечь на них тяжёлым бременем, — вслух зачитал учитель, держа в руках тетрадь. — Зарывая грехи в землю, люди сеют семена собственной погибели, а семена обязательно однажды дадут свои всходы. Вопрос в том, кому придётся их убирать? И как? Закрыв тетрадь и положив её на стол перед собой, работник школы через очки посмотрел на стоявшего перед ним ученика. Мужчина тяжело вздохнул, поскольку именно этот десятилетний мальчик являлся автором только что прочитанного сочинения. — Очень глубокомысленное сочинение, не могу скрывать, — честно признался учитель литературы, выдавливая слабую улыбку. — Однако некоторые части всё же слишком… жестоки. Тебе так не кажется, Гарри? Странно то было или нет, но… ученик ответил не сразу. Сначала последовало короткое молчание. К этому, на самом деле, учитель давно привык, успев вдоволь пообщаться с необычным учеником за несколько лет. Так что мужчина уже знал одну вещь наверняка: если хочешь получить от этого мальца ответ, нужно только подождать. И учитель, надо заметить, не ошибся. Пусть на лице черноволосого мальчика с, порою, до ужаса прохладным взглядом зелёных глаз не отразилось ни одной эмоции в момент раздумий, учитель мог не сомневаться в том, что юный учащийся тщательно обдумал ответ. — Я пишу то, что есть на самом деле, — негромким ровным голосом сказал он. — Я оставил в конце два вопроса. Потому что действительно видел, как в итоге некоторым приходилось отвечать за то, что посеяли другие. — Не мрачновато для десяти лет? Впервые за всё время в глазах мальчика мелькнул намёк на удивление, тут же сменившийся, однако, привычной собранностью. — Жизнь не балует, мистер Эмброуз. — В любом случае, хорошо, Гарри. Однако на твои два вопроса, вернее один вопрос, с твоего позволения. Можно? Вопросы? Странно, впрочем стоявший напротив учителя ученик тоже уже кое-что успел усвоить за несколько лет наверняка: если Эмброуз задавал вопрос, это явно было что-то важное. Мальчик одним взглядом и выражением лица, как привык (и как привыкли многие другие вокруг), показал, что готов выслушать опытного наставника. Тот, удовлетворенный таким жестом, выдержал ещё одну небольшую паузу, задерживаясь с формулировкой вопроса. — Ты оставил потенциальному читателю вопрос: кто и как? — протянул учитель, как бы взвешивая каждое своё слово. — А ты сам нашёл ответ? — … Вот это было уже не просто молчание. Не такое, как было в самом начале, во всяком случае. Все мышцы лица как-то не по-детски сильно напряглись, а взгляд на мгновение приобрёл странную отрешённость, немедленно сменившуюся, однако, отталкивающей прямотой. — Поттер? — обеспокоенно спросил учитель. Оперативник вспоминал. Десять лет прошло с тех пор, как он здесь. И с тех пор, как он закончил (хотелось верить) эту кровавую историю своей семьи. Зарывая грехи в землю, люди сеют семена собственной погибели. Таковы слова его покойного младшего брата, Пакстона. И уж в чём, в чём, а в этом он точно был прав, лишь одно Оперативник добавил от себя: кому-то придётся всё это решать. Он добавил это, потому что знал по себе, ведь ему самому пришлось разбираться со всем за других. Как жаль, что понимание всего этого пришло поздно, как жаль, что… в тот момент он оказался таким бессильным. Однако неспроста теперь уже бывший спецназовец выместил в сочинение и другой вопрос: «Как?». Важность этого вопроса он тоже познал на собственном примере, потому как… был ответственен за то, что не задался им в то время, когда это действительно было нужно. И за это поплатились многие люди. Все кроме него. Так что после того момента, когда он просто упал на колени и, слушая речь сошедшего с ума Феттела, наблюдал за тем как горит город, что-то в нём изменилось. Оперативник стал не таким как прежде… И вряд ли он уже будет прежним. Ему никогда ничто не забудется, даже здесь, в этой новой жизни, которую, впрочем, он больше воспринимает как существование. Хотя осталось у него кое-что ещё с той, «прошлой» жизни: предчувствие. И подсказывало оно ему, что расслабляться ему ой как рано…