oblivion

Иногда я боюсь самого себя. Я ненавижу свои срывы. Я ненавижу, что могу быть так зол, что начинаю плакать и бить вещи. Я ненавижу быть взбешенным из-за каких-то мелочей. Это пугает.

***

Близнецы Мин были желанными детьми своих родителей. Изначально Соен и Джинен планировали лишь одного ребенка, как и большинство пар, решившихся осчастливить себя рождением малыша, но на их долю выпало счастье в виде двух детей сразу. Мин Юнги и Мин Юнджи всегда были не разлей вода: если один захочет рисовать — второй всенепременно поддержит инициативу; один захочет изучать музыку — второй уже успеет выесть родителям мозги, чтобы те купили им инструменты. Вечная сплоченность не могла не радовать молодую пару, они лишь помогали детям во всех их начинаниях. Семья никогда не нуждалась в деньгах — средств было достаточно для жизни чуть выше уровнем среднестатистической. Когда близнецам исполнилось десять лет, из родного Тэгу семья переехала в США, штат Пенсильвания, славный город на западе — Питтсбург. Благодаря переезду, Юнджи и Юнги быстро освоили английский, отлично сдружились с ребятами из новой школы и наконец полюбили учебу, на которую так не хотелось ходить в Корее. Можно сказать, что все шло своим чередом до определенного момента. Однажды Соен заметила в поведении четырнадцатилетнего сына чрезмерную агрессию, которую он выплескивал чаще всего в баскетбольной секции, не вредя никому из ближнего окружения. Однако стоило мальчишке вернуться домой, и весь оставшийся гнев Юнги «истрачивал» на сестру. Психиатр поставил юноше гневную манию, какая порой встречается в подростковом возрасте, сказал, что просто нужно пережить данный период времени и назначил дорогостоящее лечение. И все бы ничего, но в один прекрасный момент у Юнги произошел срыв. Порядком поехала крыша; под руку, к несчастью, попадались колюще-режущие предметы, которые скоропостижно были воткнуты в ничем неповинный деревянный дверной косяк, всяческие вазы и цветочные горшки были разбиты путем полета прямиком в стену, а кухонный стол в порыве испугать Юнджи был бесцеремонно перевернут. Родителей дома, к счастью или к сожалению, в тот момент не было, поэтому глобальный отрыв происходил именно на девочке, которой к концу, абсолютно обескураженной такими поступками родного брата, пришлось убежать в ванную, плотно закрыть дверь и трясущимися руками набрать отцу. Вечером того же дня Юнги госпитализировали, предупредив, что парочку недель он под пристальным наблюдением врача будет проходить эффективное лечение. Вернулся юноша в итоге лишь спустя два месяца в состоянии, которое можно было сравнить лишь с овощем: замедленные движения, речь, отсутствующий, совершенно пустой взгляд и абсолютная неспособность воспринимать происходящее. Стоит ли вообще упоминать, что на возвращение в более и менее нормальное состояние ушло около полугода. «Юнджи, обещай, что мы уедем учиться в Сиэтл. Плевать где и на кого, просто давай уедем», — услышала однажды девушка перед сном, дав обещание, что обязательно что-нибудь придумает. И действительно, младшие Мины уехали в Сиэтл, окончив старшую школу уже там. Родители подолгу не отпускали детей ни под каким предлогом, ведь «состояние Юнги может ухудшиться, он может навредить тебе, и что тогда ты будешь делать?», «Юнджи, зайка, ты ведь понимаешь, что мы с мамой не сможем заснуть, не имея представления, что с вами происходит на другом конце страны», и самое любимое «вам обоим всего лишь по шестнадцать лет», однако совместными усилиями близнецы добились разрешения от Джинена и Соен. Полагаясь на мнение брата, мол, у него знакомый есть, который частично квартиру сдает, близнецы поселились в апартаментах многоэтажки практически в центре города, даже согласились на условие, мол, останется одна свободная комната, куда рано или поздно кто-нибудь подселится. После окончания старшей школы близнецы по обоюдному согласию поступили в престижный университет на одну специальность на бюджет, и поначалу даже было все просто прекрасно. Но априори не могло идти все так гладко — Юнги опять сорвался, на этот раз уже в вузе, стоило одному парню сказать, что новый цвет волос — мятный — тому вовсе не идет и «ты стал похож на девчонку». Мин хер пойми откуда достал нож и, грубо говоря, накинулся на девушку этого самого одногруппника: ловким движением парень встал позади девушки, схватив ту за выбеленные волосы и приставив острие ножа к горлу. — Никто не виноват, что твоя девчонка выглядит хуже меня, раз уж ты доебываешься до парней по поводу их внешности. Но я могу подправить ей личико, если тебе так будет проще ее трахать, — слова так и сочились ядом, непроизвольно вылетая из уст Мина, но точно попадая к адресату, задевая за живое. — Отпусти ее, Ди, — слышится голос друга одногруппника, который доселе лишь наблюдал за происходящим. — Она ничего тебе не сделала. Если тебя обидели слова Майкла, то разберись с ним лично, но не впутывай других, — как ни странно, эти слова никак не успокоили, а лишь только больше раззадорили мятноволосого. — Сука, не указывай мне, что делать, — почти шипит, мимолетно лезвием задевая острую размалеванную скулу испуганной донельзя одногруппницы. В тот момент в глазах Юнги черти плясали, а слова огненной ненавистью полыхали. Юнджи, только что зашедшая в аудиторию и мгновенно осознавшая происходящее, спохватилась весьма скоро, утаскивая за запястье брата из кабинета. — Какого хуя ты делаешь? Ты хоть понимаешь, что за это тебя могут исключить, если узнают? — темноволосая, не замечая ни проблеска понимания в глазах напротив, влепила несильную пощечину, которая порядком осадила Юнги — тот порывался ударить Юнджи сжатым кулаком под ребра, но, обученная множеству приемов айкидо, девушка в мгновение блокирует любые дальнейшие действия со стороны неадекватного парня, делая простой залом. — Мы сейчас же едем домой, и только попробуй выразить свое «не хочу». Лучше молчи. На восемнадцатилетние родители подарили близнецам машину — новенький черный Jeep Cherokee Grand — на пользование сразу обоим, ведь две машины, как таковые, им и не нужны. Юнджи еженедельно звонила своим «старикам», рассказывая обо всем понемногу (некоторые эпизоды, безусловно, приходилось скрывать). К началу второго учебного года Юнги ввязался в какую-то не то секту, не то просто сборище отбитых долбоебов, знатно подсел на легкие наркотики вперемешку с алкоголем. Пусть это не способствовало появлению вспышек гнева, однако негативное влияние на организм как-никак оказывало. Порой доходило до того, что бессознательного Юнги, понахватавшего засосов на шею, по ночам приходилось забирать из каких-то разваленных, давно заброшенных домов на окраине города. В компании брата все поголовно знали Юнджи буквально как деспота, строжайшую, беспрекословную и беспощадную девушку, и, честно говоря, большая часть ее побаивалась, а то «мало ли, бутылкой отпиздит». Таким образом проходили «веселые» деньки Минов все первое полугодие второго курса, пока в один прекрасный день не появился третий жилец второго этажа апартаментов. Парнишка приглянулся Юнджи изначально, с ним безумно хотелось подружиться, узнать о его нынешней жизни, о прошлом, разве что в качестве партнера для нее Чонгука девушка совершенно не представляла. Зато реакция и смена поведения Юнги, стоило ему заприметить новоприбывшего, заставила отчасти насторожиться. Мин стал подозрительно спокойным (не считая момента с разбитой чашкой на кухне), да и дома того можно было заметить чаще чем когда-либо за все эти полгода. Но лицо брата все так же выражало абсолютное безразличие ко всему происходящему. Напускное, вероятно. — Просто признайся, он понравился тебе.

***

Чонгука мучает бессонница. Уже на протяжении трех лет на нервной почве у парня не получается проспать всю ночь, ни разу не проснувшись по той или иной причине, а иногда и вовсе заснуть невозможно. Чон выходит из комнаты с мыслью, что соседям, наверное, отлично спится (он все еще завидует спокойному беспробудному сну Юнджи), поэтому никого по квартире бродить не должно. Он заходит на кухню, но свет не включает — глаза давно привыкли к темноте, очертания мебели различимы просто великолепно, за что отчасти стоит быть благодарным рекламным щитам на зданиях и свету в окнах соседних высоток. Без проблем получается найти пачку того самого вкуснейшего кофе и сварить за минут десять. Накинутое на скорую руку теплое худи черного цвета спасает от слабого холода, беспощадно терзающего голые лодыжки и кисти рук, стоит Чонгуку зайти на просторный балкон, который парень обнаружил за шторами в гостиной. Пусть здесь все застеклено, но от стыков на окнах все равно сквозит (не будем брать в счет приоткрытую форточку, из которой действительно тянуло ноябрьским морозом, все равно проще обвинить окна). Чонгук замечает, что здесь можно включить несколько свисающих с потолка ламп, не зависимых от света в гостиной, что безусловно радует. Щелчок, и озаривший все помещение неяркий теплый желтый свет позволяет уже детально рассмотреть сделанный в спокойных тонах балкон: смастеренные из гипсовых пластин различного размера и формы создают подобие каменной стены, на полу черная плитка без узоров, на потолке сайдинговые белые панели и три висящих трубчатых матовых плафона для ламп, а еще здесь стоят два черных стула на высоких ножках. Минималистично, однако со вкусом. Чонгук одним хлопком по выключателю гасит свет комфорта ради и удобно располагается на одном из стульев. С высоты девятнадцатого этажа было забавно наблюдать за ночной городской жизнью каких-нибудь пьяных веселых студентов, возвращающихся с очередной гулянки в каком-нибудь клубе домой. С высоты детально, конечно, навряд ли что-то получится разглядеть, но зрением Чон мог гордиться, ведь поддерживать единицу на протяжении восемнадцати лет — это еще как постараться нужно в такой век. Вообще, сколько парень себя помнит, у него никогда не проносилась незатейливая мысль попробовать жить на всю катушку, веселясь со сверстниками на различных тусовках с алкоголем и остальными нежелательными увеселительными препаратами. Душа всегда тянулась к умиротворению, спокойствию, без всяческого пьянящего желания почувствовать сладкий вкус свободы. Равновесие и контроль обычно становились превыше всего. Чон никогда не стремился стать взрослее, но судьба распорядилась иначе, беспощадно отнимая самое беззаботное и счастливое, необузданное парнишкой время, устраивая эмоциональную мясорубку. Едва ощутимое прикосновение к мизинцу заставляет слабо вздрогнуть, отвлечься от очередного бесконечного погружения в мысли. Чонгук только сейчас осознает наличие рядом еще одного человека — Юнги, с накинутым на плечи плащом цвета хаки, достает сигарету из пачки, которая лежала на небольшом подоконнике; темноволосый отметил наличие десятисантиметрового по ширине подоконника, но никаких лежащих на ней предметов не обнаружил. — Почему не спишь? — Мин решает нарушить тишину первым, поджигая кончик сигареты и сразу делая затяжку. Как ни странно, Юнги с сигаретой между костлявых длинных пальцев выглядел особенно правильно, вероятно, все дело в образе, стиле: постоянно взлохмаченные блондинистые волосы с едва виднеющимися отросшими черными корнями, темные, рваные на коленях, джинсы, оверсайз футболка, чаще всего в черно-белом варианте, вечно уставший вид, о чем свидетельствуют выделяющиеся на весьма светлой коже круги под периодически подкрашенными темным оттенком теней глазами не то от недосыпа, не то от постоянного вреда своему организму разными препаратами вперемешку с алкоголем (по крайней мере, так говорила Юнджи). Было помимо «образа» в парне нечто притягательное, манящее, Чонгуку трудно объяснить даже самому себе. — У меня бессонница, — устало выдыхает брюнет, отпивая немного горячего кофе. Обычно Чонгук не спрашивает что-либо у людей, если этот вопрос не граничит с жизненной важностью, но сейчас хочется хоть чуть-чуть «размять» голосовые связки, ведь постоянное молчание отнюдь не приносит удовольствия, откровенно говоря. — А ты почему бродишь? — Юнги беззлобно усмехается и делает глубокую затяжку: — У меня чуткий сон. Я слышал, что ты старался шебуршать на кухне как можно тише, но все равно проснулся, — выдыхает дым, облаком обвивающий силуэт светловолосого. Мин расслабленно протягивает свободную руку к чашке: — Позволь попробовать, — в любое другое время, день Чон ни за что бы не дал кому-либо кружку, из которой пил сам, но он слишком устал сопротивляться любому воздействию на него извне. Блондин аккуратно принимает кружку с горячим напитком, вдыхает аромат перемолотых зерен — на самом деле он терпеть не может кофе, которое постоянно готовит себе Юнджи — и делает небольшой глоток, отмечая, что вкус радикально отличается от кофе сестры: Чонгук, вероятно, добавляет большее количество сливок и сахара, поэтому темная жидкость гораздо приятнее на вкус именно в таком виде, нежели постоянное ощущение привкуса горечи на языке. — У тебя чудесно выходит делать его, — действительно вкусно, Юнги признает должное. Мин Юнги ненавидит все, что связано с кофе, его стойким, терпким ароматом и дурацким вкусом. Чонгуково «спасибо» повисает в воздухе, и помещение погружается в полную тишину. Не неловкую, скорее, родную, комфортную такую, без навязчивого ощущения невысказанности. Какое-то время никто не решается прервать молчание, каждый задумался о чем-то своем, но Юнги вовсе не по нраву приходится быть безмолвным, поэтому в следующую секунду хриплый полушепот раздается в помещении: — Что-то мне подсказывает, что сегодня я уже навряд ли вновь усну, — произносит, но никому не адресует, просто высказывает мысли вслух. Чонгук косится взглядом на красивый профиль блондина, что бесстрастным взглядом уставился на город за окном. — Могу предложить посмотреть фильм, к примеру. Не настаиваю, ты можешь пойти попробовать заснуть, я даже могу снотворное дать… — Хорошо, — Чон не дослушивает предложение до конца, перебивая (вероятно, он просто мстит за все разы его невозможности высказаться). На самом деле Юнги подал данную идею не столько с целью действительно посмотреть фильм, сколько, основываясь на собственном опыте засыпания при просмотре чего-нибудь, попытаться дать Чонгуку отдохнуть хотя бы пару часов перед учебой — на истощенный молодой организм смотреть больно. Спустя минут десять, приготовив себе по чашечке любимого напитка — сладкий кофе с обильным добавлением сливок и зеленый чай без сахара — парни бок о бок, не считая подушки, повернутой ребром, между ними, располагаются на широком белом диване (хотя места на мягкой мебели более чем достаточно) перед внушающей своими размерами плазмой. Юнги предлагает что-нибудь из жанра фэнтези, Чонгук же настаивает на фильме ужасов. В окончательном результате они сходятся на кино про фокусников, относящемуся к жанру драмы, триллера, — «Престиж». Поначалу оба смотрят с упоением, полным погружением в сюжет, даже периодически перекидываясь мнением о той или иной сцене, происходящей на экране телевизора, однако ближе к середине первым клевать носом начинает темноволосый, делающий тщетные попытки взбодрить себя легкими похлопываниями по щекам. Ясное дело, никакого результата незамысловатые махинации не принесли. Юнги, перебарывая немыслимое желание прикрыть веки, растягивает губы в слабой улыбке, стоит взгляду уловить отсутствие движений уже дремлющего с откинутой на спинку дивана головой Чона. Примерно пару минут Мин держится молодцом, продолжая просмотр фильма, но желание спать оказывается настойчивее, поэтому, бессознательно укладывая голову на плечо соседа, блондин погружается в сон.

***

Юнджи пребывает в легком шоке, когда спросонья обнаруживает двух сладко спящих парней на диване в гостиной. И все бы ничего, но их переплетенные между собой конечности и голова Чонгука, мирно покоящаяся на плече Юнги, выглядят довольно мило. Сорвавшись с места за телефоном, девушка возвращается в комнату и успевает запечатлеть на фотографии момент, ведь далеко не каждый день можно застать такую интересную картину. И Мин даже успевает благополучно скрыться с места «преступления», прежде чем слышит из гостиной кряхтение собственного брата и надрывный внезапный кашель второго находящегося в гостиной. Юнги не сразу осознает геолокацию, позу, в которой он находится, и кто рядом пару секунд назад заходился судорожными приступами: темная макушка в один прекрасный момент просто ускользает из-под бока на другую сторону дивана, оставляя пустым нагретое место около бедра старшего. Лишь полностью открыв глаза и кое-как подключив сознание, Мин понял, что Чонгука, практически завалившегося на бок, не слабо потряхивает — зародившаяся где-то под ребрами паника дает сигнал, что такого точно происходить не должно. Чон ощущал напряжение в груди, словно вот-вот внутренности готовы разорваться на мельчайшие песчинки, атомы, но в то же время было так тесно, удушающе. Он поджимает колени к груди, подстерегая находящее чувство паники; воздух из легких будто в следующую секунду мог просто исчезнуть, оставляя лежать бездыханным истощенное тело. — Чонгук? Чонгук! — светловолосый пытается заглянуть в лицо, присаживаясь на корточки напротив младшего. Как ни странно, в голову пришла разумная мысль не прикасаться к парню вовсе, ведь, возможно, это могло бы лишь усугубить ситуацию, но и время на длительные раздумья себе он также не давал: Юнги в панике за считанные секунды успевает сбегать на кухню за стаканом холодной воды, после чего кое-как, поддерживая затылок Чона, помочь сделать пару глотков и заставить глубоко размеренно дышать, что заметно помогло второму уже через некоторое время унять жуткую крупную дрожь во всем теле. На вопрос о самочувствии темноволосый отрицательно качает головой, нервно осматривая поднесенные к лицу трясущиеся кисти рук, которые, казалось, буквально горели от въевшегося ненавистного ощущения прикосновений на коже. Чонгук не терпит прикосновения и все, что с ними связано, потому максимально покрывает кожу всяческой одеждой, дабы избежать очередных неприятностей. Вопиющая ненависть порождала фобию, доходящую до припадочного состояния. Ненависть — это высшая, объективная форма страха, его следствие. Юнджи останавливается на пороге в гостиную, анализируя издалека состояние младшего, напротив которого сидит собственный брат и пытается что-то у него не то расспросить, не то успокоить хотя бы словесно. Не зная всего масштаба ситуации, можно изначально подумать, что Чонгука довел до такого близкого к истерике состояния именно Юнги, и по факту было именно так, однако девушка уже наслышана об огромной о совсем небольшой проблеме соседа. Девушка приносит из аптечки в ванной блистеры, разные по размеру и количеству препарата, оставшемуся в них, но примерно схожие по действию. Нейролептики, ноотропы, нормотимики и обычное успокоительное. Юнги забирает у сестры блистер, который часто использует сам, и выдавливает две капсулы Чонгуку на ладонь. Парень шепотом благодарит, запивая таблетки оставшейся в стакане холодной водой, а затем на трясущихся конечностях делает пару-тройку не совсем успешных попыток встать с дивана и пойти в свою комнату, чтобы не спеша собраться на учебу. Близнецам остается только провожать темноволосого взглядом с толикой жалости и сочувствия. — Гаптофобия? — Она самая, — Юнджи шумно выдыхает, покидая гостиную. Юнги не представляет жизнедеятельности людей с данной фобией. Как можно жить, ни к кому не прикасаясь, и при этом находиться в постоянном дискомфорте — страхе — в обществе. А главное — чем была вызвана эта фобия у Чонгука? Оказавшись у себя в комнате, Чон считает нужным сразу одеться, ведь это как-никак способно хоть отчасти отвлечь, успокоить. Парень несколько минут находится в раздумьях, в итоге останавливая свой выбор на обычных черных джинсах, полосатом красно-черном гольфе, темно-зеленом вязаном свитере поверх и голубой джинсовке — не май месяц на дворе, в конце концов. Выглядит странно, но со вкусом. На самом деле, наличие цветных вещей в гардеробе для Чонгука — нонсенс, но однажды пришлось ими разбавить вечный монохром. Пришлось, потому что на этом настоял приятель молодой психолог, проходящий практику у них в школе. Его зовут Ким Намджун, на момент подачи заявления на работу в среднее учебное заведение, где, собственно, учился Чонгук, ему было двадцать лет, то есть всего на шесть лет старше Чона. Впервые на поход к школьному психологу настояла младшая сестренка, которая все еще пыталась заботиться о бездонной пропасти в мыслях брата, что из раза в раз заставляла настораживаться. Пусть она и младше, но смышленостью обделена никогда не была. Поначалу это были простые сеансы с поверхностным рассказом о своих проблемах, и таким образом подобный процесс длился около трех месяцев. Но Чон, понимая, что Намджун действительно способен помочь разобраться с некоторыми вещами, позволил копнуть тому немного глубже в душу. О проблемах в семье было известно уже на восьмой месяц обязательных походов в кабинет психолога три раза в неделю. Ким видел в четырнадцатилетнем мальчишке комок боли, покрытый тонким понятием о любви и какой-никакой защите в лице матери. Но однажды Чонгук пришел на прием совершенно разбитый, с явно заплаканными глазами и абсолютно разбитым видом, сообщая, что его мать скончалась от тяжелой болезни, которую перебороть, к сожалению, не смогла. Немало времени и сил пришлось приложить к психологическому восстановлению мальчишки. Зато через месяц другой Чонгук перестал столь болезненно воспринимать те или иные слова о матери, закаляясь данным ей обещанием, что он будет сильным. Спустя полтора года Намджун постепенно из формального статуса «психолог» перебрался в намного более значимое для младшего «приятель». Чонгук позволял провожать себя до дома поздно вечером после сеансов, ведь старший, разузнав о физическом насилии со стороны отца, принял разумное решение ставить сеансы вечером, чтобы хоть как-то сократить время нахождения парнишки с этим извергом в одном помещении. Периодически они могли себе позволить встречу за пределами здания школы, не упоминая о проблемах насущных, скорее, просто прогуливаясь вместо этого. В конце концов, отвлекаться от повседневной рутины тоже нужно. Отец, к большому удивлению, не знал о регулярных походах сына к психологу (в итоге так и не узнал), в упор не замечал изменений в поведении Чонгука, ведь тот просто великолепный актер — имитацию угнетения и постоянной подавленности на лице каждый вечер можно было оценить просто на пять с плюсом. Когда Чонгуку исполнилось семнадцать, Намджун незаметно для обоих перебрался в значение «лучший друг», но никак не пытался пересечь ту разумную грань, из раза в раз подавляя уже давно зародившуюся симпатию к младшему. Об этом не должно было стать известно никому, тем более Чону. Ким вовсе не хотел потерять так тщательно взращиваемое годами доверие, не хотел быть отвергнутым. Не хотел, чтобы Чонгук его возненавидел. Однажды, находившись в состоянии легкого алкогольного опьянения, между парнями промелькнуло нечто, что вовсе нельзя назвать взаимной симпатией, однако «обозвать» эту ситуацию можно минутным влечением. Первый поцелуй с губ Чонгука, к счастью или сожалению, сорвал именно Намджун. Произошел этот конфуз совсем незадолго до отъезда Чона в Сиэтл, вдребезги разбивая все адекватные понятия о простой дружбе без ненужных симпатий, прерывая и так донельзя натянутую нить доверия; после этого старший просил прощение слишком настойчиво и долго, всем своим видом показывая глубочайшее сожаление о случившемся. Однако обсуждать эту ситуацию не хочется и по сей день. Когда Чонгук по приезде получил звонок от Намджуна, услышал его голос, который словно изменился за несколько недель без общения, он просто испугался. Темноволосый знал, что старший опять поднял бы эту тему, вымаливая прощения, но просто струсил. После звонка за эти пару дней они обменялись лишь парой сообщений. Прости меня. Давно уже.

***

Несмотря на вечную сплоченность и слаженность Минов, их вкус касательно одежды значительно отличался. Юнги предпочитал оверсайз футболки в монохроме, длинные кофты на замке, плащи, мантии поверх; черные, реже синие джинсы с различной атрибутикой в виде цепей, заплаток или, наоборот, дырок на коленях; на ногах неизменно можно было заметить Мартинсы во всех вариациях, однако иногда выбор падал на кроссовки. Юнджи же штанам предпочитала клетчатые, иногда просто темные монотонные юбки и обязательно надетые под них колготки или чулки, обычно полупрозрачные, но зачастую можно было запечатлеть на ногах вульгарную сетку; темные футболки с принтом какой-либо группы и накинутый поверх короткий свитер или бомбер, обязательно закинутый в шкафчик в середине дня — жарко ведь; на шее, элегантно подчеркивая ее тонкость, постоянно болталась цепочка или чокер; схожесть в гардеробах выдавали лишь Мартинсы, ярым фанатом которых являлись оба Мина. Американские одногруппники называли это сугубо корейской модой, ведь их внешний вид кардинально отличался от здешнего стиля: однообразный, зачастую неинтересный и безвкусный, но частично пытающийся подражать юнжнокорейской индустрии красоты. Но близнецы оправдывались отсутствием чувства стиля у них, ведь «мы одеваемся так же, как и большинство американских подростков». Трио, какое успели шутливо прозвать за прошедший день утерянной частью корейского гетто, заходит в вуз, вновь собирая на себе косые взгляды, а затем скоропостижно рассасывается в разных направлениях. Чонгук примыкает к знакомым персонам из своей группы, приветственно кивая обратившим на него внимание, и идет в аудиторию уже вместе с ними. Вчера он сидел попеременно каждую пару с новым человеком из группы, но ни один не попытался заговорить, обычно ссылаясь на возможное незнание языка Чона. Ну да, он ведь, дебил такой, приехал учиться в другую страну, где главенствует совершенно иной язык, не выучив банального бытового разговорного, хотя при поступлении на эту специальность пришлось сдавать английский абсолютно всем. Настолько узкому мышлению можно только посочувствовать. Безусловно, пара-тройка расистов здесь также присутствовали, но, на удивление, никто из них не высказывал свое «фу». Парень занимает место за свободной двойной партой и совершенно не ожидает, что уже в следующую секунду рядом приземлится еще один человек, который сразу сочтет нужным представится, хотя своей заинтересованности Чонгук никак не выдавал. — Привет, я Хосок, — незнакомый голос вынуждает Чона поднять глаза на прибывшего, говорящего на английском с легким корейским акцентом, звучавшим очень даже мило — Чонгук даже позволяет себе скромную искреннюю улыбку уголками губ. — Ты, наверное, тот самый новенький, да? — Хосок замечает слабый положительный кивок соседа, потому продолжает: — Меня вчера не было, поэтому мы не виделись, но, знаешь, мне говорили, что к нам, наконец, переведется новенький из другой страны. Как знал, что окажется с востока. Южная Корея? — опять кивок. Парень лучезарно улыбается. — Так я и думал. Как тебя зовут, откуда ты? — Чонгук, из Пусана, — несмотря на односложный ответ, который вполне мог сойти за явное нежелание продолжать разговор, Хосок принимает информацию абсолютно спокойно. — А я из Кванджу. Надеюсь, мы подружимся, — парень протягивает ладонь для рукопожатия, но растерянного Чонгука спасает вошедший так вовремя в аудиторию преподаватель, объявляющий о начале занятия. Пока наставник, имя и фамилию которого парень все еще не запомнил, повествует о теме, какую Чонгук, будучи на дистанционном обучении, уже проходил с каким-то преподавателем, темноволосый позволяет себе получше рассмотреть нового знакомого. Ярко выкрашенные волосы в оттенок красного янтаря, уложенная на прямой пробор типичная для корейских парней прическа — первое, что бросается в глаза. Если говорить о внешности, то из всего можно выделить аккуратные губы красивой, отчасти напоминающей сердечко, формы и глаза-полумесяцы цвета горького шоколада. Ну и конечно, нельзя было не отметить подобранный под тренды образ Хосока: баленсиаги на ногах в стандартной серой расцветке с яркими вкраплениями, прямые бежевые штаны с крупными подворотами снизу, серое худи и темно-зеленая полосатая оверсайз рубашка поверх. В этом всем, безусловно, прослеживается ярко выраженная мода родной страны. Хосок казался хорошим, в его действиях не прослеживалось никакой рутинной агрессии, во взгляде не читалась вселенская ненависть — лишь тщательно скрытая грусть мелькала на дне зрачков. Оставалось лишь надеяться, что чонгуково нутро не ошиблось насчет его личности. Подружиться с этим ярким парнем, наверное, действительно стоило. Не столько потому, что нужно было завести хоть какие-то связи ради выгоды, сколько из-за обычной человеческой потребности в общении с другими людьми. Пусть Чонгук является интровертом и социофобом, который еще и с прикосновениями имеет явную проблему, все равно оставаться одному без возможности выговориться хоть кому-нибудь оказывается для парня бо́льшим стрессом, нежели находиться в крупной компании. Парень подключается к теме примерно в середине урока, как раз успевая услышать вопрос, ответ на который он буквально вызубрил в период дистанционного обучения. Тянет руку, удивляя как преподавателя, так и практически всех сидящих в классе студентов. Наставник наверняка задавал вопрос с целью более интересно продолжить монолог, явно не ожидая, что кто-то сможет выдавить из себя хоть пару слов, однако Чон дает потрясающий ответ, изложенный весьма грамотно как с точки зрения построения предложения, так и с логической его стороны. — Браво, студент Чон, — преподаватель — выглядящий особенно строгим мужчина средних лет — неожиданно тепло улыбается, когда темноволосый заканчивает свою мысль фирменным «собственно, как-то так». — Заслуженная пятерка, — Чонгук в привычной манере полушепотом произносит слова благодарности, не обращая внимания на гулкие перешептывания в аудитории. Хосок с толикой гордости смотрит на соседа по парте, губами беззвучно на родном корейском «молодец, приятель» говорит. Как ни странно, в груди разрастается такое теплое чувство, словно он совершил какой-то подвиг, не иначе. Смелости и уверенности от этого явно не прибавилось, но какой-никакое начало для последующей вынужденной устойчивости в данном обществе положено.

***

Неделя тянулась своим ходом — безумно долго, абсолютно рутинно и неинтересно. Серые будни раскрашивал лишь Хосок, с которым отношения за столь короткий срок стали значительно ближе, практически подтягиваясь к отметке «хороший приятель». Парень действительно оказался солнцем в человеческом обличье. Не то чтобы ему удалось значительно «растопить» ледышку в виде сердца Чонгука, однако каким-то магическим образом Хосоку иногда удавалось вызывать у темноволосого редкую, хоть и слабую, искреннюю улыбку. Близнецов Чонгук видел в основном по утрам за своеобразным завтраком и поздно вечером, ведь что Юнджи, что Юнги теперь приезжали значительно позже его самого — на носу сессия, поэтому режим «заебанный студент» максимально активирован; они великодушно ежедневно подвозили младшего до вуза, порой даже когда приезжать нужно было лишь ко второй паре — Чон не понимал, почему соседи так о нем пекутся. Заботу темноволосый в любом ее проявлении принимать не желал, но его никто и не спрашивал. Он не мог сказать, что взаимоотношения между ним и близнецами как-то изменились в ту или иную сторону. Юнги порой все так же пропадал по ночам, получая на утро от сестры моральный прессинг и изматывающий шантаж в любом его проявлении. Чонгука он иногда и вовсе не замечал, зависая либо где-то в своих мыслях, либо, окунувшись в изучение с концами, в конспектах. Разве что Юнджи ежедневно интересовалась самочувствием младшего и по утрам делала ему кофе, лишний раз подпихивая какой-нибудь тост с джемом, пусть парень и не просил вовсе — девушка замечала, что Чон практически не питается ни дома, ни в столовой, ведь на большом перерыве она ни разу не видела его в столовой. Болезненность отражалось не только на нездорово бледном осунувшемся лице — походка зачастую была неуверенная, слабая, периодически складывалось ощущение, что вот-вот парень просто рухнет на пол; тело также, сколько бы не пытался Чон прятать нездоровую худобу за мешковатостью одежды, заметно истощилось. Пару дней назад Юнджи настояла обратиться к психотерапевту, ведь, помимо физического, моральное состояние также не приносило никаких повседневных приятностей. Чонгука постоянно приходилось поить успокоительными, чтобы очередной раз унять захватившую тело парня дрожь от очередного длительного — более одной секунды — касания к открытым участкам кожи; в случае со случайными прикосновениями темноволосый лишь вздрагивал, как от укола, а затем какое-то время, порой незаметно даже для самого себя, тер конечность, чтобы избавиться от гложущего ощущения опасности. Бессонница казалась уже чем-то обыденным. Юнги, через день приходивший ближе к утру, обычно заставал Чона в гостиной перед телевизором или на кухне, делающего себе примерно девятую за сутки по счету кружку любимого кофейного напитка, и насильно заставлял принять лишь малую дозу снотворного, чтобы этот «ребенок» поспал хотя бы час, иначе вскоре от темноволосого останется абсолютное ничто. В общем и целом, сопротивляться девушке смысла не было, поэтому Чонгук, перебарывая самого себя, решил написать Намджуну с просьбой помочь ему в поиске квалифицированного мозгоправа где-нибудь поблизости Сиэтла, ведь связей в подобных кругах Ким имел более чем достаточно. К удивлению, уже на следующий день парню был назначен прием в частной клинике, находящейся буквально в пяти минутах ходьбы от дома — жилье в центре города как никогда было кстати. Значительно лучше за пару сеансов, конечно, не стало, однако назначенная терапия порядком помогала справляться с повседневными проблемами: не так остро реагировать на внешние раздражители как физически, так и психологически; а еще пришлось выучить пару-тройку «танцев с бубном», благодаря которым парень самостоятельно мог засыпать примерно на полчаса. Какой-никакой, но прогресс. Воскресное утро встречает раздражающей мелодией вызова и уже ставшими чем-то обыденным криками на кухне. Кое-как нащупав с закрытыми глазами телефон, парень рандомно водит пальцами по экрану в надежде попасть на принятие вызова, или, в худшем случае, мобильник норовит отправиться в путешествие по комнате до соседней стены. Услышав звонкий голос в трубке, Чонгук кладет телефон возле уха, ведь конечности напрочь отказываются как-либо функционировать в нужном русле. — Доброе утро, дружище! Я надеюсь, ты помнишь про проект, который нам задали на завтра, — Чонгук никак не реагирует, лишь продолжая тяжело дышать в ответ, поэтому Хосок продолжает в той же манере: — Если не помнишь, то напоминаю: нас поставили в пару и дали на подготовку целую неделю, но делать, конечно, приходится все в последний день. Можем встретиться у тебя и что-нибудь напридумывать? — парень положительно мычит в трубку, находясь где-то в промежутке между сном и противной обременительной реальностью. Выныривать из царства Морфея, в который так трудно было пробиться сегодняшней ночью, не хотелось так скоро. — В таком случае, в четыре часа я приеду, только адрес скинуть не забудь! Ах, да, и приготовь чай с печеньем к моему приезду. Чонгук слабо улавливает суть произнесенного лепета, но, тем не менее, впервые радуется, что все разговоры автоматически записываются в какую-то папку, которой до этого момента пользоваться ни разу не приходилось. Со вселенским сожалением парень осознает, что задремать вновь не выйдет, потому, находясь в полной прострации, делает попытки встать на ватных ногах с кровати, чтобы найти хоть какую-то одежду. На протяжении уже вот двух лет каждое утро Чонгука настигает подобный недуг, который можно назвать чем-то вроде полного, абсолютного ощущения пустоты: тело парень совсем не чувствовал, передвигаясь скорее по наитию, нежели осознанно; глаза застилала кромешная тьма, в лучшем случае всего на минуту; бывало и такое, что бесцеремонно какое-то время шатало из стороны в сторону. И если раньше такое состояние врасплох заставало темноволосого лишь по утрам, после пробуждения, то теперь от любой попытки встать, например, со стула или всяческого резкого движения как минимум темнело в глазах. Чон полностью осознавал, что по большей части это все происходит именно из-за недостатка энергии, которую восполнять никак не получалось: парень объяснял доктору, что его постоянно гложет чувство моральной неполноценности; кушать не хотелось, ведь, казалось, если он заставит себя проглотить хоть кусочек твердой пищи — все скудное содержимое желудка будет вывернуто в следующее же мгновение. Психотерапевт при первой встрече в блокнот записал пару пунктов: обостренная боязнь прикосновений, социофобия и анорексия на нервной почве. С этим всем определенно стоило начинать бороться уже прямо сейчас. Хосок, как и обещал, появляется на пороге ровно в четыре часа дня, держа перед собой пачку любимого шоколадного печенья, потому что «я знал, что у тебя навряд ли найдется что-нибудь вкусненькое к чаю, ты же сидишь на голодовке». После этой фразы последовал звонкий смех. Смех, ведь это всего лишь очень забавная шутка, явной проблемы красноволосый не замечал, прикрываясь пеленой оптимизма — так думал Чонгук. На деле же все было иначе. Чон Хосок парень вовсе не глупый, он прекрасно видит, в какого скелета превращается его новый друг, и не хочет вгонять того в еще большую апатию, граничащую с депрессией, поэтому принять сторону «притворяться дурачком» кажется отличным выходом из ситуации. Спустя минут пять разборок с одеждой и принесенной едой в коридоре парни располагаются в гостиной, но Чонгук скрывается из виду практически сразу под предлогом сделать как минимум литр чая и кофе, потому что проект — процесс трудоемкий и долгий. Хосок решает не терять времени зря, вбивая в поисковую строку браузера нужную информацию и мельком пробегаясь взглядом по статьям на различных сайтах, ровно до тех пор, пока не чувствует, что диван рядом прогнулся от веса чужого тела — Чонгук явно не стал бы надевать на себя юбку и сетчатые чулки, потому приходится поднять глаза и обнаружить около себя девушку азиатской внешности с миловидным лицом, но максимально сучьим взглядом. Черты лица безумно напоминали того парня, которого часть первокурсников остерегалась, ведь рассказы старших о нем не сулили ничего хорошего; самое забавное, что лично ни один из новеньких с этим «грозным» блондином знаком не был. Так неужели это… — Привет, я Юнджи, а ты откуда такой цветастый взялся? — девушка натянуто улыбается, но притворство странным образом за считанные секунды сменяется искренностью, стоит парню в ответ улыбнуться. Красноволосый протягивает свободную от телефона ладонь для рукопожатия. — Хосок, друг Чонгука, приятно познакомиться, — девушка безотказно жмет теплую крепкую, но удивительно мягкую ладонь. — Я тебя видел однажды на общем собрании нашего факультета. Ты на втором курсе, так ведь? — Юнджи кивает положительно, как-то неопределенно хихикая — то ли внезапно завязавшийся странный разговор так забавляет, то ли неловко сложившаяся ситуация в целом. — Знаешь, некоторые слагают легенды о вас с братом, мол, вы такие ужасные… В общем, чуть ли не сумасшедшими вас описывают, — Чон заметил, что от сказанного улыбка на лице темноволосой как-то поблекла, в глазах что-то недоброе мелькнула, потому сразу продолжил предложение: — Но я не в праве считать незнакомых людей плохими, просто потому что так сказал какой-то мимо проходящий. Думаю, стоит составить собственное независимое мнение, куда более близкое к истине, не так ли? — Полностью согласна. — Не против познакомиться поближе?