Полное, тотальное отсутствие безумия — это тоже патология, название которому нормоз. Надо ли говорить, что хотя бы немного безумия должно быть в жизни человека, потому что оно определяет человека.
***
Кофе давно остыл, воспоминания навевали лишь какую-то ностальгию и спокойствие на душе от мысли, что наконец все закончилось, все пережитки прошлого не оказались пустыми, бессмысленными. Без прошлого не построишь будущее. Или как там говорится: чтобы добраться до вершины, нужно избавиться от низов. Мама Чонгука всегда напоминала парню о скорых изменениях и резких неожиданных поворотах в событиях — до него только позже стало доходить, что женщина лишь делала тщетные попытки подготовить сына к ее близкой кончине, чтобы безболезненно так, без лишних слез и истерик. Пробирающийся под толстовку холод заставляет продрогнуть до самых костей и, что странно, оглянуться и удивиться наличию еще одной чашки кофе и человека за столом напротив. А еще тут форточка зачем-то открыта. — Ты сидишь здесь уже больше двух часов, ты в курсе? — время и правда летит незаметно. Юнджи смотрит куда-то в пустоту, но слова свои явно адресует Чону. За эти сутки он успел познакомиться с весьма неопределенной, постоянно радостной личностью, однако видеть сейчас глубокую задумчивость и отсутствие каких-либо эмоций на лице девушки — неуютно и непривычно вовсе. — У тебя кофе остыл, — Чонгук наблюдает за ленивыми движениями тонких рук, что меняют чашки местами, заменяя напиток темноволосого на только что сваренный, а потому в благодарность кивает едва заметно. Можно ли подобные своеобразные действия счесть за заботу? Вряд ли, скорее, это просто жалость. Темноволосый не представляет даже, что творится в голове Юнджи, что руководит ее незатейливыми действиями. У нее с восхитительной скоростью получилось заварить уже горячий кофейный напиток на еще одну чашку — для себя — и, заметив продрогшего Чона, прикрыть форточку, откуда безостановочно сквозило промозглой прохладой. Даже тепло чашки едва ли помогало не окоченеть. — Мой брат, он… — девушка нервно кусает губы, подбирая слова. — Не думай, что он всегда такой, каким мог показаться. Юнги, если выпьет, совсем за языком не следит, — нервный смешок следует незамедлительно. Юнджи умалчивает об остальных вероятных увлечениях светловолосого — спугнуть этого и без того закрытого в общении мальчишку не хотелось от слова «совсем». Хотя, чего уж там, рано или поздно Чонгуку придется лицезреть Юнги отнюдь не галантного, словно воплощение той самой смиренной элегантности, о какой слагались песни и сочинялись тексты заумных книг из разряда исторических эпох. — Все в порядке. Чонгуку постоянно казалось, что слова звучали сдавленным хрипом, словно голосовые связки все-таки атрофировались от постоянных долговременных молчаний. Он будто не слышал собственного голоса, вечно заглушаемого шумным, как рой пчел, потоком мыслей. Язык не поворачивается назвать это голосами в голове, ведь в дурку Чону еще рано, хотя следовало бы. Это всего лишь паранойя. Он здоров. Здоров ведь? Мин попыталась как-то отвлечь Чонгука, подолгу зависающего где-то не здесь, тихо и понемногу рассказывая обо всем происходящем, в нужные моменты останавливаясь на определенной теме, когда в глазах собеседника мелькала доля понимания и осознания происходящего. — ..Знаешь, в университете ни я, ни Юнги не слывем своей адекватностью, — Чонгук на выдохе произносит «Почему?», и это дает девушке расслабиться и продолжить. Видимо, тема учебы действительно заинтересовала Чона, ведь тот лишних слов, без надобности, не произносит — Юнджи это уже усвоила и приняла, мысленно поставив галочку на пункте «подумать, прежде чем его о чем-то спросить». — Поведение Юнги, если ты мог заметить, порядком не такое, какое привыкло считать нормальным окружение, потому меня, ссылаясь на то, что я такая же, как и он, причисляют к ненормальным. Психически. — Вас избегают? — Да. Чонгук нервно заламывает пальцы, не смелясь поднять взгляд огромных глаз на собеседника. Он все еще чувствовал себя неловко под прицелом чужого взора. Точнее, не переставал чувствовать. Представить себе первый день учебы, который, кстати, начнется буквально через пару часов, было морально трудно; сопоставить факт наличия социофобии и массу изучающих взглядов казалось чем-то нереальным. Юнджи почему-то хмурится, предугадывая последующий вопрос парня и (уже в который раз) облегчая жизнь ему же. — Мне, правда, не хочется марать твою репутацию с самого начала, нас ведь наверняка увидят вместе: и тебя, и меня, и его, — темноволосая неловко подергивает плечами, скорее неосознанно, — но я просто хочу помочь тебе, — Чонгуку казалось, Мин определенно обладает каким-то рентгеновским зрением, не иначе. Ведь парень даже не рассказывал о себе почти ничего, что могло бы навести на мысль помочь какому-то сожителю. Неужели моральное состояние так отражалось внешне, было заметно посторонним? Чон, безусловно, знал, что выдающимся красавчиком он отроду не был, а тут еще и эти уродливые телесные увечья, разбросанные в не самых «привычных» для такого местах. Зеркала с некоторых пор стали чем-то нежелательным вовсе, а глухие закрытые места вроде пустых комнат в безлюдной квартире, где риск услышать себя как никогда превышал все возможные пределы и границы дозволенного, — заклятыми врагами. Не клаустрофобия — боязнь остаться наедине с самим собой. Юнджи тысячу и один раз за последние сутки ловила себя на мысли, что новый сосед — человек, которого хотелось изучить. Не нагнетать, в привычной для нее манере расспрашивать об интересующем — всем, если быть точнее. Сейчас, впервые за свои девятнадцать лет, в приоритете оказывалась разумная мысль о том, чтобы дать парню фору, руководствоваться принципом «рано или поздно он захочет рассказать все сам», ведь «невозможно столько молчать». Пока Чонгук мысленно вновь оказывался в другом измерении, втыкая в одну точку отнюдь не первую минуту, Мин беспрерывно скользила взглядом по оголенным участкам болезненно бледной кожи, с каждой секундой все больше ужасаясь виднеющимся уродливым рубцам, пятнам, переливающимся всеми возможными для ушибов оттенками; шрамы человека украшают — это факт, ведь темноволосой неумолимо хотелось коснуться давно затянувшегося мелкого зазора на нежной, наверняка, коже щеки. Девушка крепко жмурится, отгоняя мысли о проступающей спустя столько времени маниакальности, припадая губами к чашке. Нельзя давать волю раздумьям, переступать через тот самый порог. Ни в коем случае. — Где, блять, чертов чай? — неожиданно для обоих, зависших на чем-то своем, по помещению разносится хриплый низкий — у Чонгука все еще проступают мурашки на коже — после сна голос. Мин агрессивно грохочет посудой и всяческими остальными предметами в полках в поисках, пока не слышит тихое безразличное «на верхних посмотри», сказанное в чашку, от сестры. Блондин на мгновение зависает, словно вспоминая, что вообще значит слово «верхний». Парень значительно сбавляет внезапные наплывы агрессии, теперь уже спокойно открывая полку на уровне головы и доставая оттуда пачку зеленого листового чая, ведь «пакетики — ссанина опилочная». Юнги совершенно безбоязненно прикладывает руку к наверняка все еще горячему — удивительно даже — чайнику и, кажется, даже остается удовлетворенным. За все те пару минут, пока светловолосый заваривал себе чай, ни один из трех находящихся в кухне не проронил и слова. Каждый смиренно занимался утренней рутиной, пропадая где-то в своих мыслях; даже на мгновение могло показаться, что время в комнате остановилось. И до определенного момента все было непоколебимо. Резкий громкий звук, если быть точнее — лязг разбитой вдребезги стеклянной кружки Юнги, Чонгука заставляет чуть ли не подпрыгнуть на месте от испуга. Чон поворачивает голову в сторону, где все так же неподвижно стоял блондин, теперь окруженный осколками и разлитой жидкостью буквально везде в радиусе одного метра. Юнджи шумно вздыхает, встает со своего места и, подойдя к брату, по виду очень больно бьет ему в плечо кулаком. Реакция того себя ждать не заставляет — Юнги злобно прожигает взглядом девушку, но никак более не двигается, не замечает даже и того, что руки изранены осколками, а кровь струится по предплечьям и капает аккурат на лежащий возле ноги изогнутый осколок, куда постепенно собирается алая жидкость. — Это, блять, уже третья чашка за неделю, — Юнджи хмурит брови и берет полотенце, вытирая столешницу от разлитого чая и части битого стекла. — Чонгук, будь добр, помоги ему обработать порезы. Аптечка в полках в ванной, — темноволосая толчками выпроваживает брата из кухни, походку которого можно описать как «знатно заебанная сутулая модель на подиуме». За ним, ловя многозначительный взгляд девушки на себе, выходит и Чонгук, который следует за Мином чуть поодаль. Разминаются они в коридоре — Юнги, не оглядываясь, скрывается в гостиной, а Чон, как и просила Юнджи, идет за аптечкой в ванную комнату. Минуту спустя темноволосый заходит в гостиную, держа в руках лишь необходимое: вату, бинты и баночку антисептика. Мин сидит на диване с полным безразличия лицом и без всякого интереса смотрит на экран телевизора, где опять идет какая-то программа про животный мир. Чонгук медленно подходит к дивану, садясь рядом с Юнги, чем привлекает внимание второго. — Я могу обработать… — у Чона практически получается озвучить вопрос полностью, но протянутые к нему руки позволяют замолчать раньше. И на том спасибо. Парень смачивает кусочек ваты раствором, поднося к первой ссадине на бледной коже. Чонгук не терпит прикосновений, но пересиливает себя самого, окольцовывая для удобства запястье Юнги костлявыми пальцами. Темноволосый чувствует изучающий взгляд Мина на себе, чувствует, что кожа от такого напора ожогами покрывается, но убеждает себя голову не поднимать, знает ведь, что может***
Как оказалось, ехать до вуза на машине приходится около пятнадцати минут. Пятнадцать минут, за которые Чонгук успел услышать в салоне авто песню славных Depeche Mode — Shake the Disease, проигравшую три с половиной раза; конечно, и одного раза было достаточно, чтобы запомнить мотив и слова припева, тихонько напевая себе под нос, пока музыка грохотала в сабвуферах. Также за это время Чон обнаружил у соседей вокальные данные, тянущие примерно на четверку из пяти, что можно считать прекрасным результатом, особенно если учитывать факт отсутствия музыкального образования. Ехать в одной машине с Юнги, который до конца еще не отошел, за рулем, просто потому что так сказала Юнджи, было волнительно поначалу, честно говоря; Чон даже успел подумать об окончании учебы, которая еще не началась для него. Однако стоит отдать должное — блондин водит великолепно даже в состоянии легкого (ну или не очень легкого) кайфа. Паркуясь на стоянке во дворе учебного заведения, Юнги периодически поглядывал на Чонгука, забавляясь реакцией того на неизбежно приближающийся «крах» его психики. Наверняка он не знал, но мог предположить, что социофобия у паренька в наличии имеется. — Как там говорится, — говорит Юнджи, открывая дверь автомобиля и вылезая из него, — чувствуй себя как дома, — растягивает подкрашенные алым тинтом губы в усмешке, ожидая, когда двое медлительных парней наконец покинут кожаный машинный салон. Чон, ощущая всем телом промозглый ветер, почти сразу, как оказывается снаружи, замечает несколько пар удивленных глаз, направленных в их — Юнги, Чонгука и Юнджи — сторону. Становилось уже как-то неуютно, хотя ничего еще даже не началось. Пару минут спустя трио заходит в здание вуза, где небольшая шумная компания людей, столпившаяся возле расписания переносов занятий, сразу притихла, стоило одному из них заприметить Юнги. Юнджи шепотом поясняет Чонгуку по ходу, что ее любимый брат пришел на учебу однажды в совершенно неадекватном состоянии и стал махать лезвием складного ножа прямо перед лицом девушки «главного» этой кучки, и вроде как даже успел оставить неглубокий порез на щеке, который порезом назвать язык не поворачивался. Простая царапина, из-за которой раздули такой скандал, будто Юнги ее прирезал, честное слово. Случайно или неслучайно — оставалось только догадываться. Конечно, хотелось расспросить подробнее обо всех ситуациях, связанных непременно с близнецами Мин, но Чон посчитал неуместным сейчас задавать какие-либо вопросы. Всему свое время, как говорится. — Кстати, некоторые называют Юнги Агустом, ну или Ди, — девушка усмехается, продолжая: — Американцы — народ странный, и чтобы наши имена не путать — хотя, казалось бы, что тут путать — стали называть меня Юной, а Юнги — просто Ди. Не все, конечно, однако находятся особенно умные личности, считающие, что называть меня чужим именем — совершенно нормально, — недовольно цокнув языком, Мин закатывает глаза. Пока Юнги идет где-то позади, Чонгук выясняет, что близнецы учатся на втором курсе, но на той же специализации, куда поступил Чон. Это одновременно и радует, и огорчает отчасти, потому что по сущности своей парень интроверт, и новые знакомства для него — ад сущий. До переезда сюда Чонгук учился дистанционно, ведь улететь в другую страну несовершеннолетнему без согласия опекунов невозможно, а он, ясное дело, рассказать отцу не мог. От такой новости Шивон бы точно избил сына до смерти. Чон детально помнит тот день своего шестнадцатилетия, когда он позвонил своей родной тетушке по маминой линии и попросил забрать сестру пожить к себе, ведь подвергать Роа опасности не хотелось от слова «совсем». Если бы девочка узнала о всем том кошмаре, какой терпел ее старший братик Гук-и на протяжении уже шести лет, это ее окончательно сломало бы. Какой истерики стоила лишь смерть мамы. Чонгук просто не мог допустить, чтобы Шивон добрался и до нее, не хотел лишать лучших лет детства, каких не было у самого. За такой проступок он поплатился вечером того же дня, только чудом оставшись в живых — отец знатно истерзал тогда руки сына вымоченным дубцом, а на ночь оставил прикованным железными наручниками возле горячей батареи. — Чонгук, Чонгук… — женский голос выводит словно из транса, в который ненадолго впал парень. — С тобой все в порядке? — Юнджи обеспокоенно заглядывает ему в глаза, поджимая губы. Чон рассеянно кивает, бросая в ответ тихое «Извини, просто задумался». Парень только сейчас замечает, что Юнги уже давно скрылся с поля зрения, а они с девушкой пришли в совсем незнакомый коридор. — Ты вроде говорил, что тебе нужно было подойти к директору, поэтому советую тебе сделать это прямо сейчас, потому что занятия начнутся очень скоро, — Мин указывает рукой на кабинет с висящей на двери табличкой «Приемная». Чонгук набирает полную грудь воздуха, решаясь сказать то, что всегда получалось очень тяжко: — Спасибо, что помогаешь мне. Правда, спасибо. — Не стоит благодарностей, все мы когда-то были на твоем месте, — Юнджи искренне улыбается, разворачиваясь на пятках и уже собираясь уходить, как вспоминает, что номера Чона у нее нет, а домой тому как-то нужно вернуться. — А, кстати, дай мне свой номер или хоть какой-то активный аккаунт, чтобы мы не потерялись, — Мин протягивает парню телефон, замечая, что тот, на удивление, открывает инстаграм и вбивает в поисковую строку свой ник. — Директ вроде должен быть открыт, — возвращает смартфон, окончательно скрываясь за дверью. Юнджи не то чтобы удивлена новостью, что у Чонгука вообще есть инстаграм, скорее, привело в состояние легкого шока четырнадцать с половиной тысяч подписчиков и безумно красивое, эстетичное оформление профиля. В голову даже не приходила мысль, что у такого замкнутого в себе парня имеется прилично большая для обычного человека аудитория в соцсети. Юнджи, уже сидя в кабинете, где должна с минуты на минуту начаться литература, рандомно решает ткнуть на пост, мельком пробегаясь глазами по тексту в описании. «Немного об «узорах» на моем теле. Некоторые внимательные личности заметили на парочке фотографиях открытые участки моего тела, где можно было увидеть множество шрамов, царапин и т.д. В комментариях начался спор между несколькими людьми, занимаюсь ли я селфхармом. Самое забавное, что особенно разумные притворялись моими знакомыми и говорили, что я, очевидно, не от жизни хорошей режу кожу на своих руках (к счастью, на тех фотографиях заметны только руки). Я искренне надеюсь, что этот пост не прочитают люди из моего окружения, то есть те, кто действительно знаком со мной в реальности. Так к чему этот пост. Я не занимаюсь селфхармом, не наношу себе увечья. Будем честны, один человек из моей семьи — поехавший головой садист. Самый любимый его «метод воспитания» (способ изощрения) — клеймить. Оставлять на моем теле различные шрамы с помощью клейма любой формы и вида. Чаще всего это были обычные неплавкие металлы в виде палочек разной длины и толщины. Правда есть одно, которое этот психопат хранит у себя в тумбочке возле кровати. Он купил его у какого-то человека, сделавшего ему данную метку на заказ. Каллиграфическими буквами гласит на нем «Good boy». Могу заверить, на моем теле эта надпись появилась, к счастью, лишь единожды. Еще в ряд его фетишей входит затягивание наручников на запястьях до максимального соприкосновения с кожей, а затем он пристегивает их к самой горячей батарее в квартире на несколько часов, а если особенно повезет, то на всю ночь. Иногда наручники заменяются обычной грубой веревкой (ожогов на коже в таком случае не избежать). В его атрибутике также имеются различные арапники, розги, а также множество кнутов. Часто бывало такое, что этот сумасшедший просто рассекал мою кожу, поэтому на спине и ниже нее имеются около двух десятков грубых рубцов разной глубины. К величайшему счастью, я уеду из этого ада буквально через пару недель. Извините за весьма личный, откровенный пост, но мне нужно было выговориться. Жалости в комментариях не потерплю, буду блокировать». У Юнджи слезятся глаза не просто так, но рядом сидящей одногруппнице она жалуется на чертову соринку в глазу. Восприятие реальности в отношении Чонгука поменялось всего из-за одного поста в его инстаграме. Сколько всего он терпел эти годы? Изначальная идея изучить аккаунт парня уже не казалась такой радужной и светлой — мысль об иных, моральных страданиях, также, возможно, описанных в постах, приводила в дикий ужас. Мин утирает покатившуюся по щеке слезинку, обещая самой себе, что всеми силами постарается помочь Чону вылезти из этой ямы явно не самых приятных воспоминаний. Осталось лишь придумать, как осуществить задуманное.