Королева коньков.

Маша удачно выступила и в Казани, на втором этапе Кубка, и по сумме баллов прошла в финал. Но до финала ее ждало юниорское первенство России. …На третью ступень пьедестала она поднялась, как на седьмое небо: бронза на российском первенстве означала, что в конце зимы Маша поедет на чемпионат мира среди юниоров. Окрыленная, она неугомонно прыгала на тренировках тройные и упивалась своим уверенным четким приземлением. Сергей Васильевич останавливал ее, как коня на полном скаку, и гнал на скамейку, точно в стойло: – Если переусердствовать с прыжками, можно заработать ранний остеохондроз. И коленный бурсит – воспаление суставов. Мышцам нужна передышка. Имей терпение! Терпение Маша, может быть, и имела, но, оказавшись на скамейке, мигом его теряла и крутилась, как на горячей сковороде. А Сергей Васильевич преувеличенно неторопливо усаживался рядом, расправлял полы пиджака, якобы не замечая, как Маша хмурится и ерзает, и заводил обстоятельный разговор, чтобы подольше удержать ее «в стойле». Темы, правда, подбирал со вкусом, будто забрасывал крючок с соблазнительной наживкой; на такую хочешь не хочешь, а клюнешь. – Вот, скажем, прыжки, – начал он очередную беседу. – Откуда они взялись? Кого, спрашивается, нам благодарить за то, что мы тут вытворяем? Про Ульриха Сальхова, который придумал сальхов, ты помнишь. С нашим Паниным на Олимпийских играх он бодался в девятьсот восьмом, а прыжок свой изобрел на год позже. Одинарный, само собой. Так что в историю фигурного катания он вошел по праву, несмотря на задиристый норов. Десять выигранных чемпионатов мира – не шутка. А в последний раз он участвовал в Олимпийских играх, когда ему стукнуло сорок два, – о как! – И опять получил золотую медаль? – Только оловянную – четвертое место. Все равно рекорд! – А двойной сальхов Сальхов делал? – спросила Маша и усмехнулась: представила, как кто-нибудь непосвященный слышит эту фразу и ломает голову, что она может означать. – Нет, двойного сальхова Сальхов не делал, – усмехнулся и Сергей Васильевич. – Но мужчины двойной освоили быстро, уже в двадцатых годах. А женщины – в тридцатых. Тройной и те и другие оседлали в пятидесятых. В конце девяностых в финале юниорской серии американский фигурист Гейбл выдал четверной сальхов, судьи не поверили глазам и поставили недокрут; через месяц, после нудных разбирательств, все-таки утвердили рекорд. Всего Гейбл за свою карьеру приземлил семьдесят шесть четверных прыжков. – Ого… Гений! – И тем не менее в его активе только олимпийская бронза и дважды серебро мирового чемпионата. А Мики Андо дважды отхватила мировое золото, хотя прыгнула четверной сальхов один-единственный раз, где-то в начале двухтысячных, кажется, в финале юниорского Гран-при. На сегодня это единственный четверной, который прыгнула женщина. – Интересно, будет ли пятерной, – сказала Маша. – Ну, если между одинарным и двойным сальховом прошло десять лет, между двойным и тройным – тридцать, между тройным и четверным – сорок с лишним, можешь подсчитать, когда ждать пятерного. Шутка. С акселем история еще интересней. Если бы прыжки соревновались между собой в трудности, ему бы досталось золото, – а появился он самым первым, еще в восьмидесятых годах девятнадцатого века, опередил и сальхов, и риттбергер чуть ли не на тридцать лет. Автор прыжка, Аксель Паульсен, норвежец, исполнил его не на фигурных коньках – на обычных конькобежных! И не в качестве прыжка, а как специальную фигуру на соревнованиях в Вене. Изобрел самый сложный в истории прыжок, но победителем соревнований не стал. Словом, одни парадоксы. – А когда его начали прыгать женщины? – Первой на него замахнулась Соня Хени, слышала о такой? Она, как и Сальхов, десять раз выигрывала мировой чемпионат. Подряд! И на трех Олимпийских играх, тоже подряд, получала золото. Потом стала голливудской актрисой. Умерла в самолете, который летел из Парижа на родину, в Норвегию… Но аксель у нее был скорей не прыжком, а вращением, она слишком рано и слишком сильно поворачивалась перед толчком. В конце сороковых мужчины начали прыгать двойной аксель, женщины отстали всего на пять лет. На грани семидесятых-восьмидесятых аксели пошли уже тройные. И все. На четверной никто пока не покушался. Среди женщин можно по пальцам одной руки пересчитать тех, которые покорили тройной аксель. Все они выдающиеся фигуристки. Как знать, быть может, скоро их ряды пополнятся… – Сергей Васильевич сказал это, не глядя на Машу. Но в его голосе угадывался едва заметный намек. – А какому из прыжков досталось бы серебро, – спросила Маша с показной безмятежностью, хотя сердце дрогнуло и забилось, как колокол, – лутцу или флипу? – Считается, что лутцу. – А придумал лутц Лутц? Сергей Васильевич кивнул: – Алоиз Лутц. Австриец. В тысяча девятьсот тринадцатом. Двойной прыгнули в двадцатых годах, ну а тройной – через сорок лет, только в шестидесятых! Джексон исполнил его на чемпионате мира, получил от судей семь шестерок и, естественно, выиграл. А первой из женщин тройной лутц прыгнула Дениз Бильман и тоже заработала шестерку. До нее женщины ни разу не получали оценок «шесть-ноль». – Но четверного лутца пока нет? – Почему же, есть. Раз-два и обчелся. И оба раза на американских турнирах в две тысячи одиннадцатом году. – А риттбергер четверной есть? Он тоже назван в честь Риттбергера? – Назван – да, в честь; четверного – нет, и попыток не припомню. У нас он риттбергер, а англичане чаще называют его «луп». – То есть «петля», – смекнула Маша. – Молодчина, что с английским дружишь. Он тебе пригодится, когда будешь прыгать за границей лупы и тулупы. Маша как раз собиралась спросить, изобрел ли тулуп Тулуп, но тут ее осенило: – Получается, что «ту-луп» значит «носок-петля»? – Во-во! Заходом похож на риттбергер, то есть на петлю, но зубцовый, то есть прыгается с «носка». Четверной тулуп мужчины уже больше двадцати лет крутят. – А женщины? – Только на тренировках. Были попытки и на соревнованиях, но ИСУ пока ни одной не засчитала. – А флип почему так называется? В честь или не в честь? – Сама мне об этом скажи. Что значит «флип»? – «Щелчок», – припомнила Маша. Сергей Васильевич удовлетворенно кивнул. – Второе название «тусальхов». Ошибочное, кстати. Они только заходом самую малость похожи. Часто у фигуристов, особенно юных, выходит гибрид – «флутц». То есть лутц не с наружного, а с внутреннего ребра, как у флипа. А то, что ты делаешь заместо флипа, на профессиональном жаргоне зовется «лип». Так что с этим прыжком пока погодим. И не смей расстраиваться. Не нужен тебе «липовый» флип! …Каждый вечер Маша засыпала с мыслью «скорей бы утро» – обидно было тратить время на сон. Ей казалось, что она может не спать вовсе и питаться воздухом. Когда сводило желудок, наспех перекусывала половинкой сэндвича из фастфуда или шоколадным батончиком. От стремительных успехов голова шла кругом. Но однажды закружилась во время вращения в заклоне. В глазах потемнело, будто голову изнутри мгновенно затопило чернилами. Когда чернила схлынули и перед глазами прояснилось, Маша поняла, что лежит на льду, и в следующую секунду ощутила сильную боль в левой руке. Как сомнамбула, поднялась на ноги. Левая щиколотка тоже побаливала. – С чего бы это? С тобой такого никогда не бывало, – Сергей Васильевич, оказывается, стоял рядом и заботливо поддерживал ее под правый локоть. – Сильно болит? Пальцами пошевели, согни руку, разогни… Не сломана, слава богу. Немедленно к врачу! Полина, быстренько сбегай взгляни, врач на месте? Да, спортивный врач сидела у себя в кабинете. – Растяжение, – сказала она. – Заниматься с ним можно? – И думать забудь. – На сколько? – опешила Маша. – Пока не знаю, как рука себя будет чувствовать. Минимум на две недели. – Врач принялась объяснять, чем мазать и как бинтовать руку, выписала и протянула Маше рецепт. – Больше ничем не ударилась? – Ничем, – солгала Маша. Ее убило, что из-за какого-то несчастного растяжения придется пропускать тренировки. Если обмолвиться про ногу – еще, чего доброго, снимут с юниорского чемпионата. «Авось само пройдет», – понадеялась Маша.И точно, спустя два дня нога болеть перестала. Только теперь Маша поняла, о чем поется в песне «Машины времени», которую она не раз слышала краем уха, не вдумываясь в слова: Напрасно нас бури пугали. Вам скажет любой моряк, Что бури бояться вам стоит едва ли, В сущности, буря – пустяк. В буре лишь крепче руки, И парус поможет, и киль. Гораздо трудней не свихнуться со скуки И выдержать полный штиль. Не раз и не два на ее долю выпадал фунт лиха: жить над пропастью в постоянном страхе разоблачения, переучиваться с чистого листа, мучительно выстаивать в позах спиралей и заклонов, чувствовать себя изгоем и терзаться сознанием собственной неполноценности… Но она никак не ожидала, что самым муторным испытанием в этом длинном списке окажется лишение тренировок. Она изводила себя мыслями, что угроблены как минимум две недели. Чтобы угробить их хотя бы с пользой, пыталась читать то один, то другой учебник. Но голова повиноваться отказывалась, в ней царил сумбур и хаос. Ко всему этому примешивалась чисто физическая тоска: руки-ноги маялись без привычной нагрузки. «Как с иглы соскочила», – думала Маша, не знала, куда себя деть, не находила себе места и ничем не могла отвлечься. …Вечером в гости должен был прийти Саша – уже без всякого предлога (кухонный кран после его визита течь перестал) и со второй бутылкой коллекционного вина. Торчать в четырех стенах было невмоготу, и Маша надумала прогуляться, чтобы скоротать время до вечера. Стоило ей выйти из подъезда, как разбушевалась беспощадная метель. Ледяные снежинки вонзались в лицо, ветер свистел, как Соловей-разбойник. Маша стоически дошагала до перекрестка, хотела было повернуть назад, но тут к остановке подкатил автобус. Недолго думая, Маша запрыгнула в переднюю дверь. Почему бы не проехать парочку остановок туда и обратно? Хоть в окно посмотреть. Все лучше, чем болтаться без дела дома. Усевшись у окна, она припомнила, чем советовал занять мозги Сергей Васильевич: – Пока не катаешься, – говорил он, – попробуй позаниматься идеомоторной тренировкой. Знаешь, что это за штука? Планомерно повторяемое представление о навыке. Очень полезная вещь! Фигурист применяет ее, когда лишен возможности тренироваться в реальных условиях. Не только из-за травмы – если, к примеру, заболел или не имеет доступа ко льду, всякое бывает… Еще – когда ему необходимо исправить технические погрешности. Например, не получается какой-то элемент, хоть тресни, ты прокручиваешь его в голове раз за разом – глядишь, и получилось. Так Менделеев придумал свою периодическую таблицу. Мысленно исполняй всю программу и каждый элемент в отдельности. Чем лучше этому научишься, тем меньше времени тебе понадобится, чтобы войти в форму после перерыва. И Маша решила попробовать. Представила себе, как выполняет тройные лутц и риттбергер. Несколько раз повторила в голове флип, заходя на него то с дуги, то с моухока, то с «тройки вперед-наружу». И быстро втянулась, даже непроизвольно разворачивала левую ногу, чтобы не перемахнуть на наружное ребро и удержаться на внутреннем. Закрыла глаза, чтобы не отвлекаться на мельтешение за окном, и отрабатывала въезд в винт. Потом бедуинский в «ласточку». Потом прыжки в волчок… Очнулась она оттого, что водитель автобуса настойчиво тряс ее за плечо: – Просыпаемся! На выход! Приехали! Маша вышла из автобуса, огляделась. Она очутилась на небольшой автобусной стоянке. Метель почти утихомирилась, ветер стих. Начинало смеркаться. Через дорогу Маша заметила крытую остановку, на которой, правда, не было ни единого человека. Стоянка тоже выглядела безлюдной и как будто заброшенной: пять или шесть автобусов стояли с пустыми темными кабинами, с выключенными фарами, с заметенными снегом колесами. Только один автобус готовился отъезжать, в него как раз садились последние пассажиры – пожилая пара. Маша поспешила к автобусу и заскочила следом. Номера под лобовым стеклом она не заметила и понадеялась доехать до какого-нибудь метро. Сойдет любое, рассудила она. Как покажется за окном красная буква М, так она и выйдет. А там уж сориентируется. На метро куда хочешь доедешь, не потеряешься. В автобусе почему-то не было турникета. Маша ждала, что подойдет билетерша, приготовила кошелек. Но автобус тронулся, а билетерша так и не появилась. «Все-таки неплохо бы выяснить, мимо какого метро он проезжает», – сказала себе Маша и поискала среди пассажиров приветливое лицо. Пассажиров было человек десять, все пожилые. Некоторые сидели к ней спиной. Напротив Маши расположился седовласый старец с выцветшими, почти прозрачными голубыми глазами. Он и сам казался полупрозрачным: худой, с желтовато-бледным, как воск, лицом и заостренным носом. На коленях у него лежал лист бумаги, который старец придерживал обеими руками. Он смотрел на Машу в упор и вместе с тем сквозь нее, как Вероника, – но не тяжелым, а скорей отсутствующим взглядом, словно бы витал мыслями в неких эмпиреях, отрешившись от бренного мира. За старцем наискосок сидела дама в платке и в массивных очках и не отрываясь читала журнал. По другую сторону прохода, сбоку от Маши, прикорнул косматый дедушка в ушанке – откинул голову на спинку сиденья и ритмично похрапывал. Еще один дедушка, совершенно лысый (шапку он снял и положил с собой рядом), приставил руки козырьком ко лбу и старательно всматривался за оконное стекло. Мерно покачиваясь, автобус бежал по узкому шоссе. Как и автобусная стоянка, оно казалось захолустным: ни светофоров, ни пешеходных переходов, ни остановок. С одной стороны проносились унылые промышленные здания, с другой – заснеженные деревья. Очевидно было, что автобус едет по уединенной окраине и до жилого района, где есть метро, за пять минут не доедет. Маша не отважилась беспокоить храпящих, читающих и витающих в облаках пассажиров. И снова принялась мысленно выполнять тройные прыжки. Теперь уже аксель. Усмехнулась про себя чуть-чуть злорадно: тренировать тройной аксель в голове ей уж точно никто не запретит, даже Сергей Васильевич. Глаза не закрывала, чтобы не проворонить букву М, но мало-помалу перестала замечать мелькавшие за окнами деревья и смотрела перед собой таким же невидящим взглядом, как сидевший напротив старец. Сконцентрировалась на отталкивании и снова непроизвольно поводила ногой, теперь уже правой, разворачивая лезвие поперек хода, юзом, чтобы не прыгнуть с зубца. В автобусе вспыхнул свет и вернул ее к действительности. За окнами стемнело; ни деревьев, ни домов видно не было – только желтые, как топленое масло, фонари изредка выбегали навстречу. Старец с бумагой все так же неподвижно и отрешенно созерцал пустоту. Дама, читавшая журнал, время от времени поднимала голову и сквозь очки всматривалась в Машу – с каждым разом все пристальней и, как чудилось Маше, все подозрительней. Стекла ее очков были невероятно толстыми, из-за этого глаза выглядели гигантскими, они как будто не помещались на лице и жили отдельной жизнью. Косматый дедушка, успевший проснуться, крепко зажмуривал один глаз, а другим тоже косился на Машу – прямо-таки буравил ее, точно прицеливался. «Подмигивает мне, что ли, – недоумевала Маша. – Странный какой-то… Может, нетрезвый?» Еще более странно вел себя второй дедушка – лысый. Он раскрыл на коленях книгу и вроде как поглаживал пальцами страницы, а сам по-прежнему неотрывно глядел в окно. «Очень странные люди», – думала Маша. Ей становилось не по себе. Даже посетила дурацкая фантазия, что они вообще не люди. В голову тут же услужливо полезли кадры из «Пиратов Карибского моря», фильмов про всяких призраков, зомби и тому подобную нечисть. Восковой старец станет полностью прозрачным и растворится в воздухе… У дамы с журналом глаза перерастут очки и заполнят весь салон… А лысый с книжкой – наверняка колдун-чернокнижник. Водит пальцами по страницам и бубнит заклинания. А автобус через дырку в пространстве попадет в другое измерение. Или в прошлое. В Средневековье, прямо в лапы инквизиции… Автобус перевалил через какие-то колдобины, свернул на тряскую дорогу, и пассажиры вполне по-человечески засобирались. Надевали шапки, заматывались шарфами, вытаскивали из-под сидений сумки и пакеты; у кого-то с собой оказался чемодан. Может быть, автобус пришел на вокзал? Маша припала к оконному стеклу, но ничего похожего на вокзал не разглядела. Там вообще ничего не было видно – тьма, хоть глаз выколи. Она достала мобильник, чтобы узнать время. Было начало девятого. Маша увидела, что на телефоне нет сигнала сети; на экране сиротливо светилось «только экстренный». – Извините, а какая это остановка? – спросила Маша у старца с бумагой. Тот посмотрел на нее чудно, как будто она задала нелепый вопрос. – Конечная, – ответил он скрипучим голосом. – А-а-а-а… где она находится? – На тридцать седьмом километре. Маша, озадаченная, вышла из автобуса вместе со всеми. Пассажиры гуськом потянулись к двухэтажному зданию с широкими окнами. Кругом стеной стоял темно-синий зимний лес. На крылечке здания появился охранник в военной форме, и старец протянул ему бумагу со словами: – От Всероссийского общества слепых. Под крышей подъезда висела доска с надписью. Маша прочитала: «Реабилитационный центр для слепых и слабовидящих людей Министерства обороны Российской Федерации». До нее мало-помалу доходило, что она оказалась где-то за городом, в темноте, зимой, на ночь глядя, с незнакомыми людьми, без связи… Она снова взяла в руки мобильник. Сигнал сети появился, совсем слабенький. Но телефон жалобно пикнул, и на нем выскочила надпись «батарея разряжена». Успеть бы позвонить маме, прежде чем он разрядится окончательно! И вдруг мобильник зазвонил сам. – Куда ты пропала? – осведомилась мама недовольным голосом. – Звоню тебе, звоню, а ты все время недоступна. Где ты вообще? – Не знаю! – Что значит «не знаю»? Ты что, шутишь?! – Я у слепых! – Где?! Говори громче, ничего не понимаю! – У слепых, их тут лечат! – в отчаянии кричала Маша. – Кто лечит??? – Не знаю! Военные, наверное! Я с ними на автобусе уехала! – С военными?! – Нет! Со слепыми! – Зачем ты с ними поехала? – завопила мама. – Низачем! Я случайно к ним в автобус села, а он за город уехал! Потом расскажу! У меня сейчас телефон сдохнет! – Да где ты, объясни, наконец! Как называется это место? Какая там станция? Маша стала кричать косматому дедушке в ушанке, как будто он был не слепым, а глухим: – Какая тут станция? Какая станция? – А мне почем знать, – обиделся дедушка. – Нет тут станции, – встрял старец с бумагой. – Тридцать седьмой километр это. Маша снова закричала в трубку: – Тут нет станции! Тридцать седьмой километр! Тут какой-то реабилитационный центр для слабовидящих! – По какой дороге? – По какой дороге? – закричала Маша дедушке с бумагой. – По асфальтированной, – сурово сказал тот и зашел в холл. Связь с мамой прервалась – пропал сигнал сети. Маша ходила туда-сюда по двору перед зданием, чтобы поймать сеть, вытягивала руку с телефоном вверх и высоко подпрыгивала. Антенна – всего одно деление – появилась, и тут же пришла эсэмэска. Маша успела прочитать: «Жди, за тобой при…» – и телефон умер. Разрядился подчистую. Что означало «при»?.. «Пришлю такси»? «Приеду за тобой»? Но куда и на чем она приедет? Мало ли вокруг Москвы тридцать седьмых километров… Она зашла в холл и несмело приблизилась к охраннику. – А ты, девушка, с кем? – удивился охранник. – Провожала кого-то? – Понимаете, я случайно в автобус села, не знала, куда он едет, и теперь не знаю, как быть… Подскажите, пожалуйста, как отсюда добраться до электрички? – Это когда следующий автобус до автобусной станции пойдет, – ответил охранник. – Так-то до нее десять километров пешком через лес. А от нее, может, и ходит автобус до какой-нибудь электрички. – А когда будет следующий автобус? – Послезавтра вроде, – охранник почесал в голове. – Сейчас, погоди, расписание посмотрю… – Он вынул из ящика картонную папку. – А, нет, не послезавтра. Через три дня. Маша бессильно упала в одно из кресел, что стояли в ряд вдоль стены холла. Размотала шарф, расстегнулась. Как быть? С утра отправляться пешком через лес? Разрешили бы где-нибудь переночевать… – В одиннадцать тут все закрывается на сигнализацию, – предупредил охранник, – посторонним нельзя находиться на территории. Антитеррористические меры, все дела… – Он с сомнением осмотрел Машу с головы до ног, прикидывая, тянет ли она на террористку. – Если что, в сторожке можешь ночь пересидеть. Там сегодня никого нет. Раскладушки тоже нет, только табуретка. Маша повертела в руках бесполезный телефон, откинулась на спинку кресла. Проклинала свою феноменальную невезучесть и рассеянность, тридцать седьмой километр и сторожку без раскладушки, а заодно идеомоторную тренировку. «Очень полезная вещь, – думала она ядовито, – дотренировалась, допрыгалась тройной аксель… Теперь ночь напролет сидеть на табуретке… потом через лес переться… Интересно, в нем волки водятся?» Она мрачно ждала одиннадцати. Но прошло каких-то полчаса, и по стеклянным дверям заскользили переливы света, потом в них вперились ослепительные круглые фары, раздался продолжительный автомобильный гудок. – Это еще кого принесло? – закряхтел охранник и поднялся с кресла. Бряцая ключами, отпер стеклянную дверь и вышел на крыльцо. Через полминуты вернулся. – Девушка, это вроде как за тобой! – с удивлением сказал он. – Говорит, твой родственник. Маша, пуще охранника дивясь, что у нее нарисовался некий родственник и он приехал за ней в такое место, о котором никто ничего не знает и не может толком разъяснить, где оно находится, выглянула на крыльцо. Напротив крыльца стоял синий «Форд-пикап» в наклейках, а за рулем сидел… Саша! Не чуя ног от радости, Маша поспешила к машине. – Ну ты смотри, как хорошо-то. Быстро тебя родственник разыскал, – сказал охранник. – Видно, местный? Здесь все плутают. Счастливо доехать! – Как вы… то есть ты меня нашел? – спросила Маша, забравшись на переднее сиденье. – Да элементарно, – улыбнулся Саша. – Пристегивайся… – Он дал задний ход, развернулся, и «Форд» покатил по уже знакомой Маше тряской дороге. – Посмотрел в инете, где под Москвой санатории для инвалидов по зрению, один, вижу, на тридцать седьмом километре, а магистрали вечером свободны. – Но как вы… ты эту дорогу выискал? Тут ведь лес, глушь… И никаких указателей, наверное, нет. – А навигатор на что? Задал нужную точку – и погнал. Штрафов за превышение скорости придет целый короб, – подчеркнул он с некоторым самодовольством. – По числу камер, мимо которых я проехал! Мы с твоей мамой только-только открыли бутылку – ну, то самое, второе коллекционное, «Мускат» урожая тысяча восемьсот девяносто шестого года, – и как раз она тебе дозвонилась… Повезло мне, что я его пригубить не успел. «Мне тоже», – подумала Маша. – Прямо не судьба мне его попробовать… Смешно! Слушай, но ты-то как сюда попала? Маша рассказала про идеомоторную тренировку, про захолустную автобусную стоянку и автобус без турникета. Про чернокнижника, даму с гигантскими глазами и косматого подмигивающего дедушку. И про то, как собралась ночевать в сторожке на табуретке. Саша очень веселился и местами покатывался со смеху: – С тобой не соскучишься! Еще один незабываемый вечер! Это круче, чем коллекционное вино!