***
Pat O'Connorly and His Orchestra — Star of Dublin
После пары часов, проведённых в подводных пещерах, Юнги смог взбодриться и поймать пару жёлто-розовых рыб, чтобы перекусить. В каналах водилось мало морской живности и водорослей, которыми он обычно питался. Намджун частенько притаскивал из городских таверн какие-нибудь пироги или просто печёный хлеб, но Юнги такое совсем не по вкусу. Больше всего он любил лосось, который в последнее время тяжело было достать, поскольку водился он всего в нескольких водоёмах, на которые зачастили целые толпы деревенских рыбаков. А в дозор ходить времени не было, да и желания; вот и питается Юнги, чем приходится. Выудив из скрипучего сундука портки и накидку, он быстро натянул одежду на себя и потушил шандал, отправляясь в нижние пещеры к Намджуну. У того была очередная работёнка, подкинутая магом. Долго возмущаясь, но всё же взгромоздив огромный мешок с яблоками (или чем-то очень на них похожим) на спину, Юнги потащил его в город, ведя с другом неторопливую беседу по пути. Исходя хриплым смехом, старший потешался над Намджуном, который рассказывал историю о том, как пару дней назад какой-то скряга ловко облапошил его на городском рынке. Юнги научил его считать, но местные торговцы слишком уж пронырливы. Юнги почти с самого начала чувствовал ответственность за младшего. Он наставлял его, учил контролировать перемену сущности и подавлять в себе драконьи замашки. Как никак, он старше парня на добрую половину века. Намджун худо-бедно, но справлялся, а давалось тяжело, поскольку провёл он в облике дракона продолжительное время ещё задолго до встречи с Юнги. Всю его семью так же истребили, и маленький перепуганный дракон замуровал себя и всё человеческое в облике чудовища. Так было проще и разумнее в первую очередь для того, чтобы выжить. Намджуна сложно было остановить, поскольку тяга к человеческому брала над ним верх. Ему было интересно изучать людей, становиться на них похожими и приучать себя к такой жизни. Без Юнги он делал бы это гораздо дольше, а со старшим чувствовал себя защищённым. Они оберегали друг друга тем, что были вместе, бок о бок, плечом к плечу ступая навстречу будущему. Ныряя в этот бурлящий поток времени и жизни, которая продолжалась, несмотря на тягости кровавого и жестокого прошлого. Оба не достигли взросления, оба одинокие и одичалые, они научились жить в этом скрипучем полуразрушенном мире. Коротая вечера у свечи и рассказывая друг другу всякие истории, они становились семьёй, пусть и не кровной. Просыпаясь, Юнги, как и простой человек, тоже испытывал обычное чувство начинающегося дня и привычных занятий, от которых зависел насущный кусок хлеба. Ему предстояло с раннего утра до ночи охотиться, собирать для Тэхёна разного рода травы и прочую гадость, учить Намджуна читать и писать, контактировать с людьми в городе, и при этом постоянно помнить, что малейшая ошибка разом могла разбить его жизнь, что из-за рассеянности, невнимательности, незнания или просто недобросовестности он мог попасться. Замеченные под капюшоном голубые волосы, одна искринка в глазах или неправильно брошенное слово могли привести его к разоблачению истинного облика. Местных жителей хлебом не корми — дай поохотиться на неведомое чудовище. Подозрительных личностей он обходил стороной, да и вообще частенько избегал лишних контактов с людьми, в отличие от Намджуна. Не произнося этого вслух, Юнги принимал на весь день простое решение: «Держись подальше от людей, и проживёшь гораздо дольше». Он помнил об этом до последнего момента, пока не засыпал, и напоминал себе сразу после пробуждения. До тех пор, пока в его пещеру не пробрался один любопытный мальчишка, который ко всему прочему оказался ещё и королевским отпрыском. Даже челядь с собой притащил. Он сразу показался Юнги каким-то разбалованным трусливым нытиком, но потом вдруг заявился во второй и третий раз. К Юнги уже забирались искатели приключений, но после лёгких запугиваний их след простыл. А этот мало того, что возымел наглость рыться в чужих вещах, так ещё и прицепился, как колючка к порткам, да и решил, что имеет честь наведываться в удобное для себя время. Развёл в миновой пещере библиотеку, разбросав свои книжки, будто во дворце ему рассказы читать не дают. Юнги проявил должную изобретательность, когда пытался запугать мальчишку, тот даже в обморок бухнулся, тикая из пещеры. Но вот незадача — Юнги за что боролся, на то и напоролся. Пришлось утаскивать тельце сероволосого во дворец, ведь если младший принц канет в лесной чаще, так тут весь Уотердип на уши поднимут в поисках. Тогда уж Юнги с Намджуном точно спокойной жизни не видать. В какое-то мгновение эта дворцовая катастрофа, что несла за собой хаос и разрушение, засела в голове Юнги слишком прочно, пуская по закоулкам сознания свои корни. Он задавался вопросом, почему же этот королевский отпрыск не казался Юнги злым и кровожадным, как чиминовы предки, что погубили его семью? Династия Пак прославилась жестокостью и пролитой драконьей кровью, а знамёна с обезглавленным драконом десятками лет гордо развеваются на каменных стенах. Но Чимин походил на предков разве что пепельными волосами и дворцовыми замашками. Его душа, которую так отчётливо Юнги видел своими жёлтыми глазами, светилась и переливалась несколькими оттенками белого, серебряного и золотого. Ни одной червоточины, ни одного прогнившего корня Юнги не смог разглядеть. А высматривал он очень долго. Поздно ночью дракон проснулся, промокший до нитки, потому что хрупкий звонкий голосок звал его через кошмарные сны. И Юнги, словно загипнотизированный, отправлялся во дворец, потому что ноги сами вели. Беспокойные сны, которые терзали принца, не давали спать и Юнги. Он мог заснуть только после того, как вытягивал из серовласой головы всё плохое, оставляя двери балкона открытыми. Юнги решил прекратить по ночам наведываться во дворец, потому что это было слишком рискованно, но и заснуть теперь тоже не мог. Подолгу плавал по пещерным водоёмам и терзался мыслями, отчего ему так неспокойно на душе и куда подевался прежде крепкий здоровый сон, но так и не смог найти ответа. Разгуливая по каменным коридорам во время очередной бессонницы, он так сильно захотел посмотреть на звёзды, но внезапно обнаружил на крутом скалистом выступе растерянного плачущего мальчишку, который, кажется, утонул в своих кошмарах без спасительной руки, которой Юнги рассеивал чужие сны. Дракон, что ожил внутри, ни на секунду не сомневался, срываясь с обрыва следом за мальчишкой. Юнги по сей день не мог найти оправдания своим поступкам, но после того он хотя бы спать начал спокойно. В городе как обычно стоял шум, гам и суета, а на рынке так вообще царил полный хаос. Все кричали, бранились и торговались, дабы повыгоднее втюхать товар. Юнги взгромоздил мешок у лавки в ожидании, пока Намджун переговорит с торговцем. Как выяснилось из короткой беседы, такую шумиху навело торжественное событие. Во дворце решили провести грандиозный бал-маскарад в честь какой-то там женитьбы. Юнги не горел желанием вдаваться в подробности. Несмотря на свой низкий статус, каждый второй горожанин грезил хоть одним глазком взглянуть на празднество, что проходило в стенах замка. Отведать королевские яства, поглядеть на шикарные наряды придворных дам, послушать королевский оркестр и станцевать с красивой особой в пышном бальном платье, увести её в тёмный уголок и под аккомпанемент волнительных вздохов и ласковых комплиментов целовать до самого рассвета. Люди и их примитивные мечты, что с них взять. Когда они уже не в состоянии вкушать наслаждения, они начинают их порочить. Намджун как-то зарекался, что не прочь побывать на балу, но потом вспоминал, что совсем не умеет танцевать, да и кто впустит простолюдина на бал. Возвращаясь домой ближе к вечеру, Юнги дал Намджуну себя уговорить зайти в пекарню и трактир, дабы на вырученные медяки купить каких-то непонятных съестных булочек с изюмом и пару бутылей медового эля. Младший любил набивать живот подобной пищей, тогда как Юнги чаще всего (в особенности от сладкого) воротил нос. Проведя немного времени в трактире за неспешной беседой, они обговорили планы на следующий день, решая отправиться вместе на охоту и словить парочку косуль. На рынке за них давали неплохие деньги. По пути до дома Юнги наслаждался тишиной и тлеющим закатом, что догорал на горизонте за пушистыми розовыми облаками. Сумерки начинали сгущаться, когда он попрощался с другом и отправился в свою берлогу, вспоминая, что хотел закончить одну из деревянных фигурок, которую начал вытачивать несколько дней назад. Скинув с плеч тяжёлую ткань накидки, он зажёг свечу и заточил нож, устраиваясь поудобнее на соломе. Юнги с лёгкостью мог выточить любое животное: будь то хоть медведь, хоть волк или гуль. Но сложнее всего ему давались фигурки человека. Ещё ни разу не получалась идеальная в своих пропорциях статуэтка, которую можно было с гордостью поставить ко всем остальным. То руки короткие, то одна нога короче другой, то вообще пол головы отколется. Тщательно вытачивая из куска дерева что-то путное, Юнги краем глаза заметил какой-то бумажный свёрток, валяющийся аккурат сундука. Нахмурившись, он отложил нож и потянулся к свитку, вспоминая, когда он последний раз что-то читал. Но даже если и читал, это был бы точно не какой-то потрёпанный старый свиток, их Юнги вообще не любил. Пергамент быстро портился и рвался, книги были куда надёжнее. Парень невольно хмыкнул, понимая, что это, скорее всего, оставил принц после своего последнего прихода. Отложив свиток в сторону, Юнги продолжил вытачивать фигурку, осознавая, что мысли о мальчишке теперь поселились в его голове. Прошлой ночью после светящейся поляны и совершенно безвольного порыва взять принца за руку, они больше не разговаривали, возвращаясь в глухой тишине и расходясь в разные стороны без прощаний. Чимин, вероятно, был до жути смущён таким поступком и своими вновь пущенными на виду слезами. А Юнги… Да чего Юнги, он и сам не смог понять, на кой чёрт вцепился в крохотную трясущуюся ладонь, оттого и думал. Если что-то никак не сходилось, стоило посмотреть на ситуацию с другой стороны. Если хоть на мгновенье попытаться придать смысл совершенно бессмысленному поступку, то это, вполне вероятно, даст совершенно иной ответ. Добро может стать злом, а вымысел — реальностью. Из бессмыслицы явится мысль. Момент, когда он завидел на чужом лице капли солёных слёз, подсвеченных сиянием цветов, отпечатался в голове Юнги раскалённой меткой. Он помнит, что принц показался ему в тот момент заблудшим мальчишкой, потерянным в лесу и всеми брошенным. Не то чтобы это было поводом проявлять великодушие, но что-то внутри чёрствой миновой души двинулось. Казалось бы, перед ним стоял принц, выродок убийцы. Возможно, будущий король великой династии, в скором времени осквернённая властью душа, рождённая, чтобы убивать и править. Но воспользовавшись своей драконьей чуйкой, Юнги вновь не смог разглядеть этого мрака. Чистая и непорочная душа, как у наивного пятилетнего ребёнка, походила на горящее пламя, готовое сожрать даже самого могущественного дракона со всеми потрохами.Paweł Błaszczak — Breakdown
И Юнги, несмотря на поток мыслей, знал наверняка, что был честен в своих эмоциях, взяв принца за руку. Он не сомневался и не врал. Напротив — может быть, первый раз за всё время жизни был по-настоящему честным: до самого конца, без остатка, без тени неискренности. Вдруг в голове разразилась молния, и Юнги вздрогнул, выронив из рук нож. Его мысли начало затапливать воспоминаниями, словно столетнюю дамбу прорвало, и ледяная вода хлынула безжалостным потоком, отрезвляя сознание. Воспоминания, которые он закапывал десятками прожитых лет. Он был честен и искренен лишь с одним человеком, с одной единственной девушкой, чью руку держал так же крепко, как рукоятку ножа во время вытачивания фигурок. Как и положено у водных драконов, это было один раз и навсегда. Он помнил её глаза, полные слёз и позднего осознания собственной смерти. Она умирала на его руках, красивое бледное лицо и дрожащие пухлые губы. Она шептала ему бежать как можно скорее, прятаться и бороться только за собственную жизнь, потому что другие уже не спасти. Её белоснежные волосы были опалены огнём догорающих обломков, среди которых Юнги сжимал подол её платья и просил жить. Только жить, жить, жить, можно было даже не любить его, не быть его суженой, не знать его, но только оставаться при этом живой. Драконы могут влюбляться, но их влюблённость чаще опаснее их ненависти, потому что она не знает границ. Юнги захлестнули воспоминания. Это был тот день, когда небо окрасилось в тёмно-серый цвет, забрав у него всё, что называлось «жизнью», но при этом оставив в живых. Кажется, на секунду он ощутил привкус крови во рту, настолько эти воспоминания были яркими. Он помнил, что у него болело горло. Он не мог дышать. Повсюду был дым и драконья кровь. Откуда-то доносились крики, и Юнги вспомнил, что горло у него болело, потому что кричал он. Драконий рёв разносился на полмира и был слышен, кажется, за морем. Внезапно Юнги осознал, что мысли о мальчишке натолкнули его на столь болезненные воспоминания о своей прошлой жизни. О той девушке, которая была предназначена для него. Он вдруг впал в мимолётное потрясение, понимая, что посмел смешать совершенно несравнимое. То, о чём он не смел вспоминать на протяжении десятков лет. Это было страшно больно. Точнее больно и страшно. Схватив ранее отложенный свиток, Юнги впился в него отросшими в считанные мгновенья когтями, разрывая на части. Не имело значения, что было в этом куске пергамента и насколько он важен. Было важно лишь то, что Юнги посмел придаваться запретным воспоминаниям, которые долгие годы хранил под алмазным замком. Из-за рассеянности синевласый не сразу уловил звук едва слышных шагов, раздавшихся в глубине пещеры. Решив, что на ночь глядя к нему решил наведаться Намджун, Юнги расслабился и прочистил горло, отбрасывая куски разорванного пергамента в сторону, а воспоминания опять замыкая на тысячу и один замок. Но спустя несколько мгновений в нос ударил знакомый человеческий запах, и парень распахнул глаза, уставившись на тёмный вход в пещеру, в котором мрак постепенно разбавлялся светом керосиновой лампы. Вскоре в проёме нарисовалась небольшая низкая фигурка в чёрном капюшоне, кряхтя что-то себе под нос и переступая через большие камни. И сомнений уже не оставалось. — Ужас какой, пока к тебе доберёшься, все ноги себе переломаешь, — бурчал Чимин, вваливаясь в чужую пещеру и сдёргивая с головы капюшон. — Здравствуй, — он в силу привычки склонил голову, но, уловив на себе совершенно растерянный и в какой-то степени испуганный взгляд жёлтых глаз, тут же ощетинился и встрепенулся, словно воробей: — Чего это с тобой? Призрака увидел небось? Юнги, сидя на матрасе со сложенными ногами, резко опустил глаза, растерявшись пуще прежнего и в то же время разозлился на себя за это. Он прокашлялся, с горем пополам натягивая на лицо безразличие, и выпрямился. — Чего опять припёрся? — мрачно пробурчал он, хватаясь за нож. — Всё тебе на гузне ровно не сидится. — Прошу заметить, что я с тобой поздоровался, — принц упёрся одной рукой в бок, второй удерживая лампу. — А ты, как неотёсанная деревенщина, продолжаешь ругаться. — Ты только заявился, а уже мне надоел. Говори давай, чего притащился, — недовольно сморщился синевласый, отмечая, что по-прежнему не убрал когти, которые неконтролируемо обострились. — Я бы раньше пришел, да вот в замке все будто с ума посходили с этим балом-маскарадом, — разразился принц, двинувшись ближе. — Я сегодня сменил штук десять нарядов, а придворные портные всего меня перемерили с головы до пят. — Бедняжка, — возвёл очи горе Юнги, продолжая вытачивать фигурку. — Вот и не язви, ты бы и дня не продержался на моём месте, умник, — фыркнул Чимин, бегло осматривая пещеру в каких-то поисках. — Боже упаси, чур меня, чур меня, — поморщился синевласый. — А чего за маскарад-то? В городе о нём судачат все, кому не лень. — Придворным в очередной раз заняться нечем, наскучили им видите ли приёмы, да чаепития в саду, — отстранёно пожимая плечами, ответил принц, и принялся осматривать тёмные углы, подсвечивая их лампой. — А я вроде как слыхал, что у кого-то из королевской семейки свадьба, — дабы поддержать разговор и не сидеть в тишине, ответил Юнги, и тут же вздрогнул от громкого шума выпавшей из чиминовых рук лампы. — Ох, я… Чёрт, — прошипел принц, присаживаясь на корточки, чтобы собрать осколки разбившейся колбочки из лампы. Выглядел он как никогда растерянным. — Д-да, женится там кто-то вроде… — Ну ты и рюха… — Чего это я рюха? — возмутился принц, сдувая со лба серую чёлку. — У тебя в семье кто-то женится, а ты и в ус не дуешь, — покачал раздосадованно Юнги, не понимая, какое ему самому вообще до этого дело. — Может я просто с тобой не хочу об этом говорить, а то разболтаешь ещё чего, — хмыкнул Чимин, поднимая догорающую подбитую лампу. — И вообще, я пришёл не светские беседы тут с тобой вести. — Ой-ой, посмотрите-ка на него, распетушил своё королевское гузно, — скривил Юнги губы, указывая на принца кончиком ножа. — Между прочим это ты заявляешься ко мне домой, когда твоей душонке угодно, так что попрошу в стенах этой пещеры язык-то свой королевский прикусывать… — Чего ты заладил-то: «королевское то, королевское это», — напыжился Чимин, направив свет лампы прямо на парня. — Я этим никогда не кичился, если что. И вообще… Вчера я тут оставил у тебя кое-что очень важное, вот и пришёл забрать. Юнги вдруг замер, понимая, о чем говорит принц. Взгляд невольно направил на куски разорванного пергамента, разбросанного у сундука. Чимин проследил за направлением жёлтых глаз парня и в ту же секунду весь окостенел. Его большие карие очи распахнулись, глядя на столь ценную и, увы, уничтоженную вещь. Кадык двинулся в сухом глотке. — Ты… Что ты… — Чимин бросился к разорванному свитку, упав на колени. — Нет… Нет… — Я не думал, что это что-то важное, а ты… — Что же ты наделал, дурак, — едва вымолвил принц, собирая обрывки рукописи. — Ты хоть понимаешь… Ты хоть понимаешь, что это… — его голос совсем охрип, гранича со всхлипами. — Этот свиток… Он… Он единственный в своём роде, таких больше нет на свете, а ты просто… — А нечего таскать с собой всякую ветхую писанину, откуда мне было знать, — разразился Юнги, чувствуя себя каким-то малолетним голодранцем, которого отчитывал знатный господин. — Ты хоть читал его? Разворачивал? Ты… — по чиминовым щекам градом покатились слёзы, он осел на холодные камни, сжимая в руках обрывки пергамента. — Этот свиток был о драконах. Таких рукописей нигде больше не найти, ты хоть понимаешь, что… Что ты… Задыхаясь из-за подступающих слёз, Чимин зажмурился, пытаясь остановить поток нелепых страданий, но эмоции захлестнули мальчишку с головы до пят. Он уставился на Юнги блестящими покрасневшими глазами, а через секунду заплакал, закрывая глаза кулаками, в которых по-прежнему сжимал обрывки. Юнги сам весь перемёрз, глядя на принца. Он ума не мог приложить, куда себя самого деть. Жаль, он не умел испаряться в нужный момент, потому что это как раз был тот случай. Не зная, что сказать или сделать, он глядел на то, как Чимин плачет, не в силах двинуться с места. Тогда, на поляне, принц так же лил слёзы, но Юнги к ним не имел никакого отношения. Теперь же оно было самым прямым. Только спустя несколько долгих мгновений он одумался. «Свиток о драконах». Зрачки в жёлтых глазах расширились, поедая медовую радужку, а сердце заколотилось в грудной клетке, как окаянное. Принц плакал из-за свитка о драконах, и это никак не укладывалось в голове Юнги. — О драконах? — переспросил синевласый, напрягаясь пуще прежнего. — Ты изучаешь драконов? Но Чимин не мог ничего ответить, продолжая лить слёзы из-за куска, мать его, старого пергамента. Юнги ничего не шло в голову, поэтому он понятия не имел, как привести парня в чувства. «Прекрати», — раздалось в чиминовой голове, от чего дергающиеся в рыданиях плечи застыли. «Перестань рыдать, как сопливая девка». Принц резко поднял на Юнги ошарашенные глаза, не понимая, откуда в его голове появился чужой голос. — Как ты… «Вот так», — ответил синевласый, но не на слуху, его губы были сомкнуты. Он уже проделывал это прежде, чтобы напугать и прогнать принца в их первую встречу. Помещал свой голос в чужую голову так, чтобы это слышал только он. Это было похоже на магию, но водные драконы с самого рождения способны общаться на телепатическом уровне. Ошарашенные глаза принца распахнулись пуще прежнего. Он покачал головой, не сразу понимая, сон это или явь. — Я не понимаю, это ведь ты? Или… — Чимин совсем оторопел, сжимаясь пуще прежнего. — Я, наверное, схожу с ума… — Это я, — пожал Юнги плечами. — Ты успокоился? — Да, но как ты… Я не… Подожди-ка, — напыжился принц, приподнимаясь в спешке. — Если этот свиток был для тебя таким ценным, значит ты помнишь его содержимое, верно? — Юнги попытался переиначить разговор, поставив на важность, а Чимин был совсем как ребёнок. — Наизусть, — гордо качнул заплаканный принц головой, шмыгая покрасневшим носом. — Чернильница на столе, — ткнул Юнги ножом в сторону, — а чистый пергамент в сундуке. Дерзай... Можно было сказать, что синевласый ещё ни разу не встречал такой прыти и искрящегося энтузиазма в чужих горящих глазах. Он соврёт, если заявит, что наклонился и продолжил вытачивать фигурку, не заметив улыбку, которая озарила лицо принца, словно радуга на небе после дождя. И он безусловно обманет, если скажет, что сам не спрятал улыбку.