Белое откровение

Во дворце действительно все будто с ума посходили. Чонгук и не помнит, когда он в последний раз не чувствовал себя настолько уставшим и вымотанным. Повара на кухне всё придумывали какие-то новые блюда для искушённых придворных, в бальном зале слуги щётками драили каждую щель и угол, а портные, бегающие из одних покоев в другие, сбивали Чонгука с ног, даже не пытаясь извиниться. Да и чёрт с ним, сам Чонгук блуждал по замку с десятком поручений на поникших плечах: то принеси, это унеси, то вычисти, это отмой. Под конец дня Чонгук валился с ног на свою чёрствую постель, забываясь коротким и неспокойным сном, а рано утром всё по новой. После предшествующей встречи с чародеем, непонятного мрачного ритуала и того мягкого мокрого поцелуя Чонгуку некогда было даже вспоминать об этом, потому что во дворце полным ходом шла подготовка к балу-маскараду в честь свадьбы младшего принца на ферелденской принцессе Ли Сонг. Глядя на своего принца, Чонгуку и вовсе чудилось, что тот как-то позабыл о своём, казалось бы, тяжком бремени. Чимин вечно был в своих мыслях и, судя по всему, каких-то до жути приятных, потому что кроткая улыбочка проскальзывала на лице. Во время подготовки ко сну Чонгук заметил почти потухший цветок меридиемы на туалетном столике принца, а это значило, что серовласый уходил, когда дворец окутывала ночь. Даже принц умудрялся сбегать по каким-то своим делам, пока Чонгук с нескрываемой завистью застилал его постель. Слуга чувствовал себя виноватым. И даже непонятно, перед кем больше: пред магом или самим собой. Чонгук признавал, что произошедшее пугало его, и он толком не успел разобраться, что переменилось внутри. А что-то действительно переменилось: какой-то камень на душе рассыпался в прах и развеялся по ветру над бурлящей рекой невинности. И это было так прекрасно ощущать. Но Чонгук толком не отблагодарил мага за что бы то ни было, сбежав так быстро, будто от какого-то гуля, что так и норовил откусить ему обе руки. На протяжении нескольких дней, проведённых за дворцовыми заботами, Чонгук не мог отпустить непонятное чувство, что разрасталось у него под рёбрами. Всё начиналось и заканчивалось в его уме. Иногда, в самый неожиданный момент, самым неожиданным образом Чонгук оказывался счастлив от одних мыслей о Тэхёне. А иногда его терзали совершенно необоснованные сомнения, когда, казалось бы, всё было хорошо. Чонгук всё ждал и надеялся, что Тэхён подаст ему какой-то знак, пришлёт свой волшебный огонёк и напомнит о том, что они давно не виделись. Чон сомневался, что маг хочет увидеть его так же сильно, как сам Чонгук. И от этого было так больно и тяжко, что брюнет всюду был рассеянным и несобранным, получая болезненные подзатыльники от старших слуг за свои ошибки. Один раз его вообще чуть розгами по заднице не отходили за то, что он перевернул на кухне чашу с каким-то пряным дорогим вином. Чонгук был уверен: они с Тэхёном оба знали, что, сколько бы времени ни прошло… Сколько бы глупостей Чонгук ни наделал, каждый раз, как чародей его позовёт, Чонгук прибежит к нему, как прирученная собачка. Маг в полной мере осознавал, что теперь имеет эту власть над ним. Но хотя бы раз слуга хотел почувствовать, что Тэхён зовёт его, потому что он действительно нужен, а не потому, что Чонгук — один из его капризов или увлечений. Хотя бы один раз ему так хотелось бежать к магу со всех ног, чтобы услышать, как он говорит ему: «я скучал по тебе», а не «мне нужна твоя слюна для зелья». Чонгук злился. Он засыпал, глотая слёзы, потому что ещё ни разу в жизни он так сильно не скучал по кому-то, ни в ком так сильно не нуждался. Он хотел узнать мага, хотел понять, что между ними: мимолётная связь или какое-то глубокое чувство, доселе незнакомое ему самому? И Чонгука больше не пугала та неизвестность, его не пугало происхождение чародея и его истинная сущность. Даже наоборот: он хотел знать всё и даже больше. Но один день сменял другой, ночи тоже не отставали друг за другом, а чародей при всех своих возможностях не явил ни единой весточки. Будто он был одним большим и столь прекрасным сном, похожим на сладкое белоснежное забвение. Несмотря на своё скверное происхождение, Чонгук всегда знал себе цену. Он приучил свой разум к сомнению, а сердце к терпению, и мог просто ждать, но это было больно и тяжело. Забываясь, погружаясь в заботы и уставая, он терял возможность страдать по магу, хоть и временно. Чаще всего накатывало ночью, и он бесконечно думал о белоснежных волосах, чётких и плавных линиях меток на красивом светлом лице. Он думал до тех пор, пока облако сна не затмевало разум. Чонгуку не снились сновидения, он будто жил в одном долгом и нудном сне, который никак не заканчивался. В один из таких дней, подготавливая постель принца ко сну, Чонгук заметил, что цветок меридиемы совсем потух и начал засыхать. Он уже было потянулся за ним, чтобы выбросить, как невольно вздрогнул. — Не тронь, — пискнул Чимин, ринувшись к туалетному столику. — Пусть лежит. — Но он засох, — нахмурился слуга. — Вам могут принести новый. — Не надо мне новый, — принц схватил увядший цветок, перекладывая к тумбе у кровати. — Я не хочу выбрасывать его. — Как пожелаете, сир, — чуть склонился Чонгук, завидев на лице принца какое-то непонятное выражение: то ли он улыбался, то ли мечтал. — Завтра ранним утром к вам придут портные, чтобы… — Да, я помню, — качнул головой Чимин, одёргивая на себе ночную сорочку. — Всё не дают мне покоя с этим праздничным кафтаном. — И как вы себя чувствуете? — поинтересовался Чонгук и ринулся к перине, отбрасывая край толстого белоснежного одеяла. — Превосходно, — улыбнулся принц, — а как ещё? — Как только объявили о вашей свадьбе, вы ходили как в воду опущенный, милорд, — напомнил слуга, хорошенько взбивая подушки. — А, ты об этом, — помрачнел Чимин, присаживаясь на край постели. — Всё в порядке. По сменившемуся выражению на лице принца Чонгук сразу понял, что одно лишь упоминание о бракосочетании с принцессой заставило его погрустнеть. Слуга не знал, может ли он спрашивать и затрагивать эту тему, но принц всегда относился к нему, как к доброму другу, и Чонгук чувствовал, что может поговорить с ним и не быть за это наказанным. — Извините, если позволяю себе говорить что-то лишнее, но принцесса ведь безумно красива, — зачем-то протараторил он, зазывая принца лечь под одеяло. — Но вам она, кажется, совсем не мила? — Да, она прекрасна и внешне, и внутренне, — согласился Чимин, забираясь на перину. — Ещё с первого дня разговоры с ней были подобны переживаниям, которые не забываются. — В чём же тогда сокрыты ваши сомнения, сир? — нахмурился слуга, укрывая принца. — Не сочтите за дерзость, я просто… — Всё в порядке, Чонгук, можешь присесть, — успокоил его серовласый, улыбаясь и указывая кивком на край постели. — Я и сам не знаю, что не так. В книгах говорится, что моё сердце должно трепетать при одном её виде, но ничего такого не происходит. — Совсем ничего? — нахмурился Чонгук, упершись руками в ноющие после долгого рабочего дня колени. — Совсем ничего, — пожал плечами принц, метнув секундный взгляд на цветок. — Почему вы не скажете об этом брату или Его Величеству? — недоумевал слуга, почёсывая затылок и глядя, как лицо принца мрачнеет ещё сильнее. — От этого ничего не изменится, Чонгук, — грустно улыбнулся Чимин. — Я ведь принц, а это значит, что я обязан. Это мой долг. — Как тогда вообще быть принцем и повелевать подданными, если вы не властны над собственной судьбой и сердцем? — совсем забылся Чон, пытаясь решить в своей голове сложную арифметическую задачу, тогда как он никогда в жизни не учил арифметику. — Моя мать всегда говорила: «будь на вершине, но не пытайся потрясти мир», — задумался Чимин, натягивая одеяло повыше. — «Потому что мир…» — «…потрясают те, кто внизу, а с Олимпа можно лишь метать молнии», — тихо договорил Чонгук, опуская взгляд. — Да, я помню, как Её Величество говорила об этом, пока я разводил огонь в камине, а вы уже дремали на её плече. — Я следую её советам, — погружаясь в воспоминания, лицо принца вновь окрасила тоскливая улыбка. — Я не спешу сотрясать мир и не смотрю на трон, как на что-то желанное… — А что же тогда для вас желанно? — сощурился слуга, но, заслышав со стороны входа в чиминовы покои скрип, тут же подскочил на ноги и встрепенулся. В дверях стояла принцесса Ли Сонг, облачённая в нежно-розовое блио с множеством рюш, уборок и шёлковых лент. Её длинные чернявые волосы были аккуратно собраны в плотную косу, обмотанную вокруг головы. На белоснежном красивом лице девушки проглядывала некая неуверенность и румянец, когда она завидела слугу в чужих покоях. — Прошу прощения, мне сказали, что вы уже один, милорд, — сделав аккуратный реверанс, произнесла принцесса. Чонгук мимолётно взглянул на покрасневшего принца, решая в тот же миг ретироваться, но невольно уставился на не менее смущённую принцессу и застыл. Девушка вблизи была столь юна и прекрасна, что он невольно сглотнул и поклонился лишь спустя несколько долгих мгновений. Покинув покои принца, брюнет покачал головой и стёр испарину со лба, отправившись на кухню, чтобы закончить свои дела. Отдраив последствия экспериментов поваров и едва держась на ногах, Чонгук отправился в свою каморку, на ходу стягивая с тела пропотевшую рубаху. Он уселся на койку, утирая со лба влагу той же рубахой и откидывая её в сторону сундука. Он не знал, к какому часу готовить своё сердце, потому что мысли о чародее приходили сами собой, несмотря на усталость и всё прочее. Взбив маленькую очерствелую подушку, он подул на догорающую свечу и комната погрузилась в темноту. Мрак разбавляла лишь тоненькая линия света из коридора, а пыль в воздухе светилась, словно кто-то рассыпал блёстки. В последнее время Чонгук редко запирал дверь, не находя этому достойного оправдания. Пару недель назад он ещё ничего не знал. А теперь уже казалось, что всё шло как-то медленно. Странно, как всё менялось, когда появлялась надежда. Когда он опять ждал. Он поудобнее устроился на небольшой постели, укрываясь тонким покрывалом, которое к утру всегда путалось где-то в ногах. Когда затылок коснулся подушки, сон напрочь отказался наведываться к Чонгуку, и парень уставился в потолок, размышляя о словах принца. Несмотря на столь прекрасный облик принцессы, Чимин не питал к ней никаких нежных чувств, и это засело у слуги в голове какой-то навязчивой идеей, которую стоило обдумать. Ведь Тэхён так же необычайно хорош собой, но в голове засел назойливым жуком совсем не из-за этого. А может быть именно поэтому — Чонгук совсем запутался. Он знал только одно: его сердце замирало от одной только мысли о красивых изящных руках мага, которыми он касался его груди во время ритуала. Его пышные густые ресницы, обрамляющие глаза цвета фиалки, пухлые персиковые губы и пронизывающий до косточек взгляд. Чонгук нервно сглотнул, прикрывая глаза и ощущая во рту сухость. Его сердцебиение участилось, а едкие мысли затмили голову запахом медовой пахлавы. Если бы звёзды могли рассыпаться бриллиантовой пылью и смешиваться с запахом сандала, то это был бы Тэхён. Им сложно перестать дышать. Облизав нижнюю губу, брюнет коснулся рукой напряжённого живота и невесомо выдохнул, ощущая, как под кожей начинает вибрировать, а пах обдаёт жаром мыслей. Внутри зарождалось что-то похотливое и тягуче-кипящее. Поглаживая покрытую бугорками мурашек кожу, Чонгук тлел на медленном огне, продолжая удерживать в сознании лёгкий стан и приятный запах. Казалось, чувство своей неоспоримой красоты жило в Тэхёне столько лет, что ему самому уже даже наскучило. Он будто любовался собой не как молодая девица, впервые влезшая в барскую юбку, а как самая первая красавица города: «конечно, я красив, оставим это, расскажи мне что-нибудь интереснее». У Чонгука всё нутро горело и хотело иметь хоть какую-то власть над этим строптивым чародеем, который вертел им, как желал. Вереница чонгуковых желаний сплеталась с блеском тэхёновых ведьмовских чар. В сознании брюнета так чётко и ясно бездонные сиреневые глаза сияли в свете похотливого огня, и горели искрами выходящего из кончиков пальцев порока. Воображение рисовало разного рода картины перед закрытыми глазами, а бурлящая кровь шумела в ушах. Чонгук чувствовал, как возбуждение пронизывает его кожу мелкими иголочками, и рука безвольными массирующими движениями спускалась ниже. Прикусив край сухой губы, брюнет уже особо не ограничивал свои мысли, представляя сладкие поцелуи на собственном теле и касаясь перевязанных на поясе шнурков от портков. Из-за гулкого сердцебиения в ушах парень совсем не расслышал скрип двери и шорохи, расходящиеся по каменному полу холодным эхом. — Фш-ш-ш… Чонгук замер и на вдохе распахнул застеленные туманом возбуждения глаза, но не смог двинуться, чтобы продолжить своё постыдное занятие. Неспокойное внезапное ощущение, что он не один в комнате, заставило мысли и разум охладиться от тлеющего костра. Звук, похожий на скольжение, коснулся ушных раковин, и брюнет нахмурился, намереваясь подняться с кровати, но ещё через мгновение оцепенел, почувствовав ступнёй что-то прохладное, чешуйчатое и живое. С губ неосознанно слетело короткое «ох», а Чонгук опустил глаза вниз и невольно дёрнулся, увидев белоснежную змею, что медленно пробиралась по его ноге выше. — К-какого лешего… — едва заикнулся Чонгук, в то же мгновенье встрепенувшись и приподнявшись на кровати. — Что за… Его тело встряхнуло от неожиданности и страха, а разум погрузился в ледяную панику для того, чтобы заметить большие сиреневые глаза рептилии, направленные прямо на него. В комнате было мрачно, но из-за своей белоснежной чешуи змея чётко выделялась на фоне тёмной ткани, и Чонгуку показалось, что это конец. Сейчас эта ядовитая тварь цапнет его и хлынет пена изо рта, а потом судороги и мучительная смерть. Забившись в перманентной панике, Чонгук по-прежнему оставался оцепеневшим подобием человека, переставая дышать и моргать. — Фш-ш-ш… — змея, преодолевая расстояние от колена до паха, продолжала ползти по телу брюнета, вскоре достигая живота. От соприкосновения горячей кожи с прохладной чешуёй у Чонгука по коже побежали далеко не самые приятные мурашки, а глаза забегали по сторонам в поисках какой-нибудь вещи, с помощью которой можно было бы скинуть с себя это существо, непонятно как оказавшееся в его каморке. И тут брюнета осенило. Откуда белоснежной змее взяться во дворце, если все двери плотно запираются, а через окна могут разве что птицы залетать, которых он потом сам же по всем коридорам ловит, но никак не змеи. Да и не водятся в этих местах змеи-альбиносы, он ни разу не видел таких. — Т…Тэхён? — прошептал Чонгук едва слышно, опуская взгляд и улавливая, как змеиные светло-сиреневые глаза сверкнули озорным блеском. — Т-ты… Придурок! Подхватывая рептилию на руки, парень подскочил с кровати и быстро переместил животное на сундук, отмечая всю странность сей ситуации. Он такими темпами точно разумом двинется. Змея пару раз издала протяжное недовольное шипение и даже застрекотала в ответ, пока Чонгук пытался оклематься. А как это, оказалось, легко — ждать и мечтать. И как это вдруг стало непросто, когда мечта начала сбываться. У Чона не находилось слов и подходящих под ситуацию однозначных эмоций, всё было каким-то двусторонним. С одной стороны он в глубине безумно радовался появлению чародея, а с другой люто ненавидел за долгое отсутствие и этот нелепый спектакль. Подумать о том, в каком виде и за каким занятием его застали Чонгук не успел, поскольку яркий белоснежный свет ударил прямо в лицо, заставляя зажмурить глаза. Шелестящие искры и непередаваемые звуки магии заполнили маленькую комнатушку, заглушая все внутренние распри брюнета. Тэхён спокойно себе перевоплотился в свою человеческую форму, сидя на сундуке с закинутыми друг на друга ногами, покачивая своим кожаным сапогом и блистая разве что обиженным выражением лица. — И когда же ты перестанешь обзываться при встрече, — надул маг губы, скучающе разглядывая свои длинные аккуратные ногти. — Ни поцелуев тебе, ни объятий… — Я должен целовать и обнимать змею? — разразился Чонгук, подскакивая на ноги и напрочь забывая о смущении. — Ты совсем с дубу рухнул! — А мне показалось, что это должно быть забавным, — хихикнул маг, оглядев полуголого раскрасневшегося парня, тем самым смутив того пуще прежнего. — А это что за тряпка, — чародей вытянул из-под ноги смятую чонгукову рубаху, благоухающую явно не пионами, а трёхдневной работой на кухне. — Фу, гадость какая… — Дай сюда, — раздражённый Чонгук вырвал из чужой руки вещь, откидывая в сторону. — Слезь. Возведя очи горе, Тэхён сполз с сундука, плюхаясь на койку и ужасаясь её твёрдости. Чонгук тем временем открыл сундук и рылся в нём в поисках чистой вещи, попутно пытаясь угомонить собственное сердцебиение и неконтролируемую красноту, проступающую по всему лицу, шее и ушам. Через мгновение он почувствовал едкий взгляд, что изучал его спину, и попытки не краснеть окончательно были провалены. — У тебя столько родинок на спине, — воодушевлённо затрепетал маг. — Они похожи на одно созвездие. Знаешь, как оно называется в Ферелдене? — Хм, даже не знаю, — едва удерживая в своём тоне язвительные нотки, Чонгук натянул чистую серую рубаху. — Что-нибудь связанное с невинностью? — закатил он глаза. — Нет, оно немного неприличное, — хмыкнул Тэхён, опираясь на ладони. — Я мог бы шепнуть тебе его на ухо… — Прекрати, — нахмурился пуще прежнего брюнет. — Накой явился? — А ты разве не звал меня? — маг как бы невзначай взглянул на кровать, чуть поглаживая место, на котором мгновениями ранее лежал Чонгук, а на ткани всё ещё держалось тепло его разгорячённого тела. — Мне казалось, что ты соскучился? — Перестань вести себя так, будто это в порядке вещей, — слуга отвернулся, поджимая в горькой обиде губы. — Будто ты можешь наведываться, когда тебе становится скучно, и издеваться, будто бы я какая-то… — Мои намерения чисты, как слеза девственницы, — с недовольством возразил чародей, сдувая длинные волнистые прядки белоснежных волос со лба. — Как насчёт прогуляться и помочь мне собрать кое-какие травы? — С чего это вдруг? — Чонгук уперся руками в бока и уставился на блондина так, будто тот повинен во всех грехах человечества. — Я не собираюсь… — Хватит строить из себя кисейную барышню, о, Боги милостивые, — тяжко вздохнул чародей, поднимаясь с койки и щёлкая пальцами, после чего на его плечах из воздуха хлынули золотистые волны бежевого плаща. — Напяливай свой нищенский шаперон и пойдём, покажешь мне тайный проход, а то я с этими превращениями скоро с ума сойду. Позволив Чонгуку лишь открыть рот, чтобы издать какой-либо возмущённый звук, Тэхён выскользнул в приоткрытую дверь. Простонав под нос что-то нечленораздельное, Чонгук ударился лбом об холодную стену, едва сдерживаясь, чтобы не заскулить во всё горло. Этот маг был просто невыносимым. Невыносимо красивым, невыносимо приятно пах и невыносимо сладко говорил. Едва не плача от собственного бессилия перед этим чёртовым чародеем, Чонгук выудил из сундука чёрный плащ с капюшоном и направился следом, попутно накидывая на плечи шаперон.

***

Путь проходил в тишине. Они покинули замок окольными путями. Чонгук бесконечно думал, что же сказать, чтобы не показаться балбесом, коим являлся, а Тэхён шёл тихо, будто почти невесомо. Но тишина угнетала. Вообще, Чонгук умел терпеливо переносить всякие превратности судьбы: за плечами десяток лет в услужении и беспокойная неизменная жизнь. Ситуации вроде этой были не в новинку. Он жил в замке почти всю жизнь, страдал бессонницей и ночами часто бродил по городу или деревням — поневоле приходилось видеть всякое и путь держать с разными людьми. Но Тэхён был исключением из всего, что Чонгук видел, ощущал и знал. Чародей был синонимом к слову «неизвестность» и ещё десятку слов, что вертелись на кончике чонгукова языка. Приятный ветерок щекотал лицо, а большая круглая луна подсвечивала путь без всяких факелов и ламп. Но Чонгука вовсе не волновала красота окружающей их природы, его интересовала красота конкретно одного невероятного чародея, вышагивающего рядом и насвистывающего какую-то ненавязчивую мелодию. Вдруг брюнет почувствовал, как его волной накрывает спокойствие. Под ногами шуршала трава, вокруг покачивались и шелестели ветки массивных деревьев. Чонгук прислушался к природе, а тишина мира не только нагнетала, но и успокаивала лучше, чем миллионы ненужных слов. — Милое дело — ночная дорога, — хмыкнул ехидно Тэхён, не поднимая глаз. — Да со старым другом, да под звёздами, да под хороший разговор, а? — Не издевайся надо мной, — нахмурился Чонгук, напрягаясь. — Я бы хотел поговорить с тобой о нашей последней встрече. — А чего о ней говорить? — Тэхён наконец-то взглянул на него, чуть улыбаясь. — Мы могли бы и раньше разговоры разговаривать, но ты упорхнул настолько быстро, что аж пятки в гуще леса засверкали. — Я испугался, — честно сознался брюнет, опуская голову и бегая глазами по сторонам. — Чего ты испугался? — хохотнул чародей. — Меня? — Того, что ты со мной сотворил, — став мрачнее тучи, Чонгук весь сжался и напыжился, будто вот-вот его лоб треснет от мыслей, что копошились в голове. — Я не знал, что и думать. — Ну, язык я тебе не откусывал, можно было и спросить, — беззаботно пожал маг плечами и ухватился за край чонгукова плаща, потянув за собой и ведя в самую гущу леса. — Это был маленький обманный ритуал, ни больше, ни меньше. — Чего за ритуал-то такой? — Чонгук вляпался в паутину, пробираясь через густые кустарники, и заворчал, пытаясь стряхнуть с себя прозрачные ниточки. — Чтобы мы могли с тобой видеться, — взглянув на парня через плечо, маг улыбнулся краем губ и протянул руку, заставив Чонгука окаменеть на месте. — Ты ведь хочешь со мной видеться? Чонгук нервно сглотнул, глядя на протянутую ему светлую руку с красивыми длинными пальцами, изящными углублёнными линиями и аккуратными пластинами ногтей. Он некоторые мгновенья колебался, продолжая глазеть и попутно заливаться очередным румянцем. Собственная ладонь дрогнула и потянулась навстречу к чужой. В сиреневом свете, белокожий, внутренний демон Чонгука сидел на огромном булыжнике у золотой реки в безразмерном балахоне и грел ладони о каменную печь, из которой невыносимо как приятно пахло горячими ржаными лепёшками и зажаривающимися орехами. Вот, на что было похоже прикосновение к ладони чародея. Чонгук наслаждался ночным лесом, едва вздрагивая от угуканья огромных сов и воя диких псов, пока Тэхён собирал какие-то травы и непонятные набухшие почки, которые ко всему прочему были с колючими шипами. Чонгук наблюдал за магом и не мог отвести глаз, расспрашивая, для чего и зачем ему нужны те или иные ингредиенты. Вокруг талии чародея была обвязана сумка из какой-то прочной светлой кожи с несколькими маленькими кармашками, в неё он складывал всё нужное, фасуя по нужным отделам. Когда разговор зашёл чуть дальше трав и шишек, Чон расслабился и начал плыть по течению, слушая приятный шершавый баритон. — Несколько поколений моей семьи обречены на такую жизнь, — рассказывал Чонгук, помогая срывать с куста колючие почки с помощью края плаща, чтобы не уколоть пальцы. — Мой дед спёр свинью из королевского свинарника, вот вся родословная и была обречена на услужение короне. — Ох, хотел бы я рассмеяться, но это вовсе не весело, а весьма скверно, — отозвался Тэхён из-за куста. — С другой стороны, твой дед пытался накормить семью, в этом нет ничего постыдного. — Да не, — беззаботно махнул Чонгук головой. — На тот кон у него и детей-то не было, а скотину он спёр, чтобы продать и вернуть карточный долг. — Но я не вижу смысла сетовать на судьбу, которая оставляет шрамы. Возможно, она рисует какой-то доселе невероятный узор, — с издёвкой пробормотал Тэхён, едва сдерживая хохот и получая в ответ хмурый чонгуков взгляд. — Я и не сетую, такова моя судьба, я не волен её выбирать, — пожал плечами брюнет. — Но всё-таки создаётся ощущение, что несправедливость непобедима. — Непобедима, говоришь? Возможно, — согласился чародей, следом задумавшись. — Люди, к сожалению, слишком мало уделяют внимания самим себе. Воюют, потом строят. Снова долго и страшно воюют, опять строят, каждый раз одно и то же. И в этой вечной спешке всё время упускают многое. — Что это — «многое»? — спросил Чонгук, заинтересовавшись приятной речью и увлекательной мыслью чародея. — Когда я обучался магическому ремеслу на Юге, один из моих наставников часто повторял древнюю пословицу: «прошлого уже нет, а будущего может и вовсе не быть», — Тэхён попытался придать голосу баса, чтобы быть максимально похожим на своего наставника. — А люди-то живут слепым настоящим. В юности ни у кого опыта нет, его должны давать книги, бестиарии, свитки, рассказы старых людей. Дают ли? — спросил чародей, взглянув на брюнета и получив в ответ неловкое пожатие плечами. — То-то же. Когда я кому-то рассказываю, как мой дядюшка был на седьмом небе, купив себе первые сапоги и нёс их через плечо, чтобы не испачкать в навозе, на меня смотрят, как на деревенского дурачка. Но когда говорю о каких-нибудь войнах, то вежливо слушают. Лишь вежливо, но не более. А когда видят мои метки, глаза всё-таки становятся иными, напуганными. Мало, слишком мало люди видят магии и то, что происходит вокруг них на самом деле. А ты говоришь, что справедливость непобедима, скорее уж монстры, живущие в лесах, непобедимы. — Люди знают о монстрах, — возразил Чонгук, прервав чужой монолог. — И о магии тоже знают. — Но не верят в неё и считают умершим мифом, похороненным под тоннами лжи, — взмахнул чародей пальцем. — Вы не видите и половины опасностей, которые существуют в этом хрупком мире. — Может, так даже и лучше, — задумчиво пробормотал Чонгук. — Может лучше не знать и не видеть опасности, проживая свою жизнь в спокойствии и умиротворении? — Может, и так, — хмыкнул Тэхён, возведя очи горе. — А может, завтра тебя сожрёт какой-нибудь неведомый зверь, а ты даже не узнаешь, что это за тварь такая была. — Твоя взяла, — сдался Чонгук, сделав короткую паузу для нужной тишины. — Ты много путешествовал по миру? — Да, без малого с десяток лет, то тут, то там, — будто о чём-то вспоминая, ответил чародей. Его будто окружал ореол таинственности и неведомых приключений. — Но вопреки всему я не ищу приключений, они сами как-то находят. — Сколько же тогда тебе лет? — сощурился Чонгук, обходя куст, поскольку Тэхён начал закрывать карманы сумки на бляшки. — По нашим меркам я довольно юн, но не хочу тебя пугать, — улыбнулся чародей, качнув головой в сторону, тем самым давая понять, куда нужно идти. — У вас, людей, в отличие от нас, очень короткая память. Вы хотите вернуться в юность лишь когда она уже прошла. Потому что, на самом деле, для вас это ужасное время, но все говорят, что были очень счастливы, хотя, по правде, были крайне несчастны. — Ты переводишь тему, — поправляя капюшон, нахмурился брюнет и начал отмахиваться от налетевших насекомых. — После встречи с туманником я вряд ли испугаюсь какого-то возраста. — Шестьдесят четыре, — выдал Тэхён, отодвигая ветки деревьев на пути. Чонгук закашлялся, со вдохом хапанув какую-то букашку, вставшую поперёк горла, а маг захохотал, ударяя парня по спине. — По людским меркам это где-то двадцать один год. — Агрх… — ударив кулаком по груди, Чонгук пару раз кашлянул и утёр выступившие от першения в горле слёзы. — Какие ещё секреты ты от меня таишь? — Ох, их бесчисленное множество, — таинственная улыбка коснулась губ чародея. — Но ты от них умом тронешься, человеческая натура слишком чувствительна.

***

Скинув с плеч шаперон, Чонгук аккуратно уложил его на скамью, чуть потягиваясь и зевая. Время было уже позднее, а возвращаться во дворец по холодному сырому лесу в гордом одиночестве совсем не хотелось. Тэхён зажёг свечи по всему дому одним щелчком пальцев и копался в своей магической лаборатории, раскладывая добытые травы, а Чон с интересом рассматривал полочки с цветными колбами, засушенными косточками птиц и животных, пузырьками, флаконами, баночками со всякими порошками да снадобьями. — Можешь вздремнуть на скамье в соседней комнате, пока не рассветёт, — окликнул его маг, поднимая голову и указывая на дверь. — Более удобное ложе предложить не могу, редко сплю. — Ты можешь не спать? — удивился Чонгук, присаживаясь на небольшую лавку. — Могу, но иногда впадаю в спячку на пару дней, я всё же не Бог, — с досадой отметил Тэхён, засучивая рукава на шёлковой белоснежной рубахе. — Да и негде койку поставить, огромное чучело единорога занимает много места. — Чего? — распахнул брюнет глаза, дёрнувшись в сторону дверного проёма, что вёл в соседнюю комнату. — Единорога? — Ага, представляешь? — усмехнулся Тэхён, качая головой и надевая на себя потрёпанный фартук, перевязывая на пояснице. — Один влиятельный торгаш всё пытался меня впечатлить и на ложе своё затащить. Так я ему и говорю: «достанешь мне единорога, тогда и побеседуем». Он вроде как отстал потом, а через несколько дней мне это чудо притащили. Чонгук ринулся в сторону, заглядывая в помещение, и ненароком остолбенел. В углу стояло огромное, выше него самого на пару голов белое чучело лошади с рогом на голове, да настолько правдоподобное, что слуга аж поёжился от жути. В больших искусственных глазах полыхали блики горящих огоньков множества свечей, и лошадь будто вот-вот была готова подскочить, клацая копытами о дощатые полы. — Ну и жуть, — пробормотал он, возвращаясь в душную комнату. — А чего ты собираешься делать? — с интересом спросил брюнет, пододвигая лавку поближе к большому столу, заваленному ложками, черпаками, толкушками и прочей посудной утварью. Сна не было ни в одном глазу, а любопытство — напротив, росло каждую секунду. — У меня есть парочка заказов, которые нужно выполнить к завтрашнему вечеру, — высыпая из маленькой баночки чёрные орехи в ступку, чародей принялся толочь их пестиком. — А ты не желаешь поспать? — Можно мне посмотреть? — с наивной жалостью попросил Чонгук, складывая на столе руки в умоляющем жесте. — Как я варю средство против бородавок? Тебе это интересно? — с насмешкой протянул чародей, получив в ответ взгляд больших лучистых глаз с немой мольбой. — Да пожалуйста, Боже милостивый… Только не отвлекай. — Я не буду мешать, честно-честно, клянусь бородой своей матери, — Чонгук воодушевлённо закачал головой, пододвигаясь ещё ближе к столу и подпирая подбородок ладонью. Тихонько посмеявшись, маг покачал головой и принялся разжигать камин, вычищать небольшой оловянный котел и подготавливать ингредиенты. Чонгук с интересом наблюдал за действиями парня, отмечая, что тот находился словно рыба в воде. Маг был явно в своей стихии и простыми действиями вершил волшебство. Высунув кончик языка, чародей отсыпал на весах какой-то желтый порошок с идеальной точностью вплоть до каждой песчинки. Над вскипающим котлом по мере добавления всяких панцирей насекомых и осьминожьих глазниц (у осьминогов были глаза?) вздымался разноцветный пар. — Это мой любимый завершающий этап, — доставая с полочки огненно-красный порошок в баночке, заверещал Тэхён. — Почему? — встрепенулся Чонгук. — Что это? — Солнечная мука, — с предвкушением ответил чародей, откупоривая крышку. — Хочешь, покажу? — А это не опасно? — засомневался Чонгук, приподнимаясь. — Нет, пойди сюда, — подозвал его блондин и с помощью прихватки поднял котёл с огня, взгромоздив на стол. Чонгук несколько коротких мгновений всё ещё сомневался, но поблескивающая баночка разжигала его интерес. Парень сдул влажную от жары челку со лба и двинулся в сторону, обходя стол и вставая у котла, содержимое которого пахло какими-то сухими травами и чем-то горьким.

Mikky Ekko — Who Are You, Really?

— Что я должен делать? — взглянув на Тэхёна, что стоял позади, через плечо, Чонгук впал в короткий ступор и боялся лишний раз двинуться или вдохнуть. — Смелее, — тихо проговорил чародей, по-прежнему стоя за спиной и накрывая чонгукову руку своей, следом направляя к открытой баночке, что стояла у котла. — Зачерпни. Ощутив резкий прилив смятения вкупе со смущением, Чонгук кашлянул и чуть замер, ощущая приятное прикосновение на запястье. Следуя указаниям, он зачерпнул тёплый порошок в ладонь. Чародей продолжал направлять его руку, располагая над котлом. Он провёл ладонью дальше, касаясь пальцев Чонгука и медленно раскрывая их, прошептав короткое «смотри». Как только солнечная мука посыпалась в котёл, взаимодействуя с паром, то начала переливаться всеми цветами радуги и блестеть, словно россыпь бриллиантов под ярким обеденным солнцем. — Невероятно, — прошептал Чонгук, продолжая сыпать и любоваться прекрасным блестящим потоком. По телу прошёлся разряд тока, а сердце грохнулось куда-то в пятки, как только он почувствовал, как мягкие губы касаются пульсирующей вены на собственной шее. Это казалось нереальностью, полным и сладким забвением. По коже табунами ринулись мурашки, с губ сорвался томный выдох, и брюнет прикрыл в наслаждении глаза. Маг оставил мягкий поцелуй на шее, перемещая губы выше и прямо за ухо. Тэхёновы персиковые губы коснулись его. Чонгук ослеп, оглох, онемел. Казалось, он был рождён ради этого мгновенья. — Что ты… Что ты делаешь… — дрожащим шепотом отозвался Чонгук, сухо сглатывая. Чужие руки уже скользили по его талии мягкими осторожными движениями, а чародей бесстыдно прислонился к нему сзади, продолжая прокладывать цепочку мягких поцелуев по шее. Пышущую чонгукову душонку окутало сетью жарких ласок, и он чувствовал, что тает совершенно бессознательно, поддаваясь на чародейские уловки этого белоснежного демона, что засел у него на подкорке, громогласно хохоча на всё нутро. Ощущая эти прикосновения к своему телу впервые, Чонгук уже наверняка знал, что теперь узнает их из тысячи, нет, из миллионов. Он уже это сделал, узнав Тэхёна среди всех прочих, когда его светящийся образ приходил к нему поздней ночью во сне и нежно, с особой мягкостью и вожделением, целовал его губы, оставляя приятное чувство внутри после тяжелого пробуждения. У Чонгука получилось, взглянув в эти полные секретов и таинственности глаза, узнать уже знакомые черты, которые, казалось, он даже после смерти не сможет забыть. Это было волшебно, это было невероятно, это завораживало и на мгновенье Чонгук забыл, как дышать, когда его совершенно затуманенный страстью разум после сладких поцелуев озарило позднее осознание, что это был Тэхён. Тот самый, тот ослепительно красивый, прекрасный, тот особенный и самый невероятный маг, которого он так долго ждал. Обнажая пред ним не тело, а собственную душу, Чонгук искренне верил, что ему обязательно воздастся за все былые страдания, коих и без Тэхёна хватало в его жизни. Но Чонгук вновь и вновь брал на себя всё более непосильную ношу, давая самому себе клятву любить как минимум вечность. Выпутываясь из чужих рук, он развернулся и впился в губы чародея, проявляя напор и давая немое согласие на всё, что тот только пожелает с ним сотворить. Тэхён, улыбаясь в поцелуй, тоже спешил проявить напористость, подаваясь вперёд с более пылким энтузиазмом. Чонгуку не хватало дыхания и уверенности, поэтому он раскрыл губы навстречу влажному скользкому языку, в порыве страсти покачиваясь и припадая ягодицами к краю столешницы. Его руки тряслись, зрачки пульсировали, по вискам одна за другой стекали блестящие капельки пота, а рубаха прилипла к спине. Тэхён впился пальцами в его талию, наваливаясь пуще прежнего и углубляя поцелуй. Чонгук, пытаясь удержать равновесие, оперся ладонями на столешницу. Горячий воздух обжигал лёгкие изнутри. Брюнет не то чтобы не чувствовал собственного возбуждения, он напрочь перестал ощущать собственное тело, превращаясь в облако пара над котлом. Чонгуковы глаза широко распахнулись, когда Тэхён, оставив влажный поцелуй на скуле, одним движением опустился вниз, вставая на колени и попутно развязывая шнурки на портках. — Нет, что ты… Делаешь… Я не… — задыхаясь не столько от страсти, сколько от смущения, Чонгук зажмурился и чувствовал, как собственные щёки вибрируют от красноты. Он вцепился пальцами в пояс портков, сильно сжимая. — Дай мне попробовать тебя, — прохрипел чародей низким голосом, мягким движением касаясь трясущихся рук Чонгука и заставляя его ослабить хватку на ткани. Чон попытался вдохнуть полной грудью и позволил Тэхёну осторожно отвести собственные ладони за запястья. Ноги сделались ватными, а колени дрожали, поэтому брюнет снова придерживался руками за стол, не решаясь открыть глаза. Чародей одним движением длинных пальцев потянул верёвочку на поясе портков, развязывая небрежно затянутый бантик. Штаны упали с Чона, и перед Тэхёном предстал весь чонгуков стыд в полной готовности. Сам слуга готов был взорваться от переполняющего разум и тело стыда, который пульсировал по венам и каждому сосуду. Но через мгновение влажный рот, накрывающий его член, заставил Чонгука протяжно заскулить и дёрнуться. От наслаждения, что окатило его леденящей волной, тело Чонгука сковала сильная судорога. Он задел какие-то ложки и баночку с солнечной мукой, скидывая на пол и пятясь назад, словно подбитая скулящая собака. — Не дёргайся, — шикнул Тэхён, накрывая чонгуков член мягкой ладонью. — Я-я… Мн-н-н… Ох… Мх-н… Чонгук плотно сомкнул губы в узкую полоску и застонал, не успев выдать какое-нибудь связное слово, а лишь невнятное мычание. Он снова скидывал со стола какие-то колбы, что разбивались о дощатый пол, а содержимое разноцветной жижей расползалось в разные стороны. Открыть на несколько секунд глаза по мнению Чонгука было самой роковой в его жизни ошибкой. Картина, представшая перед его взором, яркой вспышкой ударила в центр головы. Тэхён, любовно вбирающий раскрасневшимися припухшими губами головку чонгукова члена, был похож на какую-то грешную фантазию, за которую Чонгука не просто бы наказали, а казнили бы или повесили. Метаясь из одного угла разума в другой, Чонгук будто впал в потрясающую, мучительную и в то же время невероятную агонию. Он сдерживался изо всех сил, но это были тщетные попытки, разбавляемые собственным жалким скулежом. Тело сковала очередная сладострастная судорога и крупная дрожь, белёсая струя стрельнула прямо в щеку чародея с внутренней стороны. Чонгук высоко застонал, задыхаясь оргазмом, а на лице Тэхёна в одно мгновенье пронеслись целые эшелоны эмоций. В очередном порыве страсти брюнет рукой задел и скинул со стола какую-то колбу. Перед его глазами стоял густой серый туман с переливающимися яркими пятнами цветов, которые доселе были неизвестны Чонгуку. — Не дыфы, — вдруг смято послышалось снизу. — Ч-чего? — жадно хватая ртом воздух, переспросил Чонгук, поскольку кровь шумела в ушах, а перед глазами всё ещё мелькал свет. — Не дыфы, — повторил Тэхён, плотно прикрывая ладонью рот с носом и пытаясь подняться. — Ты опфокинул мофное снотфорное, не вдыфай его пары, а то уснёф. Чонгук нахмурился, пытаясь переварить поток поступающей в пульсирующий мозг информации, но перед глазами уже всё предательски поплыло. Рядом с ним уже почему-то был не один Тэхён, а трое. Разум начало застилать толстым ватным одеялом. Чародей открывал рот и что-то говорил, но Чонгук уже ничего не слышал. Тело обмякло и повалилось вперёд, прямо в руки мага. Это было последним, что отпечаталось в чонгуковой памяти.

***

В холодном поту отрывая голову от подушки и поднимая тяжелые веки, Чонгук распахнул глаза, подорвавшись на собственной кровати. Он сбито дышал, судорожно осматриваясь по сторонам. Как ни странно, он находился в собственной каморке, укрытый одеялом и весь с макушки до пят пропотевший. С облегчением отмечая, что всё это было ужасным постыдным сном, парень расслабился и смял одеяло. На теле были те же портки, а грязная рубаха так же валялась где-то у кровати, как и перед сном. Чонгук громко сглотнул вязкую влагу, успокаивая быстрое сердцебиение и замедляя дыхание. Он погладил обнажённую грудь и расслабился на своей по-прежнему чёрствой постели, подремав ещё несколько коротких мгновений. Но дела никуда не делись и, к сожалению, не были обычным сном. Откидывая с тела тонкое одеяло, Чонгук заприметил на портках размазанное сухое пятно какой-то белой жидкости. Его тело в ту же секунду провалилось в бездонную пропасть стыда, а осознание, что всё это не было сном, парализовало разум. Дёрнув головой, Чонгук обнаружил на сундуке баночку с солнечной мукой и вымученно застонал, стыдливо накрывая пылающее лицо ладонями.