Металлический

      Платье безмерно колется и холодом греет снаружи. Купер сидит на голых ступеньках, раз за разом возвращается к чёрному входу, чувствуя себя внутри лишней, пусть маркиза Франсес и практически сразу же отказывается от своего бранного слова: «приживалка». Она, Ева. Слышать такое сравни унижению.       Голова болит — распустила волосы. Они сейчас всей огромной ламбадой потащатся гулять в город на ярмарку пост-рождественскую. Мидфорды в собственной упряжке, хорошо, что хоть им не вместе всем в консервной банке трястись.       И Себастьян хорош. Его просили привезти шампанское, а он поставил на стол какой-то пивас, блядь. Сказал, что французский Ноэль*, под стать праздникам. А на завтрак при этом подал чистейшее английское блюдо — вот смех, а не сочетание, оригинальности до чертей. А в Лондонском завтраке — кровяная колбаса, от которой кишки наружу. Одно счастье, в городе можно купить сигареты, пускай и выкурить Купер наверняка успеет только половину одной до того, как всё это чудо успеется выброситься в мусорное ведро. Если она, вообще, к табачке прорвётся. Но об этом, наверное, думать позже.       Ева хочет снять это ужасное платье, которое непонятно кто ей подсунул — оно ни разу не сидит на ней, а только душит излишеством кружева руки до самых кистей, словно водолазка из двухтысячных — скверное. Наденет штаны — испортит репутацию Фантомхайва?       Спросить бы у Михаэлиса, но тот только качает тяжёлой головой.       — Но ты только посмотри, я в нём как пугало, — роняет то ли уставше, то ли обиженно. — Я могу что-то из своих платьев надеть, но только не это; из-за корсета не продышаться. Мне викторианский стиль не идёт, пойми же.       И почти произносит: «пожалуйста», потому что завтра — седьмое, завтра к Барлоу, разруливать весь этот бред, и Ева на нервах. И тут ещё эти. Невеста. Нет, Лиззи хорошая, но остальные — выше её сил.       Себастьяну не до этого и Купер приходится натягивать на себя синий свитер, длинный до самых бедёр, чтобы оттуда из-под него вылезала только юбка (скрыть этот кошмар). Наверх — бесформенное пальто, ботинки и всё почти что улажено, только бы проскользнуть на выход, вовремя запахнувшись.       Но так выходит, что Ева покидает поместье из всех самой последней — стоит в конце очереди на выход через узкие двери, где её без слов останавливают. Себастьян окидывает быстрым взглядом, не терпящими никаких возражений и возгласов движениями распахивает пальто, скидывает его с хрупких плеч, подцепляя края свитера. Замирает на секунду, всматриваясь в её лицо, «Что ты?..», вот дура, вздёргивает вещь вверх, заставляя Купер поднять руки, снимает. Накидывает пальто, нажимает на спину — мол, иди гуляй. Всё — почти стремительно и без слов.       А в Лондоне ещё слышен отголосок ярмарок, будто бы Рождество гремело три дня назад, а не двенадцать. Лиззи скачет вокруг Фантомхайва, маркиза по какой-то причине пристаёт к Еве, убеждая её снова собрать наверх волосы, Эдвард с Алексисом переговариваются о чём-то между собой, одновременно и словно по команде отвлекаясь на сияющую Элизабет. «Вот же везёт», — думает Купер, несколько обделённая вниманием со стороны мужчин.       Главное — что здесь, что в будущем. Непонятно, почему. Вроде не банши какая-то страшная, и умом не обделена — всего в меру, пусть Ева совсем не разбирается во всяких там стилях искусства или классической музыке. Но не в этом же всё дело — в познании сложных композиций? Вон, Лиззи тоже об этом не трещит, а всё про каких-то огромных собак талдычит, но сколько внимания собирает, и где бы ни была — люди даже головы оборачивают. А с ней тогда что не так?       Может быть, всем по душе больше блондины? Одно счастье: мысли больше не о работе.       Они выглаженной толпой гуляют по ярмарке, вдыхают запахи угощений, рассматривают причудливые вещи: разного рода мыло, магнитики, свечи, платки русской вышивки, останавливаются у палатки с чуррос — берут все, кроме Купер. Ева чувствует себя каким-то разрушителем общего веселья, и потому старается влиться в разговор, даже если желание это отнюдь не естественное, а вынужденное обстоятельствами. Алексис интересуется её родом занятий: «Медицина». «О. В каком контексте?» «Разбираю устройство болезней, пытаюсь понять, как их лечить» (почти правда). «Очень многообещающе». «Ха-ха».       Ева уже вконец отчаивается, понимая, что своё настроение никуда не вытянет, и принимается плестись в хвосте, ботинками шлепая по маленьким островкам редкого снега, на который ещё никто не наступил. Ева заворачивает в стороны, виляет, невольно погружаясь в это занятие. Где-то вдалеке шумом разносятся визги и крики восторженных людей, что катаются на аттракционах. Купер замечает корку снега в метре от себя, в один прыжок преодолевает расстояние и врезается в плечо Себастьяна.       — Прости.       — Ничего страшного, — говорит он. — Но впредь будьте внимательнее.       — Ага, — Ева всё так же смотрит на землю, в животе урчит пустота. Вся процессия Мидфордов вышагивает где-то впереди, и до Купер долетают только мешающиеся с криками толпы обрубки фраз. Себастьян роняет в воздух будто бы случайно:       — О чём вы думаете? — Ева удивленно вскидывает брови, оборачиваясь на Михаэлиса. Себастьян спокойно вышагивает рядом, полуприкрытым взором созерцает мельтешащую толпу и не выглядит заинтересованным в настоящем. Показалось?       В руке у дворецкого стакан, из которого валит горячий пар и запах чего-то сладкого.       — Что это? — спрашивает Ева, откровенно не ожидающая увидеть у демона в руках что-то из еды. Мысли внезапно подкидывают предположение, может: — Это — жидкая душа?       — Простите?       Себастьяна прорывает на внезапный смех, так, что стаканчик с содержимым трясётся и норовит всё расплескать. Михаэлис прикрывает рот рукой, пытается вроде как не шуметь, из-за чего его плечи подрагивают. Он только поражённо смотрит на Еву, дивясь тому, как у вроде бы умеющей думать Купер получается выдавать такие глупости.       «Бля, это что — его смех? Какой громкий смех», — Купер отшатывается в сторону, ужасно сильно счастливая из-за того факта, что от природы не умеет краснеть. Потому что за своё тупое предположение становится достаточно стыдно. Спасибо всем прочитанным в подростковом возрасте комиксам и каналу Дисней.       — Хорош ржать.       — Как вы вообще могли додуматься до такого? — сквозь смех спрашивает Себастьян. Ева трещит зубами:       — Ну знаешь, во многих фильмах про всяких вампиров и ведьм персонажи стилизованы под людской быт, но с точки зрения их пристрастий. Типа: гробы вместо кроватей, младенцы на обед. И я подумала, что, может быть, у тебя так же… Да хватит уже, серьезно! — отчаянно режет Ева, рассматривая, как туда-сюда дёргается мужской кадык, а глаза в насмешливом прищуре изучают её лицо и реакцию. Купер сдерживается, чтобы не сжать пальцами тыльную сторону шеи в попытке унять подступающую к горлу неловкость, потому что язык тела — самый явственный, а она тут и так уже по крупному спалилась.       — И кто же такое придумал? — Себастьян уже почти успокоился и только периодически усмехается. Ева фыркает.       — Ну уж точно не я.       — Это — горячий шоколад, — наконец-то решает объяснить Себастьян. Купер вскидывает брови.       — У тебя?       — Меня угостила леди Элизабет. Как и всех остальных.       — Когда она успела? — Ева переводит взгляд с кружки куда-то вперёд, стараясь разглядеть в толпе Мидфордов.       — Семь минут назад. Она у вас тоже спрашивала, вы разве не помните? Вы отказались, — Ева скрипит зубами, ненавидя свою особенность — быть невнимательной к тому, что происходит вокруг и без разбору на всё отвечать: «нет».       Ладно.       Не очень-то и хотелось.       — Хотите? — Себастьян протягивает ей стакан, терпеливо улыбаясь. Ева резко оборачивается, практически врезаясь носом в напиток.       — А можно?       — Конечно, — Ева аккуратно берёт стакан за его верхний край, пробует напиток сначала кончиком языка. В лицо лезет ароматный пар.       — Можете пить, он уже не такой уж горячий, — подсказывает Себастьян. Купер делает глоток. Немного слишком сладкий. Ева возвращает напиток, сталкиваясь пальцами с перчаткой Михаэлиса и помимо прочего замечая, что это уже не так уж и страшно.       — Так о чём вы думаете?       — Ты всё об этом, — Ева скользит взглядом по цветастой толпе, рассматривает деревянные домики, что выстраиваются по краям улицы, пытается уловить запах. Пахнет почти что везде горячим шоколадом Себастьяна и немного глинтвейном.       — Тебе правду, или что-то для галки?       — Не вижу смысла ни в чём другом, кроме правды, — Себастьян делает глоток горячего напитка, без интереса следит за идущими впереди Мидфордами. В руках у каждого по собственному стакану.       — Как вам шоколад? — протягивает ей напиток.       — Слишком сладкий, — Ева кивает. — Но пить можно. Так, о чём я думаю? — она всё рассматривает людей вокруг, останавливается на идущей где-то уже почти далеко спине Фантомхайва, которого за локоть придерживает Элизабет. Они всё неотрывно о чём-то разговаривают. — Я думаю о том, что я не планировала праздновать Новый год здесь.       — Вы его и не праздновали.       — Ты понимаешь, о чём я.       — Поразительная людская страсть — планировать предстоящие события, будто бы в конце концов всё окажется именно так, как было задумано, — Ева отпивает шоколада, горячая масса приятно разливается в горле. Купер скользит взглядом по Себастьяну. — Это — всего лишь иллюзия надёжности.       — Чем она плоха, не понимаю.       — Если так рассуждать, то зачем тогда человечеству реальный мир? Можно же просто обманывать себя всю жизнь, не обращая внимание на неустраивающую вас действительность, — Себастьян разочаровано усмехается собственной мысли.       — Разве не все так делают? Об этом многие говорили, — Ева возвращает стакан, — в двадцатом веке. Из-за всяких мировых событий в человеческом обществе начали развиваться разного рода идеи и термины, описывающие состояние человеческой единицы. Толпа боялась жестокостей реальности и всячески пыталась от них сбежать, прячась за наркотиками, алкоголем, компьютерными играми и тому подобной хренью. Кто-то это заметил и начал порицать, потому что, если человечество существует в иллюзии, то его можно легко контролировать, понимаешь? — Ева скользит взглядом по Себастьяну, оценивая его реакцию. Он идёт рядом и вроде бы даже слушает. — Многие начали писать о том, что-было-бы-если-бы-общество-достигло-бы-настоящего-дна и стало бы контролироваться кем-то свыше. Причём, не Богом там или внеземным разумом, а другими людьми, что стоят выше по рангу. Это, как по мне, интересный феномен, — добавляет в конце.       — Травля, осуществляемая своими среди своих?       — Да. Ведь все мы, вроде бы, одного поля ягоды, — Купер мажет взглядом по толпе. — А вот нет.       — Я могу вас заверить в том, что человеческая природа всегда была такой, — Мидфорды впереди останавливаются, оборачиваясь назад в ожидании отставших Евы и Михаэлиса. Купер пожимает плечами, соглашаясь.       — Но в двадцатом веке люди сами заметили это.       — Это убеждение несколько идеалистично, — замечает Себастьян, усмехаясь.       — Ты так говоришь просто потому что считаешь, что за всю свою жизнь успел выучить людей наизусть и теперь уже наверняка знаешь, что они никогда не изменятся. Но как же эволюция? Человечество постоянно изобретает новые вещи, приходит к новым заключениям и тому подобным вещам. Передай какао. («Можете допивать», «Нет, это твой»).       — Разве развитие человеческого понимания самого себя и своей сути, способности увидеть действительность такой, какой она есть, а не пропускать всё только через материальные вещи, что не имеют за собой никакой ценности, не является одним из ключевых толчков к возникновению Сверхчеловека*?       — Да, но Ницше не был идеалистом. Его идеи, между прочим, были взяты как основа Постмодернизма. А это — концепция, которая ставила под сомнения достоверность всех существующих знаний и истин (какой тут идеализм?). Мол, почему дважды два — не пять. Ведь, может быть, если все человечество внезапно поверит в то, что дважды два равно пяти, эта вера и убеждение станет новой истиной, — Ева натыкается на Эдварда и остальных, аккуратно их обходит. — Мир искажён из-за общественного сознания и восприятия действительности, а потому его легко разрушить.       — Увлекательная концепция, — Себастьян хватается пальцами за подбородок, что-то обдумывая, пока Ева глотает ещё жидкого шоколада. Напиток сам расплавлен, словно лава, ртутными шариками перекатывается в горле, греет кости и всё ещё пустой желудок.       — Это ещё даже не начало, — Купер отмахивается, косит взглядом на пространство вокруг, всё меньше и меньше обращая внимания на действительность. — Тебе интересно? У меня есть несколько закаченных книг в телефоне, могу дать почитать. Например, «1984», это прям классика, я в пятнадцать лет прочитала, и тебе бы не помешало.       — О чём эта книга?       — О способе тотального контроля над человеческим разумом с помощью применения, м-м, — Ева хмурится, обдумывая точное описание, — насильственно навязанной диктатуры. Она интересная, но я, если честно, так и не могу понять, какая идея мне нравится больше.       — Ева, Себастьян, вы так отстали, не делайте так больше, — наигранно обиженно говорит Элизабет, замечая, как стакан с горячим шоколадом передаётся из одних рук в другие, медленно пустеет, и что этот феномен никак не смущает Купер. Они же пьют из одной кружки. — Ой…       — Конечно, леди Элизабет, — отвлекается от разговора Себастьян, Ева оборачивается на Лиззи следом, роняя вежливую улыбку:       — Прости. Так вот…       — Пойдёмте дальше, — спешит предложить всем Сиэль. — В той стороне скоро начнутся какие-то кулинарные конкурсы. Они сейчас (почему-то) очень популярны, — добавляет он без особого энтузиазма.       — Есть ещё «О дивный новый мир», написанный просто ужасно. Я серьезно, это скучное нечто просто невозможно читать, — продолжает рассказывать Ева. — Хаксли больше похож на философа, чем на писателя. Но вот идею он там раскрыл крутую, конечно. Если ты выдержишь тридцать страниц описания того, как люди рождаются из пробирок, то дойдёшь до момента, где человечество контролируют с помощью позволения всего, что хочет душа. Вкусная еда, выпивка, нескончаемые развлечения, насилие, оргии — всё на свете, и все это заключено в одной пилюле, которую ты принимаешь после хорошо отработанного дня. И за неё убивать готовы, может быть, так бы они и делали (вроде бы делали?) — да только сил нет и мозгов, потому что люди создаются искусственным путём, — Ева разводит руки в стороны: вот так, почти что гениально. — Но вообще о способах контроля и создания отдельной гиперреальности для среднего и низшего класса (назовём это так) есть отдельные труды, например, Бодрийяра…       Переплетаются пальцы, невесомо касаясь через перчатки — идёт передача напитка, всем осторожнее, не обращайте внимание! а шоколад сладкий. Ева бы точно одна не смогла бы выпить. Сахар так и оседает на языке, а они всё идут и идут куда-то, медленно переставляют ноги, вдыхают дребезжащий пост-Рождеством воздух. Снега почти нет, но зато запахов сколько — цитрусовые, горячие вина, корица, нежные песчинки перца из печенья; но Ева только и может, что чувствовать один сплошной запах шоколада, который даже и не рождественский толком, а просто «зимний». И Себастьяна.       А делить напиток на двоих с кем-то оказывается очень приятно.       — Пример контроля — эта ярмарка. Праздники давно закончились, а украшения никто и не думает снимать, потому что тогда люди, весело скачущее по цветастым улицам, не замечают того, что ситуация в Лондоне плачевная — везде грязь.       — Удивительно, как вы можете так точечно отмечать такие вещи со стороны, но в глаза не видеть их в собственной жизни, — отмечает Себастьян. — Ведь вас же не раз удерживали под контролем близкие вам люди? Например, родители, не позволяющие или, наоборот, позволяющие вам какое-либо действие. Таким способом можно создать проблему, препятствие, жизненные принципы или цель.       — Прямо-таки создать?       — Родители — могут, если речь идёт о ребёнке, или подростке. А остальные люди в вашей жизни, такие как мисс Барлоу, или Юный Господин — корректировать.       — Или ты, — замечает Ева.       — Или я, — соглашается Себастьян. — Способов много, но всё в итоге сводится к самой обыкновенной человеческой дрессировке…       — Они ушли вперёд и даже нас не заметили, — высказывает наблюдательный Эдвард, что прожигает взглядом стакан, скользящий из одних рук в другие после одного глотка шоколада.       — С кем поведёшься, — говорит Франсес, имея ввиду Михаэлиса, что для неё сосредотачивает всё отклонение от правил этого мира.       — Они первый раз разговаривают друг с другом спокойно, — обрубает все вышесказанные замечания Сиэль. Он всматривается в профиль Купер, что идёт к нему спиной, но всё время смотрит на Себастьяна и легко усмехается: «Да ладно?». — Лучше им не мешать.       — У нас шоколад почти закончился, — Ева смотрит в стакан, где на дне переливается гуща с сахаром на один глоток. — Смотри, — она показывает это Себастьяну, получая щекочущую ухо усмешку.       — Допивайте.       — Это твой какао, я не буду.       — Вы знаете, что я не чувствую вкуса так, как вы, и просто пью его за компанию?       — Тогда тем более выпей. Там один сахар остался, — Купер впихивает стаканчик ему в руки. «Бе-е». — Я хочу ещё. Чего-то хочу ещё.       Она принимается смотреть по сторонам, через карман легко дотрагиваясь до урчащего живота (ой как неудобно). Себастьян допивает, высоко закидывая голову, ловким движением отправляет бумажный стакан в мусорку.       Ева сильнее кутается в пальто.       — Холодает.       — Зимой рано заходит солнце.       — И правда, — четыре часа дня, а оно уже скользит по контурам домов, закатываясь всё дальше и ниже. Ева выдыхает горячий пар через рот, рассматривая холодный шар, что светом лезет прямо в лицо. Себастьян смотрит на радужную оболочку глаз, что из-за последних лучей солнца становятся ярко-янтарными. Смешиваются в общее нечто.       — От вас пахнет шоколадом.       — От тебя тоже, — роняет, легко усмехаясь. — Чувствуешь запахи, значит вкус тоже практически чувствуешь, — оборачивается на Себастьяна, пальцами подцепляя воротник. — И как тебе?       Себастьян подходит ближе, наклоняется, прикрывая глаза. Вдыхает сначала носом, а потом уже легко открывает рот — запах, концентрирующийся в районе лица и плеч Купер. Будто бы заново пробует. Ева пахнет теплом, и хорошо.       — Ты знаешь, что ты мог уже сто раз свой нос в само какао засунуть?       — Как-то не думал об этом раньше, — Ева, когда роняет реплики, ещё сильнее щекочет нос запахом шоколада. Себастьян повторно вдыхает, рассматривая сжимавшие воротник пальто пальцы, без перчаток в почти что мороз.       Смесь шоколада, старого запаха сигарет от пальто, испытываемых эмоций и кожи Купер — совсем не Рождественский. Но всё-таки ему людские праздники никогда не были интересны, пусть вокруг и пахнет корицей и выпивкой.       — Слишком сладкий, — Ева сквозит усмешкой, аккуратно ступая назад. — Вы голодны? Могу предложить вам выпечку с цедрой из апельсинного дерева, вам же нравится Французская кухня?       Себастьян указывает куда-то в сторону на деревянный домик, в котором продают выпечку. Ева следит за ним взглядом, натыкается на пышущий жаром хлеб в золотистой корке, что кажется ужасно мягким и большим. Нет, она, конечно, не завтракала, но не есть что попало так сразу.       Завтра — седьмое января, нужно ехать к Барлоу, разбираться с работой и всеми остальными проблемами и погружаться во всю эту историю снова, выворачивая себя и другие тела наизнанку, а к Сиэлю ещё приезжает комиссар из Скотланд-Ярда по старому делу, в котором Купер даже не принимала участие, так что ей целый день торчать у Лайонел и ещё куча, куча, куча проблем и обязанностей.       Ева произносит аккуратно:       — Разделим? Примечания: Сверхчеловек* — здесь, термин, введённый Ницше. Biere de Nöel* — очень вкусное горько-сладкое французское пиво. Ницше был идеалистом.