The Last year.

После выставки Джек Салливан успокаивается, словно закрывает, висящий над башкой дамокловым мечом, долг. Не то, чтобы для него это супер важно, но, блять, ходить с паскудным чувством собственной мудачности не хочется. Джек ненавидит чертов Гринхилл всеми фибрами души и не хочет быть похожим ни на одного из местных ушлепков. Не хочет, но иногда темной ночью признается сам себе, что, сука, в нём всё равно есть эта Гринхильская хуевина, которая давит ему на горло. Учеба и работа выжимают из него максимум сил, но он находит время поиграть на гитаре, чтобы собрать себя по частям для новых, сука, свершений. Он реально подписывается на инстаграм Ривса и с удовлетворением хмыкает, когда тот снова начинает постить эскизы, рисунки и проводить стримы. Это тоже не важно, просто одна из составляющих спокойствия Салливана, которая помогает ему держаться на плаву. Равномерное течение будничной мутатни прерывается возвращением отца из рейса, и пару дней Джеку приходится тайно ночевать в мастерской Уилсона. В гараже чертовски холодно, воняет машинным маслом, но хотя бы не под мостом, где продувает всеми ветрами на хер насквозь. Остается пережить ещё трое суток, но, блять, январь нихуя не благоприятный месяц для уличных приключений, а оставаться в мастерской опасно – Уилсон вполне может явиться раньше и застукать там Джека, а тот вовсе не хочет выглядеть жалкой, побитой дворнягой в его глазах. Салливан думает, что вполне можно проскочить незаметно к себе в комнату и закрыться там на хуй от всех, но что-то подсказывает ему, что это хуевая идея. Раньше такое прокатывало только в экстренных случаях, но заканчивалось всё одинаково – руганью, дракой и крушением старой мебели. Джеку хочется просто принять душ и улечься спать в своей постели, в тепле, поэтому он рискует попробовать. В конце концов, он сможет уйти, если запахнет жареным. То, что будет какой-то грандиозный пиздец, Салливан понимает, едва открыв дверь. Из дома несет дешевым кислым пивом, куревом и вонью из смеси старых носков, пота и пропавшей жратвы. Папаша не один, и пьяный вой его корешей – таких же вонючих, волосатых свиней, как он сам, слышен на другом краю Гринхилла. Джек морщится, чувствуя подкатившую к горлу тошноту, перешагивает через груду ботинок и проходит в коридор прямо в обуви, потому что эти ублюдки засрали ему весь пол и ковер. «Ебаные мрази». Салливан заглядывает в гостиную, сердце глухо ухает где-то в глотке, потому что дом превратился в ебучий притон. Раньше хватало одного папаши и его засранных шлюх, но теперь он притащил корешей, и втроем они разнесли в хлам то, что и так хуй назовешь «комнатой». На грязном полу валяются пустые бутылки из-под пива, смятые жестянки, стоят самодельные пепельницы с кучами бычков и свалены несвежие шмотки. Парочка размалеванных шлюх хихикают, сидя бок о бок на потрепанном диване, и один из дружков папаши активно мацает одну из них за бедро. Очень некстати вспоминается дом Ривса с его запахом моющего средства, светлыми занавесками и всякими декоративными хреновинами, добавляющими уюта. Салливану хватает доли секунды, чтобы понять, что всё хуево и нужно валить отсюда со скоростью света, но тут его замечают, и пять пар глаз впериваются в него с таким вниманием, словно, сука, только его и ждали на этом празднике блядской жизни. - Како-ой симпатяжка, Билли, - шлюха со светлыми волосами, больше похожими на свалявшуюся шерсть, закидывает ногу на ногу и тянет гласные, уверенная, что это, блять, чертовски сексуально. Салливан видит синяки на бледных ногах в рваных колготках, видит её блядские накрашенные красные губы, и его начинает трясти от того, что такой сброд собирается в его доме. Не то, чтобы он считает весь этот хлев своим домом, но часть кухни и спальня с ванной его территория и при мысли, что эти блохастые суки здесь ошиваются, у Джека чернеет перед глазами. - Это мой ублюдыш. Джеки, сгоняй бате за пивасом, - Салливан-старший ухмыляется в бороду, как последняя паскуда. - У вас, вроде как, есть, кому сходить. Мне некогда, - коротко бросает Джек и собирается подняться дальше, но тон отца заставляет сбавить обороты. - Джеки, ты меня, блять, не расслышал? Раз уж появился дома, сукин ты сын, будь добр, принести родителю пиво. Или мне подняться? Джек бросает полный ненависти взгляд на отца и разворачивается в сторону кухни. Каждый раз, когда начинает происходить подобная хуйня, внутри Салливана всё сворачивается в темный ком из смеси ненависти и сожаления, и это давит на него похлеще, чем полумертвая совесть, радостно вспрыгивающая при виде Ривса. Он понимает, что разговаривать так со своим отцом, блять, ненормально, что можно как-то подкорректировать их отношения и попытаться пойти навстречу, но Салливан-старший ломает его порывы на корню. Джеку хочется послать подальше свою агрессию, но всякий раз слыша «ублюдыш» и видя то, во что он превращает дом, выглядящий домом благодаря Джеку, хочется только одного – въебать этой пьяной свинье. Внутри всё клокочет, горит и ему хочется плюнуть на всю предосторожность и разораться, как последней истеричке. Салливан понимает, что отец бухой в говнище, и если он сейчас что-то скажет ему, то ругани никакой не будет. Отец навеселе и скорее пропишет ему смачных пиздюлей, чем станет выяснять отношения. Тем более, что пиздить Джека при своих корешах это его, сука, любимое занятие. Нашел, где спускать свою злобу. Ебучий отброс. «Блять, просто принести этот ебаный ящик пива и свалить нахуй отсюда», - Джек открывает холодильник, достает снизу ящик с жестяными банками самого дешевого и отвратительного пойла в Гринхилле, и захлопывает коленом дверцу. Он как раз собирается развернуться, чтобы отнести это дерьмо в гостиную, как ощущает смачный хлопок по своей заднице. Для Джека всё происходит словно в замедленной, блять, съемке. Он роняет пиво себе под ноги и разворачивается, едва не врезаясь в холодильник, чтобы прописать пизды тому, кто осмелился его тронуть. - Что за блядские штаны на тебе, ебучая принцесса? – один из корешей папаши пьяно ухмыляется ему, и Салливана всего передергивает изнутри от отвращения. - Ты охуел блять?! - Как будто тебе этого не хотелось, малыш Джеки. - Рот свой закрыл. И забери своё вонючее пойло, блять, - Джек пинает ящик со всей злостью и банки гремя рассыпаются по всей кухне. Старый пидрила улыбается, как даун, и делает шаг к нему, но тут в кухню вваливается Салливан-старший. - Какого хуя вы рассыпали моё пиво, ублюдки? - Какого хуя этот старый пидрила меня лапает?! – рычит Джек. - Ты моего кореша педиком назвал, ублюдыш?! - То есть, то, что он лезет к моей заднице, блять, это нормально?! - Ты слова фильтруй, сукин сын. Схуяли мне тебе верить, когда я тебя целыми днями дома не вижу? - отец начинает заводиться, как всегда, с пол оборота, и Салливан уже видит, как из его, сука, ушей валит дым. - А нехуй такие пидорские джинсы напяливать, - язык пидрилы заплетается, но он ухмыляется, как обожравшаяся шавка. - Ой, блять, модник хуев, тебе размалеванных шлюх мало стало? – Джек агрится и чувствует, что не выдержит и взорвется нахуй, если сейчас же не уберется. Он трясет головой, словно ему в ухо попала вода в душе, обходит старого педика по дуге и хочет проскользнуть мимо отца, но тот хватает его за плечо, с силой сжимая. - А ну повтори, что ты сказал, ублюдыш. Джек сглатывает вязкую слюну. В ушах шумит от выброса адреналина, руки холодеют и трясутся, будто он сам выдул добрую половину бухла, но он смотрит в лицо своего отца и понимает, что впервые за долгое время видит его так близко. И это ни хуя не драматично, блять, он нисколько не хотел его видеть. Если бы отец однажды не вернулся с рейса, Джек бы обрадовался. Потому что отца в его охуенной жизни всё равно, что нет. - Я сказал: раз ты развел здесь этот блядский притон, держи своих дружков от меня подальше, - Салливан вырывается из хватки охуевшего папаши. - Думаешь, вырядился в эти пидорские, пижонские шмотки и стал лучше нас? – хрипло спрашивает старый педик. Джек разворачивается и прибивает того тяжелым взглядом к полу. Старпер теряется на миг, но потом снова пьяно смеется и встряхивает рукой, будто предлагая Салливану оглядеть себя с головы с ног. - Это бабка подогнала тебе, да? – внезапно хмыкает Салливан-старший, допивая последние капли пива из банки. - Какая бабка? – от злости у Джека словно внутри что-то смещается, и он, блять, не втаскивает, о ком они говорят. - Бабка твоя, Джеки. Райт которая. Что, думал, твой папаша настолько плох, что не знает, что ты ездишь к этой старой суке? - Не смей говорить такое о бабушке, - ощеривается Джек. - Что, защищаешь эту старуху? - Нет, блять, я прикалываюсь. Конечно, я буду её защищать! Или ты думаешь, что этот блядский притон мне больше по душе, чем дом у миссис Райт? - Ты часть этого притона, ублюдыш, - старый педик ухмыляется, и терпение Джека трещит по швам, как старый, сука, диван в их гостиной, держащийся только за счет вытертой обивки. - Рот свой закрыл! - Не затыкай Гарри рот, сопляк! – ревет отец. - Тогда какого хуя этот ублюдок ведет себя здесь, как ссаный, сука, хозяин дома?! - А что, хозяин ты тут, что ли? - Не примазывайся ко мне! Хочется деградировать в компании престарелых шлюх – пожалуйста. Меня к этому блядству не приписываете. - Такой же шлюхой была и твоя мать, Джек. У Джека выключаются нахуй тормоза. Потом он не вспомнит, что толкнуло его на это, и почему он как следует всё не взвесил и не съебался в свою комнату. Не то, чтобы он обожал свою мать и отстаивал её, блять, честь, просто, когда твой отец пропитое чудовище, хочется верить, что хоть один родитель был адекватный. Поэтому Джек разворачивается и ловко впечатывает кулак в скулу старого пердуна Гарри, расквашивая тому нос. - Твою мать, Билл! Джек молча замахивается и наносит ещё два удара, прежде чем получает отпор в живот, а затем его хватают за ворот куртки и оттаскивают в коридор. - Ах, ты пиздюк малолетний! - Отпусти меня! - Ну, блять, щас ты получишь, - Салливан-старший разворачивает его к себе и прежде, чем Джек успевает понять, какого хуя происходит, ему в лицо прилетает огромный кулак и он валится на грязный пол. Правую сторону лица обжигает, будто плеснули кипятком, перед глазами взрывается сноп искр и Салливан стискивает зубы, рыча, как пёс. Он вскидывается, хочет подняться и уебать этому мудаку, но папаша отвешивает ему смачный хук по той же правой стороне и, кажется, рассекает бровь. Что-то горячее стекает по щеке, но Джеку всё равно. Внутри него просто полыхает от эмоций, и он всаживает кулак в рожу отца в отместку, потому что, блять, уже сил нет терпеть это и уходить. Он пытается ударить его снова, но папаша, огромный, как сраный бычара, перехватывает его руку, выворачивает и ебашит по лицу снова и снова. Его потные, пропахшие крепким табаком и травкой пальцы впутываются в уложенные волосы Джека, и он прикладывает его лицом об свое колено. Джек воет от боли, от россыпи, блять, блеклых звезд. Перед глазами мелькает протертый ковер, перекошенные рожи шлюх, поцарапанные перила, и он хватается за стену, чтобы не упасть или не потерять сознание. Вместо носа распухает пульсирующий пятидесятью оттенками боли шматок плоти, и Джеку кажется, что ему вогнали в лицо раскаленную кочергу. Во рту собирается вязкая слюна, стягивая язык привкусом металла, и, когда он сплевывает под ноги, видит багровую кляксу, его начинает тошнить. Боль адская, пронизывающая щеки и губы, на глаза наворачиваются слёзы, и Джек уже не понимает, какого хуя творится, где он и куда, блять, свалить отсюда на хуй. Отец хватает его за загривок, и Салливан едва успевает выставить руку и смазать очередной удар. От пинается, как малолетний утырок, который не умеет драться, но отпихивает от себя папашу и падает на ступеньки. - Будешь ещё на отца руку поднимать, сукин ты сын?! – ревет Салливан-старший, и Гарри-извращенец бросается перехватить его руку. - Спокойно, Билли. Спокойно. Джек поднимается на ноги, ни на кого не глядя, и, шатаясь, быстро уходит наверх. Уши будто забило ватой, перед глазами всё плывет, и он не может ни вдохнуть, ни выдохнуть через нос. Блять, адски больно. Джек глотает воздух ртом, захлебываясь кровью, открывает дверь в свою комнату и хочет скорее оказаться запертым здесь до скончания своих блядских дней. Его впихивают в спину, едва он заносит над порогом ногу, и он падает вперед, как еблан. - Мы с тобой не закончили, ублюдыш. От голоса отца сломанный нос вспыхивает с новой силой, Джека бросает одновременно и в жар, и в холод. Он резко вскакивает и оборачивается, готовый сдохнуть здесь, но выгнать это уебище со своей территории. Пиздец. Отец в его комнате. Комнате, которую Джек так бережно охраняет от него, сука, всю свою жизнь, где находятся те вещи, к которым Салливан-старший не должен прикасаться. - Съебись из моей комнаты. - Советую тебе захлопнуть свой поганый рот, сучонок, иначе одним носом, блять, не отделаешься, - папаша смотрит на него с отвращением, сжимая крепкие кулаки, и Джек пытается ему вернуть этот взгляд, хотя сука один глаз начинает заплывать. - Твоя мать была редкостной шлюхой, Джек. Если ты думаешь, что в тебе есть хоть что-то не настолько хуевое, то ты ошибаешься, и старая сука тебе не поможет. Ты, блять, родился в семье Салливанов, а не Райтов. Твоя задача – помалкивать, носить мне пиво и впахивать. Как настоящий мужик, а не размалеванный педик. Или ты думаешь, что эта сраная хуебень вытащит тебя отсюда? – Салливан-старший хватает гитару за гриф, и у Джека внутри всё обмирает. - Положи её. - Что, ублюдыш, поджало тебе яйца? Джеку хочется заорать, но он просто с силой стискивает зубы, и смотрит, как одним размашистым жестом папаша рвет его на части. Салливан-старший не говорит больше не слова, молча хватает гитару двумя руками и ломает пополам, вырывая гриф вместе со звенящими струнами. Внутри Джека раскалывается к хуям весь его сраный мир. Он смотрит на завивающиеся порванные струны, на трещину на гладком корпусе и его начинает шатать. Салливан-старший ухмыляется в бороду, швыряет куски гитары ему под ноги, подходит, пачкая грязными ботинками чистый ковер и ебашит оплеуху, вызывая новые вспышки боли. - В следующий раз будешь дважды думать, прежде чем открывать свой рот, уебок малолетний. Когда отец уходит, Джек не замечает. Он просто стоит посреди комнаты, смотрит на корпус гитары и хочет сдохнуть. Ему кажется, что только что вместо грифа отец отхерачил ему позвоночник. Кровь стекает по подбородку, наполняет рот и капает на гриф, на ковер, заливая красным весь этот ебучий день. Джек не чувствует боли, его словно накачали, блять, какой-то наркотой, загасившей все его органы чувств. Ебал он в рот эти чувства, если честно. И весь этот город, и весь этот мир.