Холод осени синий

По-смешному я сердцем влип, Я по-глупому мысли занял. ©

Ощущая себя вором, Есенин тихо прикрыл за собой дверь и начал разуваться. Он надеялся остаться незамеченным, но вот по стене скользнул жёлтый прямоугольник света, и из комнаты вышел Владимир. — Ну и где ты опять шлялся? — раздался его угрожающий голос. — Повежливей! — прищурившись, колко ответил Есенин. — Ты на часы смотрел? Уже половина второго ночи! — Маяковский был разгневан, его тёмные проникновенные глаза горели страшным огнём. Сергей знал всё, что последует за этой перепалкой. Крупномасштабная ссора, после которой на душе будет так гадко, что не поможет даже вылаканная бутылка водки. Есенин всеми силами вилял и петлял, стараясь сгладить углы и не вестись на провокации Володи, но в последнее время тот стал практически неуправляем. — Так где ты был? С кем? — продолжал напирать Маяковский, скрестив руки на груди. — С Толей и Ваней. Посидели, выпили… — Опять этот Толя! Я, кажется, говорил тебе, что о нём думаю. — Думай, что хочешь! — огрызнулся Есенин и прошмыгнул в гостиную. — Только не ори, хорошо? О большем и не прошу. — Ты обещал не пить ночами! — Владимир надвигался на Сергея, как «Титаник» на айсберг. Тот сглотнул, провёл ладонью по золотым кудрям и ослабил узел галстука. И когда у них началась эта маленькая войнушка? Когда отношения из разряда окрылённых и светлых перешли в касту тяжёлых и отравляющих? Есенин знал, что всё ещё любит Маяковского, но ощущение воздушной влюблённости исчезло, словно облако унесло сентябрьским ветром. Иногда Владимир рыдал. Рыдал навзрыд, как ребёнок. И если раньше Серёжа всегда подрывался, чтобы узнать, что случилось, чтобы погладить Володю по блестящим тёмным волосам, то теперь всё чаще притворялся спящим, стараясь задушить зарождающийся в душе стыд за своё малодушие. Маяковский мог неожиданно вцепиться в Есенина, сжать его плечи, стиснуть до боли, и молить: «Не ходи никуда сегодня! Ну их всех! Останься дома, прошу!». Сергею становилось липко, тяжело и неловко. Ему казалось, ещё немного, и Владимир задушит его своими странными, так и не озвученными страхами. Иногда во время бессонницы Есенин поворачивался на бок и любовался профилем Маяковского, думая, что он, всё же, счастлив с этим человеком. С ним он остепенился, стал вести куда менее разгульный образ жизни и начал понимать, что такое «семейное гнёздышко». В такие моменты сердце Сергея переполнялось любовью и благодарностью. — Время пролетело незаметно, — скрипнув зубами, ответил Есенин и сел в кресло. Закинув ногу на ногу, он взял газету, но взбешённый Маяковский тут же вырвал её. — Ты должен сдерживать свои обещания! Я места себе не находил, думал, вдруг тебя сбила машина или чего похуже… И этот Толя… Чёрт из табакерки… Как же он мне не нравится! — Он и не должен тебе нравиться. Тебе должен нравиться я, — улыбнулся Сергей. — Не сердись. Я… действительно виноват. Маяковский опустил плечи и, напоминая большого ребёнка, сосредоточенно принялся сминать газету в шар. В такие мгновения, глядя на складку, возникшую на лбу Володи, Есенин думал, что является самым счастливым человеком на свете. Но в глубине души хлюпала, словно вязкая глина, неуверенность. Неуверенность не в чувствах, а… в чём? Сергей протянул руку и коснулся пальцев Владимира. Те были неожиданно холодными. Ему захотелось что-то сказать, но все слова вдруг показались ничтожно пустыми и лишними. Маяковский с неким удивлением рассматривал газетный шар в своих руках, а потом отбросил его в сторону, тяжело сел на пол и устроил макушку на колене Есенина. Как же всё это странно… Время утекает сквозь пальцы, и тебе кажется, что ничего не меняется, пока неожиданно, в один их тихих вечеров, ты вдруг не замедляешься на ходу и не понимаешь, что всё, бежать и прятаться не получится. Что-то изменилось. Ты пока не знаешь, что именно, но уже ощущаешь страх. Страх перед переменами. Губы Владимира всё так же были горячими, а поцелуи страстными. Стоило обнять его под одеялом, в темноте холодной комнаты, как на душе становилось по-майски светло и хорошо. В такие мгновения скребущиеся в окно оголённые ветки казались дружелюбными, а тени, что они отбрасывали на стены — волнующими. — Мне так с тобой хорошо, — шептал Есенин, касаясь губами плеча Маяковского. Тот, мягко улыбаясь, поглаживал блондина по спине, отвечая: — А мне — с тобой. — Хочу, чтобы так было всегда. — Будет. Всегда. А потом они засыпали. И, возможно, видели одинаковые сны. Но Есенин и Маяковский не могли этого знать, потому что никогда их не обсуждали. Сергей ощутил тепло и приятную тяжесть головы Владимира на своём колене, и вдруг поймал себя на мысли, что ему тревожно опустить взгляд и заглянуть в кофейные очи Володи. Страшно увидеть там… что? Он и сам не знал. Ломота. Разорванные пружины. Переломанные спички. В Маяковском что-то сломалось за последние полгода. А Есенин и не заметил.