Тепло рук

- Я же вижу, как ты пытаешься размять шею, - увещевал Даниил, - давай я помогу. Если трудоголик Данковский говорит, что надо бы передохнуть, то уже действительно пора, и давно. Артемий провел с ним всю ночь за работой - из остатков после панацеи нужно было заготовить лекарства на зиму, и Даниил вызвался помогать. Хотя как вызвался - они уже недели две как делали почти все вместе. Наверное, дело в том, что им пришлось вдвоем убить нескольких хороших людей, чтобы спасти много других, и после такого расцепиться сложно. Уже месяц прошел с момента торжества Клары. Но таким мыслям в Машине не место. Здесь они работают над победой над последствиями болезни, а не рассуждают о поражении. А спина и правда очень болит. - Уговорил, - вздыхает Артемий, - только если я сейчас лягу, то засну через пару минут, сразу говорю. - Ну и прекрасно, поспать тебе тоже не помешает, - отвечает Даниил, растирая ладони, чтобы согреть. - А то ты цветом больше близок к савьюру, чем к человеку. Снимая рубашку через голову и укладываясь на жесткую постель, Артемий думает, что за то время, как они сами себя приковали к дистилляторам и ножам, между ними возникло удивительное взаимопонимание. Видимо, поэтому они и не проговаривали вслух очевидного. С Даниилом оказалось удивительно просто жить и работать, когда ему не казалось, что его убьют в любой момент, или, что хуже, посягнут на его авторитет. Вполне естественно спать в одной постели - в одежде, само собой разумеется. Совершенно естественно отогреть замерзшие руки в своих или поправить прядь, лезущую на нос. И вполне закономерно предложить массаж после дня, проведенного согнувшись в три погибели за работой. Руки у Даниила все равно холодные, но это даже приятно. Линий он не знает, и знать не может, но Даниил - хороший врач, он чувствует интуитивно, где нужно искать причину недуга. Его пальцы уверенно двигаются по бледной коже, прогоняя боль и усталость - кажется, мышцы слегка приятно гудят. Даниил не умеет переплетать линии тела так, чтобы они перестали путаться и их неправильное положение перестало отзываться болью. Но Артемий чувствует, что он вкладывает в каждое прикосновение искреннее желание сделать хорошо. Так просто - никакого тайного чувства мира не требуется, чтобы восстановить гомеостаз. Прохладные пальцы скользят к линии роста волос и отступают к лопаткам, как морская волна. Хочется потянуться - и ладони тут же ложатся на позвоночник у шеи и с силой спускаются вниз, заставляя прогнуться в пояснице, а потом вверх, нежнее, расходясь, чтобы обхватить плечи, и тянут, чтобы в шее распустился тугой узел. Артемий проваливается в ощущения от заботливых рук и едва ли думает, что, наверное, Даниилу жутко неудобно сидеть к нему боком на самом краю. - Спасибо тебе, - бормочет Артемий себе в локоть, - мне сильно полегчало. Только я правда уже засыпаю, - он поворачивает голову и встречает странный взгляд. - давай ложиться. - Хорошо, - Даниил неловко складывает руки на коленях, - только у тебя не найдется чего-то более теплого, чем покрывало? - он ведет себя так, как будто просить ему стыдно, - Мне и сейчас холодно. Может быть, ему стыдно за то, что вчера он заснул в этой постели, как и позавчера, как и неделю назад. Артемий надеется, что это не так. - Да есть, конечно, одеяло. Встань, оно в ящике внизу, - Артемий нехотя - скатывается вниз, морщась от соприкосновения ледяного пола с голыми ступнями, - ты тогда забирайся ко мне. Только рубашку хотя бы сними, так теплее будет. Даниил старается выглядеть так, будто это вполне логично, ведь так он действительно быстрее согреется. Совершенно ничего предосудительного или чего-то, по поводу чего следовало бы волноваться. Но правда в том, что отсутствие той черты, которую люди обычно переходят, согласившись на подобное предложение, пугает. Артемий не пытается притворяться, что смотрит куда-то в сторону, когда Даниил расстегивает мелкие пуговицы и складывает сероватый хлопок у изголовья. Пока он снимает тяжелую обувь, Артемий скользит по изгибу худощавой спины взглядом в тусклом свете оставшейся единственной свечи. Скользнув под одеяло, Даниил машинально прислоняет холодные ладони к его груди. - Боже, прости, - тут же одергивает себя он и бормочет под нос извинения. Его макушка где-то под подбородком у Артемия, - мне не следовало... - Да ничего, - обрывает его Артемий, - грейся.