Передоз по почте

Даня лежал у себя на кровати, гладил кота и курил косяк. Впервые за месяц. За месяц проживания с Юликом. За месяц вкусных ужинов, дыхания за спиной в одной кровати, глупых шуток и нескольких сигарет Rothmans’a. С чего вдруг он решил подымить, если всё так хорошо? Он не знал. Просто. Хотя такое оправдание не понравилось Юлику, недавно убежавшему в неизвестном направлении, но другого Ермаков произнести не мог, не сильно соображая в тот момент. Отходняк придет не скоро, и это уже третья самокрутка. Будет неудобно, если Онешко вернётся, а он, распластавшийся на кровати, не будет способен и слова связать. Кажется, ещё два часа назад, Юлик стоял здесь и… Орал? Может и нет. Но вспоминая его ярую жестикуляцию становится ясно, что да, орал, при чем срывая голос. А потом сбежал. Почему? Испугался? Даня не хотел пугать. Даня-то и курить не хотел, но заначка, которую он нашёл, мозолила глаза, что раздражало. Он ведь не был зависим. Веки хотели опустится, но хозяин до последнего держал себя на плаву, что выходило, мягко говоря, хуёво. Тело не слушалось, онемевая; его оставляли любые человеческие силы, мозг отключался, так и не приводя мысли в порядок. «Говорил же, вылезет тебе это боком», — подумал он. Только в тот раз имелся в виду Юлик и привязанность к этому парнише, но никак не ёбаная наркота, которая уже пробиралась кровью по вене, сжигая изнутри. Но это ему кажется — он знал. Веки всё же опускаются, предвещая полуобморочное состояние, а дальше — забытие в собственном разуме. Прошло около пяти минут, а на самом деле больше часа. У торчков время замедленное — это он тоже знал. Некогда подающий надежды на хорошего соседа парень не ощущал, как его прямо по полу тащат, как его тяжёлую тушу перекидывают через бортик чугунной ванны, как его бьют по щекам, как прямо на голову ему начинает литься ледяная вода из душа. А нет, это он уже ощутил. -…Даня… — будто в полусне слышал обращение к себе, -…Очнись! Пожалуйста, Дань! — его трясли за плечо, больно давали оплеуху по левой щеке, — Давай, открывай глаза, — уже более спокойно прозвучал голос, но Ермаков всё ещё слышал его будто в вакууме, но все же попытался поднять веки. Попытка оказалась успешно выполненной: — О, Юлик… — просипел Даня, искривляя губы в улыбке, давая понять, что ему лучше (нет), не надо беспокоится (надо). Онешко устало уронил лоб на бортик, отделявший их. — Ненавижу тебя, блять, всем сердцем ненавижу, — прозвучало со стороны студента, у которого всё ещё сильно дрожал руки и затекли ноги от такого положения. — Хах, — смог выдавить Даня, кое-как повернув голову к занимательному собеседнику. — я старался. — Заткнись, королева драмы, — произнёс Юлик тише обычного из-за опять сорванного голоса. — Ненавижу тебя, — повторился он, не обращая внимания на руку, которая потрепала его по голове. — Спасибо. — Засунь в жопу своё «спасибо», тварь, — рычал злющий Юлик, поднимая голову на один уровень с Ермаковым. От Онешко уже не исходила такая сильная ненависть, скорее обычная заёбаность. И это должно радовать. И Даня рад. — Огромный плюс к твоей карме, разве не… Даниил не успел договорить, как его резким движением притянули за ворот насквозь мокрой футболки, посмотрели в глаза с укором и небольшим разочарованием: — Тебе ведь сказали заткнуться, — прошептал Онешко в губы парню, тут же накрывая их своими. Нескладный первый поцелуй — чистое касание. Кто-то может сказать «мило», но тут скорее вымученно и всё так же заёбано, лишь бы заткнуть и получить, наконец, некую разрядку. Юлик встаёт с мокрой плитки, отряхивает от капель руки и выходит со словами «давай вылазь» из ванны. Теперь Даня уверен, что находился на грани.