***
— Докатились! Только бандитских разборок у нас на районе не хватало! — Ирина торопливо отвернулась, не горя желанием наблюдать, как санитары упаковывают тела в пластиковые мешки. — Надо как можно скорее найти, кто это сделал, пока реки крови не полились. Земцов, ты меня слышишь? — Так точно, товарищ полковник, — вяло отреагировал майор. Ира, скользнув недоверчивым взглядом, посмотрела на часы. — К вечеру жду результатов, — заявила внушительно. — И желательно, чтобы эти результаты у нас в наручниках сидели. Давайте, работайте, шевелитесь как-то! — Будет сделано, — буркнул Земцов, бросив не слишком-то приязненный взгляд. Ира, потянувшись в карман за трезвонящим мобильным, ничего не заметила.***
— Интересное совпадение, Ирин Сергевна, — Паша, поворошив горящие в камине поленья, повернулся к начальнице, — один из типов, которых ночью завалили, в нашем местном магазинчике купил пару самых навороченных квадрокоптеров. И что самое интересное, буквально за пару дней до того, как кабинеты у нас взорвали. — Вот как? — Ира, поудобнее устраиваясь на сложенном в несколько слоев одеяле у камина, настороженно замерла. — Думаешь, эти типы как-то причастны? — А вы в такие совпадения верите? — ответил вопросом на вопрос. — Я лично нет. — И что это может быть? — задумчиво нахмурилась. — Может, их кто-то нанял? А потом просто убрали, чтобы концы обрубить. Хреново, ох как хреново... Черт его знает, как нам это все отзовется. — Поживем — увидим, — оптимистично утешил Паша. — Все равно раз эти мертвы, мы ничего не узнаем. — Умеешь успокоить, — проворчала Зимина, поднимаясь. — Пойдем погуляем что ли, пока не стемнело... Ей стало с ним просто и хорошо. Ира никогда не понимала расхожее "как за каменной стеной" — всегда и во всем полагаясь лишь на себя, иного сценария не признавала и не разделяла, сама себя привыкнув защищать, а часто и других тоже. Да и мужчин подобных на своем пути не встречала ни разу — ни преспокойно слившийся Глухарев, ни слабохарактерно-податливый Андрей на "настоящих мужиков" тянули мало. А вот в Ткачеве со всеми его недостатками она это разглядела почти сразу — и, как оказалось, не ошиблась ничуть. И этот логичный, закономерный более чем вопрос сорвался прежде, чем успела обдумать и себя остановить. — Паш, а что дальше? — В смысле? — Ткачев, притормозив, недоуменно оглянулся — Зимина, привалившись к стволу березы, отстраненно разглядывала небо в переплетении спутанных, припорошенных инеем ветвей. — В прямом, — выдохнула устало, по-прежнему не смотря на него. — Это ты сейчас со мной возишься, чуть ли не пылинки сдуваешь... Но я же понимаю, как тебе это все непросто. Даже сейчас. А дальше что будет? Ты вообще способен нашу, блин, совместную жизнь представить? — А почему нет? — невозмутимо пожал плечами. И, как ни старалась, рассмотреть что-то в его лице Ира не смогла. Как же невероятно он научился за последнее время владеть собой... — Ты сам прекрасно знаешь, почему нет! — ударило раздраженной резкостью. — И напоминать смысла не вижу! Мне другое интересно. Вот сейчас ты суетишься, заботишься, зациклился на одном и ни о чем другом думать не хочешь. А потом-то... Ты, в конце концов, молодой здоровый мужик, тебе отношения нормальные нужны. Причем во всех смыслах. Или как ты себе это представляешь: вечером в фиктивной семье счастье изображаешь, а по ночам свою личную жизнь устраиваешь? Или что? Вот сейчас она его задела — темные глаза стали совершенно черными, нервно дернулась щека, сжались губы. — Так вы к чему клоните-то, я не пойму? — с каким-то обледеневшим спокойствием. Ирина Сергеевна неохотно опустила взгляд, рассматривая призрачно-синие тени берез. И выдала очень обыденно-простой ответ — у Паши что-то сжалось под ребрами, не позволяя вдохнуть от необъяснимой боли. — Я думаю, нам нужно развестись.***
Она искренне верила — именно такой выход будет лучшим из всех. Лучшим для всех. Она не имеет права его мучить. Тот разговор с пытавшейся вправить ей мозги Измайловой натолкнул на мысли, очевидные осознания, которые так старательно и трусливо гнала. Но только больше себя накручивала, зависала на размышлениях, подходя наконец к решению — смутному поначалу, а теперь ставшему таким очевидным и ясным. Она ведь действительно была благодарна ему за все — за всю поддержку, помощь, просто за то, что рядом. А самое страшное — она начала к нему привязываться, привыкать. Воспринимать его как часть нужную, естественную, необходимую жизненно. Хотя умом понимала прекрасно: это все закончится сразу, едва отпадет необходимость трястись и переживать за нее. Правильнее — не за нее вовсе. Она должна была остановить это все — чтобы потом не было больно. И ему, разрывающемуся в своих чувствах, и ей самой, вспоминающей то, на что с ним не имела ни малейшего права. И была уверена — он воспримет это с неподдельным облегчением, радостью даже. Свобода от нее — как ему это может быть не нужно? Но она ошибалась.***
Он плохо помнил, как и куда шел — только треск веток и хруст снега разрывались в мозгу оглушительной болью. Почти такой же, как ее отдающиеся эхом слова, все еще звучащие в ушах. Откуда вдруг столько боли? Она ведь права оказалась в чем-то: в том, как трудно ему было смириться и свыкнуться, как непривычно и странно примерить на себя новые роли — мужа и будущего отца, пусть и фиктивно отчасти. И в том, что семьи нормальной у них не может быть тоже — он и представить не мог, что заставило бы его осмелиться, взглянуть иначе и переступить черту. Но слова, такие разумные и правильные вроде бы, вызвали такой острый, непримиримый протест, как будто мог лишиться чего-то важного, привычного, без чего жизни уже давно не представлялось. Смешно, странно и глупо — ну кто они друг другу? Какими связаны клятвами, обещаниями, обязанностями? Да ничем. Тогда почему так невыносимо и жутко? Медленно вдохнул вечерний холодный воздух — легкие засаднило. Отлепился от шершавого древесного ствола, подумав впервые с сожалением, что больше не курит — сигарета сейчас бы точно не помешала. И наконец шагнул в сторону дома, освещенного приглушенно-оранжевым. Он не знал, что ей скажет. Но он знал точно, что не позволит себе ее потерять. Дверь скрипнула с негромкой осторожностью — Ира вздрогнула от неожиданности, выронив ватный диск, которым старательно снимала макияж. — Паш? — вопросительно-требовательно, умело скрывая растерянность. Здесь, в этом просторном доме, где было столько комнат, а их спальни находились в разных концах коридора, он еще ни разу не осмелился нахально ввалиться к ней, не постучавшись даже. И такого он себе не позволял тоже — подхватить бесцеремонно, притянуть к себе тесно-тесно, обхватывая руками и не обращая внимания на то, как она возмущенно дернулась, ничего не понимая отчаянно. — Отделаться от меня вздумали? — разгоряченным выдохом куда-то в висок. — Паша, я... я же ради тебя... как лучше... — совершенно растерянно, непонимающе: ну что снова не так? — Какая же вы... — Уловив немое недовольство в том, как выразительно приподняла бровь, закончил снисходительно-мягко: — ...Глупая. Не отпущу я вас никуда, не надейтесь даже. — И еще крепче, ближе — чтобы темный омут глаз совсем рядом, чтобы теплое дыхание у виска, чтобы морозный снежный запах потоком в легкие. Чтобы уткнуться осторожно-неловко в мягкую ткань пальто, чтобы зажмуриться сильно-сильно, чтобы на миг лишь поддаться слабости, понимая с ужасом: ей вовсе не хочется, чтобы он ее отпускал.