***
— Ну давай колись уже, как оно. Семейная жизнь в смысле. А то из тебя ведь слова не вытянешь, — Савицкий, грохнув на стол две объемные кружки с пивом, взгромоздился на шаткий стул, выжидательно уставившись на друга. — Давай-давай, рассказывай. — Ром, ну че рассказывать, а? — поморщился Паша, теребя в руках салфетку. — Все рассказывай. Ну, вижу летаешь, рожа довольная, значит сладилось, правильно понимаю? — Может и сладилось, — сухо ответил Паша, придвигая к себе кружку. — Да и Зяма вроде как ожила, похорошела, улыбается, — не унимался Рома, пытаясь расшевелить друга и добиться хоть чего-то более-менее внятного. Так и не дождавшись ответа, все-таки решился сам озвучить вопрос. — Слушай, Ткачик, ты меня сейчас, конечно, можешь послать, сказать, что не мое дело... Но ты не боишься, что она к тебе... ну, как-то привяжется, что ли? — В смысле? — В прямом, Ткач, в прямом. Вот ты с ней возишься сейчас, помогаешь во всем, поддерживаешь... А такие бабы, как Зяма... Они ж, если кого к себе близко подпустили — считай на всю жизнь. Но это ты сейчас такой великодушный, а потом что? Ты вообще уверен, что... ну, сможешь с ней реальную семью построить? Сделать вид, что ничего не было и у вас на самом деле все так сладко да гладко? Это ладно когда ребенок маленький... а вот представь, подрастет и вдруг спросит: папа, а почему ты маму не любишь? — Слушай, Ром, чего ты хочешь, не пойму? — моментально помрачнел Паша, нахмурившись. — Я к тому, Паш, что, может, не надо тебе было во все это ввязываться? Я понимаю, ребенок, то-се, тебе тогда это тем более было нужно, чтоб с катушек не слететь... Но нафига было все это мутить с браком, с проживанием совместным? Ну хотел помогать — помогал бы, остальное-то нафига? — Да? — усмехнулся Паша, что-то припоминая. — А кто мне мозг выносил на тему, какая Зимина офигенная баба, и про то, что я свое счастье проморгаю? — Да офигенная, кто ж спорит? И ты дурнем бы последним оказался, если б ее упустил... Я на самом деле про другое, Паш. Ну вот привыкнет она к тебе, может даже полюбит, если не уже... А если вдруг что, ты подумал, как она это переживет? Ее ведь жизнь и так помотала... А если ты вдруг поймешь, что быть с ней не можешь, тогда что? Или, не дай бог, еще кого встретишь... Ты подумал, что с ней будет? С ней, не с ребенком вашим? Ткачев долго молчал, сосредоточенно глядя перед собой и машинально раздирая на клочки измятую салфетку. Медленно выпрямился, отодвигая от себя опустевшую кружку из-под пива. — Слушай, Ром, — заговорил наконец, — я реально не знаю, что будет завтра, не говоря уж о том, что дальше... Но после всего, что было... Что она пережила, нет, что мы пережили, я ее оставить не смогу ни за что. Не только в смысле ответственности там, еще чего-то... Просто не смогу, понимаешь? Не знаю, как объяснить... Мы за все это время как-то... ну, сроднились, что ли. Знаешь, сколько у меня баб, девчонок разных было... Но мне ни с кем так хорошо не было, никогда. И знаешь, она... она столько всякой херни пережила... и теперь, когда я это все видел, я как-то так чувствую... чувствую, что могу и хочу для нее что-то делать. Что-то, чтоб ей хорошо было, и со мной, и вообще... Потому что... потому что какая бы она ни была... счастье она все равно заслужила. Он не мог и представить, что для нее достаточно одного: того, что он просто рядом.***
Домой Паша вернулся поздно: уже под самый конец дежурства пришлось выехать на происшествие, где в итоге он и застрял на несколько часов. Ирина его не дождалась — на плите остывал заботливо приготовленный ужин, в мойке скучала пустая чашка, а на журнальном столике возле дивана громоздилась внушительная стопка каких-то журналов. Ткачев, тихо приоткрыв дверь спальни, в слабо желтеющем свете долго смотрел на широкую постель: больше всего сейчас хотелось опуститься рядом с Ириной, прижать к себе — теплую, сонную, замечательно пахнущую после душа, но не решился разбудить, потревожить — бессонные ночи у них еще впереди. На кухне за чаем по привычке долго листал глянцевые страницы: навороченные коляски, кроватки, забавная яркая одежда, какие-то игрушки и погремушки... И сердце наполнялось какой-то взволнованной радостью от мысли, что скоро и в их доме немалое место будет завалено всевозможными детскими вещами — совсем как в самой обычной, ничем не примечательной семье... Хотя так ли уж важно — обычная, странная... самое главное — счастливая. А уж он все сделает для того, чтобы их семья была самой счастливой. Звук вплелся в ночную тишину навязчиво и нудно — какой-то посторонний, недобрый даже. Паша сонно потер лицо руками, выпрямляясь на диване и прислушиваясь, но нет, не показалось — сквозь мерное тиканье часовых стрелок и звонкую капель воды из неплотно прикрытого крана отчетливо различался какой-то царапающий металлический скрежет — очень похожий на звук вскрываемого замка. Ткачев бесшумно поднялся, потянулся к сброшенной кобуре. Тихо выскользнул из кухни, продвигаясь по просторному коридору, и в этот момент входная дверь медленно, осторожно, как-то воровато начала приоткрываться, а затем в слабо освещенном проеме мелькнула смутная тень. Пробился и нагло заскользил по стенам яркий луч фонаря; послышались тяжелые приглушенные шаги — в сторону, к лестнице, рядом с которой была спальня. Спальня Ирины Сергеевны. Страх ледяной глыбой навалился на сердце — стало трудно дышать. Там, в комнате, ни о чем не подозревая, спала его начальница, совершенно беззащитная, в собственном доме не ожидавшая никакой опасности. А кто-то чужой и враждебный разгуливал здесь совершенно спокойно — зная, что хозяева здесь, зная, что придется убить, и был готов это сделать. Нахлынула, застилая глаза, холодная ярость — сжал зубы, затаил дыхание, опасаясь выдать себя. И медленно, стараясь не попасть в пятна света, двинулся следом — с какой-то внезапной осторожностью, хищной бесшумностью. Тело рухнуло с глухим стуком — в ночной тишине звук показался оглушительным. Паша медленно убрал пистолет обратно, мимоходом порадовавшись, что всегда носит с собой левый ствол — сейчас оказалось как нельзя кстати. И только потом, с трудом выдохнув, перевел взгляд на неподвижное тело, постепенно осознавая произошедшее. — Твою же мать...