Маска отринутых богов (The Masque of Forsaken Gods, 1912)

Сцена: поляна, залитая лунным светом летней полночи. Поэт: Сколь бледен тот сапфир средины ночи, Где звёзды стали седы! Зелень лета, Что столь ярка и пышна днём, слаба и скучна Под монотонным лунным освещеньем; Без пылкой страсти солнечного жара Все звуки мира засыпают, блёкнет цвет, Смиряют буйство жизни все аспекты. И мысль сама здесь тяжко утомилась, Давая жизнь неярким снам и грёзам. На этом месте должно встать театру чуда, Коль не отвергнет мир его, как было прежде От юных грёз Земли, до лет, презренья полных — Сквозь годы и века. Философ: Был прерван путь великой Астратеи Чрез вниз повёрнутые лики высших сфер, По мёртвой плоти ледяного мира Во блеске запустенья. Боги древних дней, Те, что являлись в грёзах молодым планетам В потоке лет исчезли без следа Устав от сонма масок многоликих, За коими жила лишь пустота. Нет боле веры той, чтоб вспять их воротить — В чащобы Пана, на луну Диану, И силы прочие, что заполняли ране Многострадальный мир, где Время чахнет ныне. Но нам, младым, лишь стоит захотеть, Забытый пантеон вернуть под силу в ночь такую, Когда под сумрачными чарами луны Завеса времени так зыбка и прозрачна, А мысль стремится вспять, пронзая годы, Всё силясь заглянуть и внутрь, и вовне. Коль вера есть, всё может получиться — Но только раз, не больше, потому что Сурово Время к ним; и властью оной Запрещено им с нами оставаться. Поэт: Сколь мягок свет Паров и волн, что призрачной пучиной Проглоченное ране извергают, рождая формы, Досель неведомые! Призраки Титанов Пред нами восстают армадой облаков, В мерцании плывущих под луною И дальним эхом грома говорящих… То боги восстают, отринутые боги, В кругу волшебном, что луна рисует Колдуньей древней вкруг лесной поляны. Философ: Ах, мне не видно их! видение доступно Лишь пылкой остроте младого взора. Юпитер: Земля и небо были мне престолом прежде — Теперь лишь ветр мои ласкает вежды. Был укреплён мой страшный суд столпами Что мир, трепещущий передо мной, воздвиг… Но, в древнем скепсисе своём, меня отринул, Лишив меня опоры под стопами. Пан: Отринут памятью людской я и забыт… Моя же память верность мне хранит, Тоскуя шёпотом задумчивых деревьев. За ходом лет Земля мою забыла поступь, Лишь эхо, помня мою музыку, доносит Её в пределы древних капищ запустенья. Артемида: Нет ничего во Времени мертвей, Чем красота и прелесть прежних дней. И дрогнут боги старины, Когда надежды и мечты, Покинув сердце человека, Престол воздвигнут там навеки Отчаянью, что камня холодней, Крушению иллюзий и идей, Взрастающему запустением и тьмой В чертогах, ранее обжитых красотой. А ныне должно плакать мне В безкровной гулкой пустоте, Где колесница, среди сфер, Неслась в тумане древних дней, Скорбеть в немом своём участьи О человеке, что во власти Древнейшей боли. Безутешен он с тех лет, Когда отринул красоту и свет. Аполлон: Время устало от песен моих — Властелин, что пресыщен, капризен и глух. Я, по просьбе его, услаждал его слух, Первым в мире сложивши и песню, и стих. Но до тех только пор, пока ухо его Не пресытилось звуками лиры моей. И с бесстрастностью Время, царь всех царей, Навсегда от меня отвратило свой взор. Афордита: Из пены, что исторгнута волнами, Я рождена, дитя морей и ветра. Меж Римом, Грецией и Сирией, от века, Я в каждом смертном возжигала пламя. Мне Жизнь была усладой беспредельной, Дыханье Времени в меня тепло вливало; Я то тепло в уста Любви вдыхала… Пока, вдохнувши смерть, сама не стала смертной. Первая нимфа: Как может зваться этот мир прекрасным, Коль красота его покинула? Как будто Немая мраморная прелесть мёртвой девы Пред нами; да и сами мы — как духи, Как тень движения, и голоса, и цвета, В том, чему должно ввек и стихнуть, и застыть. Вторая нимфа: О, нет, прекрасный мир, лишённый жизни, Лишь жалкое подобие, подделка, Того, что было; боле нет богов, Иль сил иных, что жизнь вдохнуть способны В безмолвный мёртвый камень изваянья — Пигмалионово созданье и любовь. Ата: Я та, что сеет распри меж людьми, Одна средь всех времён. Но до краёв полна Та пустота, что мною б стать могла — Во мне нет больше Времени нужды. Поэт: О, боги, что навек обречены Бессильно падать вниз, покорны воле ветра, Что воет меж пространствами, как духи, Чьи имена стирает Время, хоть и живы Они, пред кем закрыты сфер всех двери — Скажите, обретёте ль избавленье? Боги (все вместе): Тоской разочарвания людского Отринуты и сброшены с престола, Мы с безвозвратной юностью Земли, Столпами истины стоявшие — ушли, Завесу сбросивши, скрывавшую пустоты Что всеобъемлющи, бессмысленны и голы, Как всеобъемлющ, пуст и слеп тот Сфинкс, Что зрит конец миров, их руша вниз. А боги новые, скрывая до поры От человека, что завеса и они, Раскрыты будут им; их, как и нас, отринут, И те туманом в жаркий полдень сгинут. В том власть великая и светоч безупречный — Небытия закон жестокий и надвечный. Пусть сила сгинула полуночной зарницей, Росой иссохла на заре времён; Но, в дальнем крае, дивном и младом, Иного мира суждено ей возродиться. Да, пусть сейчас мы здесь — всего лишь тени, Гонимы ветром, словно прах и дым, Земле и небу не принадлежим — Но ждут нас алтари при дальней сфере В дымах курильниц, в трепете пламён, Как очаги, что нас в ночи согреют, Когда последняя из грёз людских истлеет, И круг скитаний будет завершён.