***
Ленский ловко поднырнул Жене под руки и молчаливо обнял, не ожидая уже никакого ответа. Ему просто хотелось — и он сделал это. Наконец-то. Прижимаясь щекой к мерно вздымающейся широкой голой груди Онегина, Володя слышал Женино ровное, ритмичное сердцебиение, пока его сердце, наоборот, выделывало виртуозные кульбиты и прыжки. Вбирая в себя как можно больше родного запаха кожи, Вова чувствовал, как еще неушедший алкоголь стучал ему в виски, и, наверное, только благодаря ему Ленский смог переступить свое смущение. Ладони Жени плавно и мягко легли мальчишке на спину, прижали к себе. Зарывшись носом в кудрявые и взлохмаченные ветром темные волосы, Онегин думал, и никак не мог поставить последнюю точку над «й». Если он вновь оттолкнет от себя Володю — будет ли им обоим хорошо? Если разрешит стать себе еще ближе — не испортит ли совсем? Онегин ляпнул про мать спонтанно и очень зря: ведь мнение других людей, даже самых близких по родству, интересовало его меньше всего. Особенно в Жениных делах сердешных. Это произошло скорее по привычке, желая максимально абстрагироваться от всего, не быть вмешенным в непонятные трудности, хотя Онегин знал, даже уже успел проверить на своем опыте, что легко ему не станет, если он избавит себя от Ленского. Или Ленского от себя. Это странное и неясное чувство для Жени — привязанность, нежность к человеку, банальное желание почаще находиться рядом, — осело в душе, тяжестью пробивая дырку в его груди. Если Вова хочет быть с ним, если его ничего не пугает, если… Может, Онегину самому стоит расслабиться? Оставить ласковый поцелуй в кудрях и на кончике вздернутого носа, напоить чаем и уложись спать это маленькое растрепанное чудо, примчавшееся к нему почти через весь Петербург? Стоит ли выполнить просьбу тихо сопевшего куда-то в онегинские ключицы Ленского? Женя вновь смерил Володю спокойным взглядом: отмечает подрагивающие узкие плечи, трепетно прикрытые глаза с неизменно-длинными ресницами, откидывающие тусклые тени на впалые щеки; кожа у Ленского такая же гладкая и нежная, кое-где покрытая розовым румянцем то ли от опьянения, то ли от смущения — этого Онегин понять не в силах. Тонкое хрупкое тело, которое Женя удосужился уже пару раз облапать в тесных (и не очень) уголках, податливо и доверительно прижималось к груди Онегина, и Евгений уже попросту не смог сдержаться: провел всей шириной ладони по гибкой пояснице, задел кромку растянутой и застиранной футболки, теплыми пальцами едва касаясь кожи под ней, и шумно выдохнул горячий воздух в макушку, тут же щекой мазнув по мягким волосам. Ленский откликнулся сразу, задрал голову кверху, привстал на носочки и, резко уложив руку на чужой загривок, притянул лицо к своим губам. Все же, промазав, поцеловал в уголок губы, жалобно хныкнув и зажмуриваясь отчего-то, и снова уткнулся Жене в грудь. Мальчишку затрясло сильнее, и он почти обмяк в сильных руках Онегина, зная, что его все равно удержат. Женя одним движением усадил Ленского на диван, сам присел около его ног, пытаясь взглянуть в карие, блестящие глаза, старательно вглядываясь в побледневшее лицо Вовы снизу вверх. По-детски шмыгнув носом и судорожно вытерев красный кончик носа рукавом, Ленский всхлипнул опять, и Онегин с резкой и неожиданной болью, загремевшей как колокол внутри него, заметил в полумраке крупные слезы на щеках Володи. Впервые сильно растерявшись, он только и смог схватить мальчика за теплую ладошку и прижать ее к своим губам, прошептав ими тихие слова извинений. Искренние, честные. — Прости меня, прости, — говорил он, практически стоя на коленях перед согнувшимся на диване Ленским, чьи шмыганья и судорожное подрагивание стало наоборот чаще и сильнее, — Пожалуйста, мне так жаль. Я…действительно такой идиот, Вов, я никогда даже не думал, что смогу так далеко зайти. Прости. Губы едва касались пальцев, покрывая их мелкими поцелуями, кожа к коже, лихорадочно и часто, словно боясь упустить хоть единый миллиметр. Ленский старательно пытался сжать дрожащие алые губы, глядя, как склонившись над его коленками, сидит сам Евгений Онегин, чье ранее мертвенно-спокойное лицо казалось настолько открытым, настолько настоящим и честным, что осознание слов Жени давалось с придыханием и робостью, неуклонной верой каждому движению его губ. Пожалуйста, пожалуйста, пусть хоть в этот раз не соврет! Володя не смог ничего выдавить из себя, кроме тяжелого, глухого выдоха, ранее застрявшего в его груди, как кость в глотке, и Женя поднял на него свои пронзающие глаза, которые, как сейчас показалось Вове, словно согрелись, заплескались, как волны топленого янтаря. Володя впервые за все эти годы, за все эти два месяца их «отношений» увидел, что этот взгляд хищной птицы, может превратиться в настолько противоположный. Так смотрят только на любимых: слегка надломив брови, прикусив губу, старательно, словно успокаивающе стараясь изобразить улыбку, пока внутри самого бушует яростный ураган из эмоций и хлеставших чувств, — Володя это точно знал; знал, как никто другой. Наверное, именно эти невинные прикосновения, этот молебный, пропитанный непривычной нежностью взгляд Жени, эта ночная, близкая обстановка и побудили несчастного, потерявшегося Ленского безусловно поверить. Поверить вновь, полностью отдаться, тут же забывая предательства и обиды; побудили перекрыть своими чувствами к Онегину слова здравого рассудка: «сколько раз ты прощал его? Сколько раз уже доверился ему?» И это был уже тысячный «последний раз», когда Володя наивно поддается этому змею, в эту секунду превратившегося в ласкового кота; и впереди, Ленский знал, будет еще много таких «последних раз». Голова кружится, а перед глазами уже все расплывается: от слез, от желания скорее заснуть, от алкоголя, и Вова, сглотнув и прочистив горло, тихо что-то бормочет нечленораздельное, позволяя потяжелевшим векам закрыться.***
Проснулся Ленский с какой-то болезненной тяжестью в груди. Не раскрывает глаз, размеренно дышит и не чувствует гулкого ветра, который обычно устраивает утренний кросс по его с Лешкой комнате. Долго размышлять, чтобы понять почему, не пришлось: стоило только приоткрыть веки, так сразу все стало ясно. От сердца мгновенно отлегло, на душе похорошело: все-таки он осмелился и явился к Онегину, все-таки вчерашнее не было сном. Женя спал рядом. За два месяца, пока они встречались, Володя ни разу не ночевал в онегинской постели. Вместе с самим Онегиным. Сердце подскочило к горлу, и дыхание нарушилось: Ленский отчаянно пытался не задохнуться, боясь пошевелиться и разбудить сопящего Женю. Каштановые волосы мерно спадали на его нос, веки мирно подрагивали, а губы казались такими расслабленными, что на душе стало немного непривычно: обычно Женя всегда их сжимал в плотную линию. Желание коснуться его кожи почему-то показалось Вове запретным, и он продолжал слегка робко, из-под ресниц рассматривать лицо Онегина до тех пор, пока тот самый сонно не потянулся. Громко зевнув, Женя перевернулся на спину, смурно подтянул на себя одеяло и сразу же нахмурился, пару раз рассеянно моргнув. Вова потихоньку уселся на постели сжав в пальцах ткань простыни, почему-то полностью отдаваясь плохому предчувствию в руки. — Ты в порядке? — Онегин слабо повернул в сторону Володи голову, смерив того еще непроснувшимся взглядом, а затем тоже приподнялся на локтях, чтобы более внимательно разглядеть Ленского, — Ты бледный какой-то. Замерз? — Все хорошо, — смущенно пробормотал Вова, по привычке заправив черную прядь за ухо и опустив глаза в колени, — Просто вчера… Немного… - Я понимаю, — в голосе Жени проскользнул добрый, прозрачный смешок, а губы изогнулись в по-новому мягкой улыбке, — Завтракать будешь? Я думаю, на пары мы оба уже бесстыдно опоздали, — затем его взгляд скользнул в сторону часов над дверью, которые показывали половину одиннадцатого. Володя кивнул, зябко поежившись: он действительно немного замерз, но ничего страшного ведь. — Отлично, тогда дай мне пять минут. Сам даже к плите не приближайся — я помню, чем оказался твой последний кулинарный «шедевр». Мальчишки одновременно весело хмыкнули и переглянулись. Да, Вова сам замечательно понимал, что готовка — это совсем не его. Женя скрылся в ванной, предварительно взяв из тумбочки чистое полотенце, и, оказавшись один в онегинской спальне, Вова слегка загнанно оглянулся. Странно, ведь он бывал в этой комнате великое множество раз, но сейчас она ему показалась какой-то другой. Наверное, Володя взглянул на нее под новым углом: одно — это зайти сюда мимолетом, другое — проснуться. Эта комната выглядела почти так же как и гостиная: светлая, выполненная в обожаемом Женей ретро-стиле. Как всегда этот «творческий беспорядок» на всех поверхностях вплоть до подоконника, и Володе это действительно нравилось: каждая деталь квартиры Жени дополняла другую. За стенкой послышался шум включившегося душа, послужившего для Вовы как знак того, что пора подняться. Мальчишка никак не мог определиться, что чувствует. Все эмоции смешались, превращаясь в какое-то болото, в котором Вова предусмотрительно не хотел захлебнуться. Пустить все на самотек, как показалось Ленскому, — лучшее решение из всех. Юноша пошлепал по коридору в кухню, мимолетом взглянув на себя в зеркале: от взгляда не скрылись растрепанные пушистые волосы, кудрями спадавшие на плечи, слегка заспанные глаза и помятость одежды, и это Володя старательно проигнорировал. Откуда-то послышался шум двух голосов. Вова остановился и прислушался, поняв, что на лестничной клетке происходит что-то странное, хотя соседи у Жени всегда были людьми спокойными и порядочными. Сначала Ленский услышал, как двери старого лифта с грохотом закрылись, затем — девичий возглас. И этот голос не узнать было невозможно. Захотелось скрыться где-то, притвориться, что в квартире вообще никого нет: он все еще не готов к встречи с Олей Лариной. Все это время Ленский избегал обеих сестер. Младшую это особо не волновало, как понял мальчишка, но он все еще не решался даже заговорить с ней. С Таней Вова порой взглядами пересекался и перекидывался будничными фразами, замечая, что она с какой-то вежливой отстраненностью не навязывается к нему в общество. Спасибо хоть на этом. Дверной звонок разразился всем привычным звуком. Сразу после застучали, да так сильно, что Володя с ужасной растерянностью попятился назад. Ворваться в ванную к Онегину — вообще не вариант, подумал Вова и выдохнул в сторону, беря себя в руки. Боже мой, почему же он так волнуется — это все те же Ларины, они точно такие же, какими были полгода назад, когда еще между Онегиным и Ленским не появилось интрижек. Но что они делают здесь в такую рань, да еще и тогда, когда идут лекции, — Вова понять не мог. Особенно Таню: ладно там Оленька могла прогулять со спокойной душой, а вот Татьяна — ни в коем случае. Щелкнула дверная защелка, и Вова раскрыл дверь прямо перед девушками. — Вов! — тут же воскликнула Таня, и втолкнула упирающуюся сестру внутрь квартиры. Ленский отшатнулся к стене, нахмурив брови и раскрыв рот, чтобы задать вопрос, но и тут Ларина-старшая опередила его: — Где Онегин? Оля, да хватит брыкаться, дура! — Сама ты дура! — заверещала блондинка, вырываясь из рук Татьяны, — Владимир, выпусти меня отсюда немедленно, — Ленский слабо поежился от такого резкого и холодного обращения. Оля сложила руки на груди, уставилась выжидающим и недовольным взглядом в Ленского и в ее выражении лица мелькнуло что-то презрительное и брезгливое. Вова в нерешительности сделал шаг от двери, но Татьяна легко подтолкнула его обратно, так еще и встала напротив, закрыв своей спиной. — Можно узнать, что происходит, а? — между сестрами повисло напряженное молчание, Володя не смог поддержать его. Обе Ларины сверлили друг друга такими пронзающими взглядами, что мальчишке самому неловко стало. — Да просто моя сестрица забыла, что многие вещи не касаются ее длинного носа, — не шевеля губами, сквозь зубы пробормотала Татьяна, так и не сведя взгляда от Ольги. Младшая красноречиво закатила глаза к потолку, переступила с ноги на ногу и причмокнула губами, уставившись теперь на Таню без напряжения, а с каким-то пренебрежением. Вова внутри себя отметил, что, видимо, глубоко заблуждался, когда считал Ларину-младшую очень тонкой натурой: на ее лбу ведь теперь жирным шрифтом написано, кто она такая. — А можно поконкретнее? — осторожно поинтересовался Ленский, боясь наступить куда-то не туда на этом минном поле. Он знал, что, если сестры ссорятся, то могут взорваться в любой момент. Сейчас стояла гробовая тишина, и Вова неуютно чувствовал, как она буквально давит на его плечи. Он аккуратно отошел от Татьяны и теперь стоял в дверном проеме кухни. И да, ему показалось, или Ольга сморщила нос, но даже не покосилась в его сторону, когда он заговорил? Раньше она никогда так себя не вела, что на нее нашло?! — Поконкретнее будет, когда придет Женя. Ты так и не сказал, где он, кстати! — Он... — начал было Володя, но его снова перебили, и, на самом деле, Ленский был этому несказанно рад: — Я здесь. И, может, мне кто-нибудь объяснит в чем вообще дело? — все трое вздрогнули и метнули взгляды на высокую фигуру, закрывающую дверь ванной комнаты. Футболка слегка липла к влажному от еще невысохшей воды телу, на плече — висело полотенце, а с волос мелко капало. Женя неслышными шагами, как всегда, пробрался ближе к столпившейся в коридоре веселой компании. От надвигающейся тени Онегина все сильно сникли: даже лицо Оли, кажись, побелело. — Есть разговор, — сквозь сильно сжатые зубы прошептала Татьяна, и Ольга почему-то начала расталкивать все на своем пути, лишь бы пробраться к выходу. — Отлично, — спокойно проговорил Женя, в упор глядя на Таню. Ленскому показалось, что они умеют мысленно переговариваться: так выразительно выглядели их взгляды, — Вов, ставь чайник.***
Татьяна протянула Жене телефон. Сто процентов это был мобильник Ольги: только эта девушка могла облепить и без того дорогущий телефон стразами и поставить на главный экран свою фотографию. Онегин единственный, кто выглядел в этой гнетущей обстановке беспечно и холодно: он спокойно потягивал чай, и в ответ на жест Лариной-старшей только лишь изогнул левую бровь. — Зачем? — спросил он, закидывая одну ногу на другую. Вова наконец смог отлепить от превосходного лица Жени взгляд, чтобы рассмотреть Татьяну и Ольгу. Оля вызывала вопросы больше всего: от ее былой наглости остались только ошметки; она сидела на подставленной к столу табуретке с опущенной головой, будто старательно прятала взгляд. Блондинка даже нерешительно дернулась, когда увидела, что ее сестра отдает Онегину телефон. — Ты должен сам удалить то, что увидишь там, — уверенно процедила Таня, мазнув по Ленскому какой-то быстрый-быстрый изучающий взгляд, словно видела впервые, — Мне очень стыдно за свою сестру. Прошу ее простить, ребят. — Я ухожу отсюда! — видимо, набравшись сил, Ольга подорвалась с места с былым энтузиазмом, и почти достигла выхода из кухни, но встретилась с обжигающим взглядом Женей. — Сядь. На. Место. Вновь повисло сухое молчание. У Володи все просто замерло в груди, и, на месте Оли, он бы вообще на пол сел после этих слов Жени. Казалось, что Онегин мог просто убить одним взором, хотя его лицо выглядело как всегда: бледное, чуть даже ленивое и безразличное. Ольга остановилась. Постояла на месте пару-тройку секунд, кусая губы. Вернулась обратно. — Что там, Таня? — казалось, что холодность обращения досталось и Татьяне. Девушка обвела взглядом кухню, вздохнула и оперлась на стол. Володя пристально наблюдал за происходящим, боясь хоть слово вымолвить. Опять же — это ощущение ходьбы по страшному минному полю полностью засело в его подсознание. — Сам смотри. Показалось, что Женя передернул плечами. Вова, бросив на Татьяну быстрый взгляд, встал со своего места, подошел к Онегину и встал за его спиной, стараясь не потревожить. От Жени приятно пахло шампунем и свежей одеждой, и Ленский, несмотря на напряженность ситуации, зачарованно повел носом, вдыхая этот запах поглубже. А затем Онегин разблокировал телефон, и из Володи весь этот воздух выбился с такой силой, будто его ударили. Онегин молча рассмотрел фотографии, затем поднял испытующий взгляд на Ларину-младшую, которая наивно предполагала, что сможет спрятать свои глаза прикрытием рассматривать обои. Вова отшатнулся к кухонным тумбам, налил дрожащими руками воды и выпил ее залпом. Проследив, как Онегин сделал пару махинаций в телефоне Ольги и как отложил его в сторону, Володя не мог сдержать слезы, отчаянно подступившие к глазам. Женя словно почувствовал это, и, поднявшись со стула, притянул Ленского к себе, вновь, как всегда, зарываясь носом в кудрях. — Ты стыдишься, Вов? — шепнул он ему в макушку, прижимая к себе сильнее, — Этих фото больше нет, все хорошо, слышишь? Перед глазами все еще стояла картинка: он, Ленский, сидя на паре, краснеет и смущенно отворачивается, пока Онегин… Боже мой, как Оля смогла сфотографировать их?! Шок никак не хотел отпускать мальчишку: даже теплые и надежные руки Жени практически не помогали. — Вов, — снова повторил Женя, теперь уже отстраняя от себя Ленского, сжимая ладони на узких плечах мальчишки, — Соберись, ладно? — Онегин взглянул Вове в глаза, чуть склонившись, и Володя согласно закивал, плотно сжимая губы. — Я еще раз очень извиняюсь за… — Я сделал пару выводов для себя, Тань, спасибо: первый — это то, что я отныне принимаю себя, и мне абсолютно наплевать, что обо мне скажут другие. О втором мне хочется промолчать, чтобы персона в этой комнате не оскорбилась, — почему-то Онегин взглянул именно на старшую сестру.***
Как только дверь за Лариными закрылась, Женя тихо выдохнул. Закрыл глаза и подпер дверь спиной, устало потирая затекшую шею. — Даже не знаю, — протянул он, все еще разминая шею, — Они обе хороши, не находишь? Оля-то и в Африке Оля, а вот Таня… Знаешь, она же фактически предала сестру. Хотя, может, это у нее воспитательные методы такие, не мое дело. Ленский ничего не ответил. Ему стало полегче со временем, но почему-то говорить сейчас было последним желанием. Мальчишка ощутил, как Женя смерил его легким взглядом. — Жень… — пробормотал он, в какой-то прострации пялясь в уже остывшую чашку чая. — Мм? — Онегин сел напротив него, осторожно взял ладони в свои и успокаивающе сжал их, — Все в порядке, солнце. Не переживай ты так. Давай просто… — Женя замялся, но Вова не уловил эмоции на его лице. — Что? — на полувыдохе спросил мальчишка, переплетая свои пальцы с пальцами Онегина в крепкий замочек. От этого жеста на душе стало как-то тягуче-сладко, что даже позабылись некоторые неприятные моменты этого дня. Как-никак, Вова снова был счастлив. С ним, с Женей: порой заносчивым и грубым, а порой… таким. — Будем вместе.***
— Жень… У меня самолет… — смог только прошептать Володя сквозь поцелуи, которыми Онегин быстро-быстро покрывал облюбленные губы. Онегин ничего не ответил: вместо того, чтобы остановиться, он, наоборот, усилил напор. Тянет за волосы, чтобы его мальчик, даже немного сопротивляясь, выгнул шею, и так зацелованную до покраснения. Влажно и мокро причмокнул кожу в более чувствительном местечке около яремной ямочки, облизнув ту полной шириной языка, невнятно простонав что-то, отчего Вова приглушенно мычит и понимает, что его дыхание окончательно сбивается. Его грудь, прямо как грудь Онегина, резко и неровно приподнимается, пока рот отчаянно пытается схватить жаркий воздух, чтобы наконец насытиться, но в ответ получает не менее желанные поцелуи и прикосновения, буквально сносящие крышу. Ленский податливо прижимается телом к телу, ощущая, как его обвивают за тонкую талию, собственнически вдавливая в стену и наваливаясь сверху, ограничивая любое движение, любой лишний вдох и шорох. Онегин любит, когда с ним покорны и послушны: он почти до боли сжимает тонкие запястья Вовы, оплетая их пальцами одной руки, и чувствует, как мальчишка жалобно скулит, кусая губы. Мягкие кудри липнут к его лбу и закрывают глаза, и Вова, хоть и не в первый раз оказался так нагло вжатым в угол, радуется, что не видит ухмыляющегося лица Онегина. Боже, если бы окружающие люди только знали, какой Женя на самом деле… Нет. Пускай об этом будет знать только лишь Ленский, ведь только эта открытость лишь друг перед другом делает их отношения особенными. Из головы Вовы тут же пропадает мысль о злосчастном рейсе, который должен был разлучить его со своим обожаемым парнем: ненадолго, но все же, — стоит только Жене ловко раздвинуть ноги Ленского, бесстыдно надавить на пах коленом, вынуждая изогнуться и почти болезненно зажмурить глаза, принципиально не издавая ни единого звука. Онегин шумно насмешливо вздыхает, к несчастью Ленского убирает спавшие угольные прядки с глаз, любовно и как-то даже дразняще мазнув носом по щеке, мимолетно оставив на коже быстрый, какой-то трепетный поцелуй. — Может, ты передумаешь и все же останешься, м?.. — воркует Онегин на ухо, быстро поднырнув рукой в джинсы Володи, выбивая из мальчишки очередной сдавленный, сумасводящий стон. Низ живота сводит спазмом так, что кажется, что от этого можно умереть: Вова уже вообще не видит ничего перед собой, инстинктивно толкнувшись бедрами в руку Жени. Онегин в ответ обольщено улыбнулся, блестя белым рядом ровных зубов, и сжал горячую плоть практически в кулаке, — Как же я буду без тебя, солнышко, ты совсем не подумал об этом? Маленький эгоист… — и снова эта горькая хрипотца в любимом голосе, и пьянь в лукавых, как у самого дьявола, янтарных глазах. Володя не может сосчитать все разы, когда забывался, разглядывая их. Черт, Онегин! Хочется сказать много чего. Даже то, что обычно люди друг другу не озвучивают, но вместо какой-либо связной речи Ленский может только хныкать, доверительно, уже даже не стыдясь, потираясь о широкую руку. Женя снова склоняется над ним, издеваясь, кусает за шею, но Володя от дурмана уже даже не чувствует никакой боли: подставляет шею под новые ласки и терзания, лишь бы все это продолжалось дольше и больше. Лишь бы время для них остановилось навсегда! Женя, видимо, уже не в силах держать на себе маску издевки и игривости, отпускает судорожно подрагивающие руки Вовы, подхватывая мальчишку за поясницу, а затем ускоряет ритм, гулко и шумно дыша. Вова словно бы в отместку до боли вцепляется в онегинские плечи, тихо шепчет его имя, мгновенно срываясь на протяжный и громкий стон. Утыкается лбом в вспотевшее, широкое плечо, но от махинаций Жени не может спокойно устоять на месте, — тоже кусает, как чуть раньше укусил Онегин, прямо сквозь тонкую ткань футболки. Кислород превращается в тягучий мед, которым почти невозможно дышать, и Вова действительно с придыханием дергается от ощущения какого-то удушья: все эти чувства доставляют неимоверное удовольствие, которое точно будет жаль закончить. — Мхх, — почти неслышно издает Женя, и как раз в этот момент Ленский чувствует, как сводит ноги, что, вот-вот, и он точно рухнет, как кровь приливает к голове, как стучит в висках и темнеет перед глазами.***
Робо-голос диспетчерши разнёсся по всему аэропорту. Вова отчаянно осматривается по сторонам, не понимая, что делать и куда бежать, когда «посадка на рейс Санкт-Петербург — Берлин заканчивается». Чемодан в его руке кажется какой-то непосильной ношей, а столпотворение людей — непроглядным лесом. Он то подпрыгивал, дабы взглянуть на табло расписаний, то крутился вокруг в поисках проводников, дабы спросить, куда пройти, и эта спокойная фигура, как тень семенившая за ним, его чуть-чуть раздражала. И заставляла сердце сжиматься, а слезы подступать к глазам. Он не увидит, не коснется, не поцелует своего Евгения Онегина целых три месяца. Что будет там, в другой стране, как сильно он будет скучать, когда не может уже сейчас подумать о том, что Женя будет далеко?.. Вова тихо сглотнул горький комок в горле и старательно поборол желание взглянуть на шагавшего Онегина рядом. Он тоже был бледный и смурный. Почти всю дорогу ничего не говорил, хотя это было странно: Женя всегда любил самодовольно поболтать, когда доводил Володю до ватно-лежачего состояния, наслаждаясь тем, что Ленский мог только устало закатывать глаза на все его слова. Вова тихо вздохнул, опустив глаза: он вспомнил все, через что им пришлось пройти, чтобы наконец найти какой-то лад в отношениях. Он вспомнил все до мельчайшего момента: как ему было тяжело, как трудно переступить через себя. Вспомнил излюбленный Старбакс, вспомнил не менее излюбленную квартиру Жени. Сердце закололо так резко, что пришлось остановиться. Господи, неужели, если бы Володя тогда не напился, сейчас ничего бы этого не было?.. — Эй, ты что? — окликнул Женя, выводя из раздумий. Володя поднял на него глаза, прикусил губу, понуро передернув плечами. — Я… — шум людей стал лишним. Ленский не знал, что будет с ними дальше — дождется ли его Женя, будет ли вообще ждать?.. А Онегин, как всегда, словно читает мысли: молчаливо глядит в глаза, а затем мягким порывом обнимает растерянного и расстроенного Володю. — Я тебя люблю, — шепчет одними лишь губами, вдохнув запах кожи и волос, — Возвращайся скорее. И мир снова замирает перед глазами. Володя кутается в любимых объятьях крепче, уже не обращая внимания на все вокруг, на людей, и на чужие взгляды. Он просто верит в то, что все будет хорошо. «Посадка на рейс Санкт-Петербург — Берлин закончилась».Конец