Это мое #Мнение

01:45, г. Санкт-Петербург, Центр Фитопатологии им. И. И. Фёдорова, ОРИТ, палата интенсивной терапии №4, Ваня Евстигнеев       Чёрт, вот объясните мне, как это происходит? Почему из всего пиздеца, что так любит случаться с нашей семьёй, происходит самый отвратный? Этого не должно было произойти. Ещё и Лена руку сломала. Что-то тут нечисто.       В палате слишком светло, несмотря на то, что сейчас далеко за полночь — почти два. Я выехал сразу по звонку Мирона — он позвонил и сказал, что в больнице. Не думал я, что увижу нашего неугомонного совёнка под каким-то пищащим аппаратом, который отмерял сердечный ритм. Никогда не любил этот звук — мерзостное пищание раздражало не хуже фанфиков, где меня спаривали с Мироном. А сейчас мне нужно будет провести в обществе этого звука не меньше сорока минут — рыжей нужна моя кровь.       Я где-то слышал, что коматозниками нужно говорить — они слышат и чувствуют, но ответить не могут. Как только медсестра, подключавшая систему, вышла, я решил попробовать.  — Маш, — чёрт, как же это странно — говорить с коматозницей. Как с самим собой, ей-Богу, — знаешь, я ведь не думал, что увижу тебя здесь. Вот кого угодно, но не тебя — ты всегда казалась таким живчиком — даже, когда тебя эта хрень почти душила, помнишь? — Усмешка вышла обречённой, а перед глазами сам по себе возник образ Маши с этой уродской хиганбаной на руке, которая обвилась вокруг руки и уже пустила побег на шею — тогда мы все реально поняли, что это может очень плохо кончиться. — А помнишь то утро, когда ты мне оладушки пекла? Ты еще мне по рукам дала, помнишь?       Я нёс отборную чушь и втайне очень сильно лелеял надежду, что она откроет глаза, улыбнётся, мы заберём её и всё будет хорошо, но всё вышло совсем не так. Когда положенные сорок минут вышли, я присел у её кровати:  — Возвращайся, Маш. Марк тебя очень ждёт. Он любит тебя. И не простит нас, что тебя не уберегли. Я вернусь утром — ты же будешь меня ждать? — От меня просто за версту несёт обречённостью и какой-то странной печалью — боязнь за сестру, хоть и не кровную, захлестнула меня с головой. Всё же, Машка — часть нашей семьи. Чуть шебутная, слегка упоротая, вечно чем-то озадаченная. Слеповатая и с кипишем на голове вместо причёски, она стала неотъемлемой частью каждого из нас — для Мирона, Ильи, Эрика, Лены и меня — это любимая, хоть и дурная, младшая сестра, Марку — любимая девушка-соулмейт, Дане и Алмасу — близкий друг, а для Дарио и Ромы — человек, который может играючи помочь им в важном деле. Для Жени и Рощева — лучшая помощница.       Я не знаю, как мы расскажем об этом Марку, а рассказать придётся, потому что он будет звонить, а телефон выключен — на тумбочке лежит разбитый вдребезги асус. Беру в свои руки Машину — холодная, словно из морозилки. Она и раньше-то не сильно тёплая была — всё руки прятала, но сейчас до меня дошло, как сильно она постоянно мёрзла. Мысленно пообещав принести ей нормальное одеяло, я всё же решил покинуть палату, предварительно приглушив свет — доктора бы не одобрили, но если Маша очнётся, он не резанёт ей по глазам. 03:17, где-то в лабиринтах собственной памяти, Маша Рудова       Я всё же решила выйти из чёртова бара — надоело видеть одно и то же. Это было нелегко — даже в своей голове я бессильна против кошмаров, мучивших меня во снах. Охра оказался не таким дружелюбным, как кажется на первый взгляд — жилистый и горячий, с чёрной кожей и раскрашенным лицом и в чёрном бесформенном худи, он был похож на дементора и на Пеннивайза одновременно. Хорошо, хоть у него не длинные чёрные, а короткие и красные волосы — мне для срыва только Венеры из «Звонка» не хватало.       Чуть поблуждав по улице и надышавшись морозно-холодным воздухом, я решила пройтись к пруду, гладь которого блестела так ярко, что мне пришлось щуриться. Странное дело ведь, правда? Сейчас май, а на улице мороз, которого я даже не чувствую.       Ступив на скользкую гладь пруда, я просто невероятно облажалась — будь здесь Мирон, он бы сказал, что это самый глупый поступок моей жизни. Лёд вокруг меня начал неестественно быстро и сюрреалистично расти вверх и уж через несколько мгновений вырос во вполне себе огромный лабиринт. Сначала это было весело — пройти его как квест и выйти, наконец, из этой ловушки, в которую меня загнал Охра, но потом это стало несмешно — чем дальше я шла, тем больше странностей видела. Большому трёхглавому псу я даже не удивилась — точная копия Пушка из любимого фильма сейчас мирно пускала слюни на лёд.       Центр лабиринта ещё больше убедил меня в том, что я очень зря вообще вышла из бара — здесь, словно кого-то ждали. Большой эшафот с разложенным под ним костром, который ждёт только спичку, на фоне большого двойного надгробия смотрится очень недружелюбно. Подойдя поближе, я даже умудрилась разглядеть, что там написано. Лучше бы не читала, честное слово. «Запомни меня молодым и безбашенным. Марк Маркул. 31.03.1993 — 6.05.2018. Мария Рудова. 23.12.1995 — 6.05.2018». Смотрится очень странно и страшно на самом деле. Не стоило подходить к надгробию, потому что стоило мне сделать шаг назад, как я попала на возвышение над костром, а руки странным образом завело высоко над головой.  — Я же говорил тебе — не высовывайся из бара, если жить охота. Не послушалась меня, глупая. А ведь я так хотел сюрприз тебе сделать. — Охра появился бесшумно из ниоткуда, словно ждал там меня целую вечность. Сейчас он снова был в капюшоне и выглядел так, словно он мой личный палач — не хватает только красного колпака и секиры с длинным древком.  — Хорош сюрприз, нечего сказать. — Даже в такие моменты моя язвительность не затыкается и от этого лучше не становится. Когда он подходит ко мне, я чувствую сладковатый запах гнили — так, наверное, пахнет смерть. Как нельзя вовремя вспомнилась строчка, выбитая на надгробии и так чётко воспроизводимая в мыслях голосом Марка — «Запомни меня молодым-обезбашенным, с пожаром в глазах, с ураганом в башке…»  — Марика вспоминаешь, да? Хочешь, покажу тебе что-то? — Охра улыбается и мне это совершенно не по нраву — он крутит в руках ту самую зипповскую зажигалку, которую я купила на прошлой неделе и хотела подарить, когда он вернётся из тура. Он чиркает колёсиком и бросает её в сено, которым обложен костёр. — Смотри внимательно, Машенька. Тебе будет весело. — Огонь постепенно поднимается всё выше, а в языках пламени я вижу настолько странную картину, насколько это вообще возможно. Мне чудится, что Марк ласкает девушку, шепчет ей что-то на ушко. Но я слышу и другой шёпот, словно он ближе, чем-то, что показывает мне этот демон, призванный издеваться надо мной. Приятный женский тихий голос, на котором я стараюсь тщетно сосредоточиться — огонь уже очень близко ко мне и я чувствую его жар. Кажется, протяни я руку, не будь они связаны — можно было бы погреться.       Весёлые искорки прошлись по деревяшкам и ногам неожиданно стало тепло. Я даже не хочу смотреть вниз — это ничего не изменит. Боль пронзает меня словно спица, прошивая насквозь всё тело и я слышу собственный крик. Волны боли накатывают одна за другой не давая ни минуты расслабления.  — Господи, когда же конец? — Мысленно кричу я и уже ничего не вижу, кроме пляшущих вокруг язычков пламени — огонь подобрался слишком высоко и мне кажется, что еще минута — и мои глаза расплавятся, еще секунда — и я не буду больше дышать, еще мгновение — и конец. Кажется, что для меня завтра уже не настанет и я закрываю глаза. 11:48, г. Санкт-Петербург, Центр Фитопатологии им. И. И. Фёдорова, ОРИТ, палата интенсивной терапии №4, Женя Муродшоева       Кое-как пробившись к Маше, я поразилась тому как плохо она выглядит — в этом белом свете и накрытая кипенно-белой тонкой простынёй она выглядела очень худой и бледной; синяки под глазами и впалые щеки с нездоровым румянцем, словно она горела, дрожащие веки — выглядело так, словно ей снится кошмар. Да и не мудрено — девочка в коме и одному Богу известно, что происходит в ей голове.       Ваня говорил мне, чтоб я не молчала, когда зайду, но от шока я просто потеряла дар речи. Присев у кровати, я потрогала её руку — холодные пальцы никак не хотели согреваться. Надо принести одеяло ей нормальное.  — Маш, — было такое чувство, что я словно сама с собой говорю — девочка совершенно не подавала признаков жизни, кроме поверхностного дыхания — и то обеспечивалось ИВЛом, — я тебе тут сказки принесла. — Я несла отборную херню, только бы не чувствовать угнетающей тишины, которую разрезал лишь размеренный писк аппарата. В какой-то момент я просто включила тихонько новые работы Дарио, которые он скинул мне в телегу. Поначалу мне даже почудилось, что она шевелит пальцами в бит, но это был лишь мираж.       Ритмичная «Ricochet» и расслабляющая «No chat» сменялись грустной «Everytime I leave» по кругу уже в который раз, а я всё рассказывала сказки, которые только помнила — и «Один заработанный рубль» и «Сказки Венского леса» и «Снежную Королеву». Мне иной раз кажется, что я одна знаю, насколько сильно Маша любит сказки. Хотела бы я знать, что она видит. Но я никогда и никому не пожелаю оказаться в таком положении — это действительно страшно. Внезапно аппарат запищал с удвоенной скоростью, чем сильно меня напугал. Я выбегаю из палаты и с размаху вписываюсь в широкую грудь Вани:  — Врачи уже идут — всё будет хорошо. — Он гладит меня по волосам, а я чувствую, как текут слёзы. 14:56, где-то в лабиринтах собственной памяти, Маша Рудова       Наверное, я всё же выжила в этом дерьме — я словно видела сон. Добрый сон, где Женя рассказывала мне сказки и держала меня за руку. Пробуждение было не таким добрым — меня сдёрнули за руку на пол (?), потому что я очень больно ударилась коленями.  — Ну вот, теперь ты похожа на меня больше, чем на них. Мне так нравится больше. Маня-а-аа-ша, — мерзкое, чересчур приторное произношение раздражает меня настолько, что я шиплю на Охру — надоел вести себя так, словно я — его игрушка. Он бесцеремонно поднимает меня за руку и подводит к старому зеркалу в медной оправе во весь рост — потемневшее и в паутине, оно пугает не хуже существа за моей спиной. В голове крутится заедающий мотивчик из сна, и я напеваю «O-o-o, no chat…» и мне даже кажется знакомым голос, поющий это со мной в моей голове, но я мучительно не могу вспомнить, кто это.       В зеркале отражается два размытых силуэта. Один точно Охра — на нём худи с яркими буквами, а вот рядом… Это что еще за нахер? Я провожу рукой по голове — там, где раньше красовался короткий ёжик, я чувствую лишь шёлк волос — девушка в зеркале повторяет движение и с непониманием смотрит мне в глаза.  — Ты ведь завидовала девушкам с длинными волосами, признайся. Я решил сделать тебе подарок — волосы. Теперь ты как они — красивая. — Он улыбается, а я выхожу из себя.  — Забери свой подарок обратно, сучья ты тварь! — Шиплю я и вижу, как этот ублюдок замахивается на меня своей лапищей — злости уступил место липкий страх, сковавший меня. Я даже не прикрыла лицо и лишь почувствовала, как кровь капает с него на паркет — такие тихие-тихие кап-кап-кап-кап, разносящиеся по пустому помещению эхом. А Охра уже вытащил то, что у него было припасено в той руке, которую он прятал за спиной — средних размеров гвоздодёр летел в мою голову, пущенный меткой когтистой лапой демона, который сейчас стоял и вдыхал этот густой металлический запах крови и скалился как голодный шакал.