Сон

— Рокэ… — стонет во сне мальчишка, и в имени, сорвавшемся с растресканых, похожих на спелые вишни губ, неслышно сейчас ни прежней ярости, ни злости. Алва склоняется ближе, желая услышать еще, жадно ловя каждый звук, в котором разыгравшееся воображение подсказывает оттенки невозможного… — Рокэ… — зовет Дик снова, так, как мог бы звать сердечного друга. Или нет, так зовут того, кому готовы отдаться и пылкой душой и телом. Маршал затаив дыхание вглядывается в лицо спящего оруженосца, желая прочесть на нем подтверждение своей правоты. Мальчишка спит, утомленный тяжелым дневным переходом, непривычный к физической нагрузке молодой герцог уснул, как только его голова упала на грязные козьи шкуры, этим вечером даже не морщась брезгливо — слишком устал. Рокэ усмехается… Окделл веселит его, сейчас даже больше, чем в первые дни их странного сотрудничества, много больше. Дикон прелестен, на войне, где все ново для юного герцога и остро, он дразнит Рокэ одним лишь своим присутствием, доставляя истинное удовольствие просто от наблюдения. Даже, когда, вот как сейчас, спит рядом, измотавшись тяжелой дорогой. Особенно, когда заполошно и почти страстно зовет во сне своего несносного эра по имени… Маршал прикрывает глаза ресницами и, склонившись еще ниже, вдыхает будоражащий запах Ричарда — ни грамма фальши, ничего чужого. Так и съел бы… Глаза открываются, блуждая по приоткрытым губам. Чудовищная своей порочностью мысль неотвязно бьется в висок: а что если? Ведь зовет же… — Рокэ… — губы Ричарда дрожат, приоткрываясь, ловя воздух. Дыхание делается чаще. Рокэ не нужно знать, что сейчас видит во сне его юноша. Глядеть на то, как запрокидывается лохматая голова со спутанными русыми волосами, как прогибается в спине полное нерастраченной страсти тело, становится почти невозможно. — Я здесь, Дик… — шепчет Рокэ в раскрытые губы, не думая о том, будет ли он услышан, и не желая думать, чем может обернуться дело, если Дик вдруг проснется, — здесь, мой хороший… Этого вполне достаточно, чтобы спящий юноша вскинул руки и поймал в плен склонившегося маршала, притягивая к себе, заставляя прилечь рядом, на плохо выделанные козьи шкуры, что устилают земляной пол их очередного пристанища, слепо нашаривая сухие, горячие губы Рокэ, впиваясь в них, как страдающий жаждой путник припадает к бегущему в горах ручью. Прижимается всем телом, вжимаясь в маршала явственным и полновесным возбуждением, заставляя Рокэ терять остатки разума. — Рокэ… — стонет Окделл в рот тому, кого при свете дня отчаянно ненавидит, лишая тем самым Рокэ возможности остановиться, прокалывая сердце ледяного Ворона, словно пойманную на лугу бабочку пришпиливают дамской изящной булавкой, — мой эр… я вас… Договорить ему Рокэ не позволяет, затыкая поцелуем. Что бы там ни было, слышать этого маршал не желает — только не сейчас, когда он собирается воспользоваться пребывающим не в себе мальчишкой. Зная, что именно собирался произнести спящий юноша… Тем более зная, что наутро, при свете дня, сказано будет совершенно иное, куда более обдуманное и взвешенное на Честных весах, ранящее — ненавижу.