Мертвые не плачут

Джером, штат Аризона 1880 год — В этом маленьком городке мы воплотим волю и чистую форму христианства. Каждый из вас должен оставить позади тьму и принять свет. Это — земля обетованная! А мы — богоизбранные! — Джоанна! Расскажи нам, как пришел к тебе свет, — проповедник показал рукой на пожилую женщину. Все находящиеся в церкви разом обернулись к ней, проводя любопытным взором. Женщина немного смущенно поправила край черного платья, отодвинула назад капор и тихо прочистила горло. — Это было буквально месяц назад. Я пришла домой после воскресной молитвы, и меня охватила сильная лихорадка. Я уж думала, помру. Но потом мне явилась девушка во сне. Светлая, красивая, как ангел. Она убаюкивала меня, словно дитя. А на утро я была в полном здравии, будто бы и не болела вовсе. — Вот! Вот о чем я говорю, господа! — проповедник указал пальцем на Джоанну. — Эта женщина не пропускает ни одну молитву и верна Богу всем сердцем! Поэтому Всевышний не покинул дитя свое в трудный момент! Верьте же в Бога! Любите Бога! И только тогда Отче Наш откликнется на ваши просьбы! Осаму тихо толкнул Чую в плечо и прошептал ему на ухо: — Почему мы должны каждое воскресенье сидеть среди этих ненормальных? Чуя так же тихо шикнул на него и слегка отстранился. — Не хочешь привлекать внимание, будь как все, — ответил он шепотом. Осаму закатил глаза и стал повторять за остальными: — Благодарим господа за хлеб, за воду… — Да прекрати ты лыбиться! — Чуя раздраженно наступил Осаму на ногу, и тот, с трудом сдержав смех, наконец сел ровно, поправляя черную шляпу. Все же остальные, находящиеся в церкви, больше походили на одержимых. Облаченные во все черное они громко молились, повторяя за проповедником каждое слово. А сам проповедник чуть ли не слюной брызгал, пытаясь перекричать всех собравшихся. — Братья и сестры! Благодарите господа бога! И молите! Чуя несколько раз ловил на себе его горящий фанатичный взгляд и старался кричать ничуть не тише остальных. Потому что так надо. Так принято. В этом маленьком городке, чтобы не навлечь на себя беду, нужно уметь сливаться и не показывать странности. С тех пор, как они с Осаму приехали сюда, прошло чуть больше месяца. По стечению обстоятельств у них не оставалось другого выхода, кроме как осесть в этом болоте. Только на улице, когда проповедь наконец закончилась, он смог снять маску и стать самим собой. Идущий позади него Осаму улыбался и время от времени цеплялся за его плечо, пытаясь соскрести прилипшую к сапогу грязь. — Не делай больше так, — сказал Чуя строго. — Чего не делать? — Он почти неотрывно смотрел на нас. Он мог понять. — Да брось. Они ненормальные. — Осаму… — Хорошо, хорошо! — он в примирительном жесте поднял руки и широко улыбнулся. Чуя несколько долгих секунд пытался держать строгое выражение лица. Но когда он мог устоять перед его улыбкой? Он закатил глаза, поправил фрак и быстрым шагом пошел вперед. Хотелось оказаться дома как можно скорее. Заварить малиновый чай и сесть в любимое кресло возле камина. Мелкий дождь моросил уже вторую неделю. Прохладные капли пробирались даже под жилет, отчего коченели руки и тело тряслось от холода. — Как скоро мы уедем домой? — Осаму мимолетным движением коснулся его пальцев своими. — Мы не уедем, пока эпидемия не утихнет. — В этой глуши даже вести получить неоткуда. Чуя понимающе кивнул и, оглянувшись по сторонам, нежно взъерошил волнистые волосы. — Эй, мы уедем отсюда. Просто… потерпи. Осаму закрыл глаза, прижимаясь холодной щекой к теплой ладони. — Как скажешь, братец, — он тихо засмеялся. Чуя в который раз за день закатил глаза. В столь маленькой деревушке, где население от силы составляло двести человек, пришлось придумать правдоподобную историю их внезапного прибытия. Приезжих тут практически не бывало, а если кто и приезжал, то о них еще долгое время судачила вся деревушка. Мужчины перемывали им косточки по вечерам, в дешевых пивных забегаловках. Женщины — собираясь поздней ночью за свечой. А юные девушки — сидя за вышивкой. Чтобы жить совместно и вне всяких подозрений, он представил Осаму как своего брата. А пустующий дом нашелся на самой окраине деревни. Только вот появилось небольшое препятствие в лице старого продавца, который заломил за полуразрушенное здание двойную стоимость. После долгого и жаркого спора старик таки отбросил свое упрямство и уступил в цене. Но для таких условий и она была слишком завышена. Только вот выбирать не приходилось. — Будешь малиновый чай? Чуя стянул грязные сапоги, повесил выходной костюм на крючок и плюхнулся в кресло. — Ты разве не устал? Осаму свои сапоги бросил рядом с сапогами Чуи и, потеряв равновесие, наступил ногой на грязь у входа. Поднимаясь, они умудрились испачкать всю веранду. Чертов дождь. Он, прыгая на одной ноге, добрался до самодельного умывальника и смыл жидкую грязь с пальцев ног. — О, нет. Я просто ненавижу это место. Ненавижу эту грязь. Дождь. Холод. Эти халупы и людей. Чуя усмехнулся и закрыл глаза. — Я съезжу завтра в город и куплю газету. Там должна быть хоть какая-то информация. Осаму пожал плечами и, сев на корточки возле камина, кинул в него несколько поленьев. Повозился немного и победно потер ладони друг о друга, когда маленький огонек наконец вспыхнул. — Почти сразу! — Я все видел. С пятого раза. Осаму засмеялся и, быстро поднявшись на ноги, чмокнул уже задремавшего Чую в уголок губ. — Не спи. Малиновый чай. Чуя лениво следил за его действиями, впадая в дрему от тепла. Деревянный пол скрипел под тяжестью их веса. От торопливого топота ног и от старого кресла-качалки, которое Чуя облюбовал себе сразу же. Единственными источниками света в комнатке были одинокая свеча на столе и потрескивающий огонь в камине. Чуя, почувствовав приятный запах малины, глубоко втянул горячий пар и улыбнулся. Через минуту появился Осаму, держа в руках две чашки. — Спасибо, — он отодвинул край теплого одеяла, приглашая Осаму сесть возле него. — Поместимся? — Оно огромное. Залезай. Пока он возился, пытаясь удобнее пристроить свои конечности, Чуя предусмотрительно поставил две кружки возле себя на стол. И как только кресло перестало шатать из стороны в сторону и Осаму принял удобную позу, он накрыл их одеялом по пояс и схватил кружки со стола. Они больше не говорили. Каждый ушел с головой в свои мысли. Чуя несколько раз приближал кружку близко к лицу и наслаждался ароматом напитка. После дождя и холодного ветра ему было как никогда хорошо. Сидеть в тепле перед камином, с малиновым чаем и любимым человеком под боком. — О чем ты думаешь? Осаму поставил пустую чашку на стол и уронил голову на его грудь. — О скудности интерьера этой комнаты. Тут самые дешевые картины, мебель и раздражающе скрипучие полы. А еще нет электричества. Чуя мягко оттолкнулся ногой от пола и кресло стало медленно покачиваться. Осаму обвил его шею обеими руками и зарылся носом в рыжие волосы. — Лгунишка, — сказал Чуя. — Да нет же, — как-то обреченно ответил Осаму. — Мы уедем отсюда. Даю тебе слово. — А если зараза просочится и сюда? Чуя обхватил его подбородок рукой и посмотрел в теплые карие глаза. — Твоя болезнь остановилась, как только мы покинули эпицентр вспышки. Он потянул тонкий шнурок на мятой ночной рубашке и оголил плечо, на котором проходили уродливые борозды красных линий. Осаму опустил глаза, чувствуя отвращение к самому себе, но Чуя снова заставил его поднять голову. — Не смей делать такое лицо. Я люблю тебя. И приму любым. Важнее, что находится тут, — он ткнул пальцем в его грудь. Туда, где сейчас быстро колотилось сердце. — Ты такой романтик, — все-таки он заставил его улыбнуться. — Я люблю тебя. — Говорил уже, — Осаму засмеялся. Но на самом деле, смешно ему не было. Он пытался скрыть смущение под весельем. — Пойдем наверх? Уже поздно. В эту ночь Осаму отдавался ему как никогда страстно. Словно эта ночь была последней в их жизни. Он рвано дышал, впивался в искусанные губы жадным поцелуем. Прогибался в спине и кусал ладонь, стараясь не сорваться на крик. Чуя сегодня был сам не свой. Он редко позволял себе забываться и брать его так грубо. Осаму с трудом сдерживал слезы, когда Чуя как заведенный стал целовать и кусать глубокие рубцы на его теле. Прикосновение к ним причиняло жгучую боль, и Чуя это знал. — Чуя… больно. Он любил его самой настоящей и нежной любовью. Каждое утро он просыпался в холодном поту и тянул руку к противоположной части кровати. Он боялся, что однажды Чуя бросит его, не сказав ни слова. Потому что он уродлив. Его тело уродливо. Покрытое безобразными шрамами от перенесенной болезни. Никто не стал бы спать с таким, как он, а любить и подавно. Но даже спустя столько лет Чуя почему-то остается рядом. Соседские петухи будили их в ужасную рань. Когда они открывали глаза, стрелка часов едва переваливала за пять. На этот раз Чуя проснулся сам от холодного воздуха. Ночью они оставили окно открытым, и теперь вода стекала с подоконника и капала на деревянный пол. Проклятый дождь так и не прекратился за всю ночь. Осаму лежал на противоположной части кровати, свернувшись калачиком, и дрожал. — Осаму… Он что-то прошептал во сне и перевернулся на другой бок. Чуя накинул на него одеяло и встал напротив мокрого окна. Это место могло кого угодно вогнать в глубокую депрессию. Он смотрел, как соседский мальчишка загонял свиней в хлев, топая по грязи в высоких резиновых сапогах. Он то и дело поправлял новую черную шляпу, которую подарил ему отец на восемнадцатилетие. Чуе этот парень всегда казался немного не в своем уме. В чем он и убедился, когда застал его поздно ночью разговаривающим с деревом. Но говорить о недостатках сына мистера Итона отважился бы только полоумный. Потому что этот человек мог, не задумываясь, снять дробовик со стены и прострелить наглецу голову. Похожий случай им уже приходилось наблюдать. Только вот народ принял все как достойную месть за оскорбление чести его сына. Осаму был прав, когда говорил, что люди тут живут дикие и фанатичные. Сорокалетний фермер Джозеф только на прошлой неделе повесил свою жену на веранде собственного дома за то, что та пропустила воскресную молитву из-за легкого недомогания. Чуя закрыл окно и протер огромную лужу на полу и на подоконнике. Дерево на окне от постоянной влаги начинало гнить. И как только они могли отвалить такую сумму за этот дом. — Осаму, — тихо позвал Чуя и нежно коснулся губами теплой щеки, — я поеду в город. Куплю газету. — Хорошо, — сказал он хриплым ото сна голосом, — только возвращайся ко мне побыстрее. — А как иначе. Осаму улыбнулся, когда его завернули в одеяло, словно ребенка, и стали покрывать короткими поцелуями все лицо. — Иди уже. — Тебе что-нибудь привезти? — спросил Чуя. — Только себя, — ответил он, снова впадая в сонливое состояние. Чуя улыбнулся. — Вернусь ближе к обеду. Когда он спустился, в камине тлели последние остатки дров, которые Чуя подкинул поздней ночью. На столе стояли две пустые кружки и ломоть затвердевшего хлеба. Он снял уже подсохший за ночь выходной костюм и набросил на плечи. Дверь открылась с мерзким скрипом, и все тело тут же покрылось гусиной кожей от холода. Интересно, хотя бы летом грязь тут высыхает? Чуя специально вышел пораньше, чтобы не встречаться с новоиспеченными соседями. Ни с кем из них не хотелось заводить дружбу и сидеть холодными ночами в дешевой забегаловке Ненси. Маленькая деревушка ранним утром без всякого освещения смотрелась совсем жутко. Еще и туман с мелким дождем, который заставлял плотнее кутаться в одежду и ускорять шаг. Из-за липучей жижи ходить становилось с каждым шагом все тяжелее. Чуя постоянно останавливался, чтобы соскрести грязь и облегчить ношу. — Вы куда в такую рань? — спросил стоящий на крыльце Бенджамин. Несмотря на холод, этот массивный мужчина с густой бородой стоял в одной ночной сорочке и курил. — В город, — ответил Чуя, — по делам. — Ну что ж, удачного пути. Поспрашивайте там, о чем нынче мир судачит. — Обязательно, — Чуя коротко кивнул, схватив пальцами край шляпы. Он шел и чувствовал на себе пристальный взгляд мужчины. Тут все друг к другу относились с подозрением и опаской. Отец мог изнасиловать дочь, а муж ни за что повесить жену. Но закон всегда был на стороне мужчин. Чуя потер замерзшие ладони друг о друга и ускорил шаг. Насколько это позволяла грязь под ногами. Несколько раз сапог намертво клеился к земле, и его приходилось вытягивать руками. Чуя все никак не мог избавиться от мысли, что рано или поздно даже до Джерома дойдут слухи об ужасной эпидемии. Они с Осаму осели в Джероме, потому что тут, в отличие от крупных городов, никто не проверял приезжих. Пусть Осаму больше и не болен, но рубцы на его теле ясно говорили о перенесенном недуге. Они бежали из многих городов, где хворь распространялась, словно чума. Тех немногих, кому удалось избежать заражения, раздевали наголо и проводили тщательную проверку. Больным признать могли человека и за наличие естественных шрамов. А куда их отправляли дальше, никто не знал. Они просто исчезали. Правительство кормило народ только ложью, говоря, что для больных выделены специальные зоны для лечения. Чуя как вчера помнил громкий крик Осаму посреди ночи. Помнил, как неестественно его тело стало выкручивать, словно он был одержим демоном. Помнил красные глубокие борозды линий, которые проходили по его телу, вызывая болезненную судорогу и громкие вопли. Однако смерть не унесла его, остановившись на полпути. Но тот душераздирающий крик все еще звенел в ушах. Той же ночью они бежали. А после долгих скитаний оказались в Джероме, где даже не слыхали ни о какой болезни. Благо, сейчас осень, и под толстыми слоями одежды можно прятать глубокие шрамы. Но Чую все не отпускала мысль о том, что стоит ему только прикоснуться к его телу, как Осаму начинал шипеть от боли. Отталкивать Чую и молить не трогать следы болезни. Где вероятность, что она не вспыхнет снова? — Свежий выпуск? — Только час назад доставили, — сказал мальчишка с сонным лицом и протянул ему газету. Чем больше Чуя вчитывался в строки, тем мрачнее становился его взгляд.