Мертвые не плачут

Всю неделю Джером был погружен в хаос. Зараженных боялись, как огня. Считали их посланниками дьявола, отправленными с целью нести разруху и распространять болезнь. Начались массовые собрания, ярые обсуждения того, гуманно ли отстреливать зараженных, словно скот. Те, кто осмеливался протестовать и выступать с заступническими речами, сразу оказывались в немилости у большинства жителей городка. Заступников самих начинали принимать за заражённых, либо за лжецов, скрывающих больных в стенах своих домов. Озверевшие джеромовцы, могли среди ночи ворваться в чужой дом, вытащить спящих из коек, содрать одежду, проверяя тела на наличие шрамов. Неважно, будь то мужчина, женщина или ребёнок. Чаще они приходили к тем, кто долго не показывался на людях, был бледен и выглядел болезненно, говорил вяло, неуверенно. Все друг на друга доносили, судачили за спинами и тихо шептались в церкви. Спустя какое-то время, был собран специальный отряд, который занимался поиском и убийством больных. Возглавляли их Итон и Мелвин, которого отец против воли пристроил к «отряду». Пусть и были в Джероме здравомыслящие люди, но никто не решался вслух заступиться за больного. Его могли закидать камнями, могли разбить окна под покровом ночи, или же краской написать проклятия на двери. Крупными, косыми буквами и с уймой ошибок. Среди всего этого хаоса, Чуя планировал побег под покровом ночи. Много времени ушло на то, чтобы просто отыскать транспорт и следующее место жительства. Проверки нынче были повсюду. Останавливали и на дорогах, проверяли каждого проезжего, смотрели сумки и требовали документы. Чтобы джеромовский отряд добровольцев не заглянул и к нему домой, Накахаре приходилось больше времени проводить среди людей. В церкви, в забегаловке Нэнси, ходить на каждое срочное заседание и слушать длинные, яростные речи, споры и ругательства. Теодор выступил с идеей убивать или изолировать всех членов семьи зараженного. Так как и те вполне могли быть носителями заразы из-за длительного контакта с больным. Чуя каждый раз поражался их речам, а порой и не мог поверить, что это происходит взаправду. Интересно, думал он, а как заговорил бы Теодор, если заразился сам. Если заразились бы его сыновья и дочь. Ведь первым бежал бы из городка. До чего все джеромовцы лживые, двуличные и лицемерные. Каждый день он заставлял себя улыбаться. Говорить с ними. Согласно кивать на каждую безумную теорию и выдвигать свою. Каждый божий день приходилось, навострив уши, слушать безумные речи проповедника и потакать каждому слову. Выдерживать на себе его безумный фанатичный взгляд, не опуская глаза и не выказывая отвращения. Будь его воля, он сжег бы дотла каждого верующего джеромовца. Многие из них прикрывались маской добродетели. Говорили о возвышенных чувствах к Богу, а поздними вечерами с пеной у рта призывали к убийству. Лишь дома Чуя мог сбросить маску и стать самим собой. Мог расслабиться, стянуть грязные сапоги, подняться в спальню и прижать к себе теплого, заспанного Дазая. Мог долго, неподвижно лежать в его объятиях, уткнувшись холодным носом в шею и молчать. После долгих, бесполезных дискуссий тишина становилась необходимой. Осаму одним лишь своим присутствием дарил ему все разом. Спокойствие, любовь и гармонию. Рядом с ним пропадало раздражение и ненависть ко всему миру. Рядом с ним ему хотелось отрастить крылья и взлететь высоко-высоко. — Что тебя гложет? — Дазай с печальной улыбкой погладил его по спине. — Мне… Я договорился с доктором Коннором. Через два дня мы покинем это место, — сказал тихо Чуя. — Ты боишься, что меня ждет та же участь, что и остальных? Чуя вздрогнул. Поднял на него испуганный взгляд. — Я слышал, как ругались Итон и Роуз. Кажется, она была против того, чтобы Мелвин состоял в отряде. По убийству мне подобных. Ты, правда, думал, что я не узнаю? — Ты излечился. Ты не один из них. Дазай тяжело вздохнул. — Посмотри на мои глаза. Я едва хожу. Не питаюсь. И сердце мое уже однажды останавливалось. Можно ли назвать меня нормальным после такого? — Глупости. — Меня больше страшит, что из-за меня ты подвергаешь себя опасности. Было бы лучше… — Замолчи. Замолчи! — крикнул Чуя. — Не смей говорить этого вслух. Никогда, слышишь меня?! Дазай покачал головой, приложил палец к его губам и нахмурился. — Пообещай мне, Чуя… — Нет, — перебил он. — Я не могу дать тебе такое обещание. Потому что не сдержу его. В прошлый раз я еще пытался. Но не стань тебя и во второй раз, мой разум просто не выдержит. Ты подвергаешь меня куда большей муке, поверь. Жизнь — не всегда спасение. — Знаешь… — сказал Дазай задумчиво, — я частенько вспоминаю наше прошлое. Тот день, когда ты мне признался. Когда переступил порог моей квартиры. Уставший, мокрый, дрожащий от холода. — Снова ты об этом, — Чуя залился краской. — Меня не покидают разные мысли. А что я ответил бы тогда, зная свое будущее наперед. Позволил бы тебе… — Дазай смущенно опустил глаза. — И все чаще прихожу к выводу, что да. Позволил бы. И если судьба предоставила бы мне еще тысячу шансов. Все эти тысячу раз, я повторял бы — да. — Признай, — Чуя взял его руки в свои, — мы с тобой два, до беспамятства влюбленных идиота. Дазай откинулся на кровать и, широко раскинув руки, уставился на него. Задумчиво наклонил голову вбок и грустно вздохнул. — Я беспокоюсь о тебе. Я… Чуя резко подался вперед и накрыл его губы своими. Осаму удивленно моргнул, затем улыбнулся. — Отлично намекнул заткнуться. Накахара тихо засмеялся. — Просто подумал, что давно не касался тебя…так. — Потому что, я не привлекаю тебя, как прежде? — голос Дазая дрогнул. Чуя же, ошарашенно на него уставился. Как подобное вообще могло прийти в его голову. Он навис над ним, угрюмо всматриваясь в опечаленные глаза. Да, много времени они не прикасались друг к другу. Ночами, либо тихо шептались под одеялом, либо спали, крепко обнявшись, сплетя руки и ноги. Дальше простых поцелуев Чуя не заходил. Сдерживался каждый раз. Не потому, что Осаму стал меньше его привлекать, нет. Он всего лишь боялся сделать ему больно. Ведь Дазай из той категории людей, что стиснув зубы, будет до последнего терпеть боль и лгать, что с ним все хорошо, чем признается в обратном. — Вздор. Какой же вздор, — Накахара, оперевшись на одну руку, второй начал снимать с него одежду, не обращая внимания на удивленный взгляд желтых глаз. Стянул широкую, белую рубашку, оголяя грудь, неторопливо потянул шнурок на штанах. А когда пальцы забрались под резинку трусов и медленно потянули вниз, Чуя затаил дыхание. Казалось, что вместе с ним перестал дышать и Дазай. Он завороженно наблюдал, как смуглая ладонь заскользила по светлому животу, очерчивая каждый изгиб, оглаживая рельефный пресс и мелкие шрамы, заработанные еще с мальчишеских лет. Они оба завелись слишком быстро. — Осаму… — тихо позвал Чуя, прижимаясь к его лбу своим. Потемневшие голубые глаза с упоением наблюдали за поалевшими щеками, искусанной пухлой губой и вздрагивающими длинными ресницами. До чего он был прекрасен и хрупок в этот момент. — Ты дьявольски красив. Дазай, скрывая пылкий румянец, отвернулся. Но Чуя, хрипло смеясь, обхватил пальцами его подбородок и вовлек в горячий поцелуй. И Осаму сдался. В тот же миг обвил его шею руками и сам стал нетерпеливо целовать. Они страстно сталкивались языками, покусывали губы друг друга, и тяжело дышали. Теплые, шершавые руки Чуи заскользили по груди, по его талии и бокам. Он невольно вспомнил их первую ночь, когда не мог насладиться этим телом вплоть до самого утра. А ранним днем, с каким-то упоением и нескрываемым удовольствием наблюдал, как Осаму, кряхтя и громко проклиная его, скрылся за дверьми ванной. Дулся полдня, а после сам стал ластиться, словно кот и требовать внимания. — Я не фарфоровый, Чуя, — низкий голос вырвал его раздумий. — Мы разве куда-то торопимся? — спросил он и наклонился, покрывая мелкими поцелуями тонкую кожу на шее, проходясь губами по кадыку и ключицам. Дазай нетерпеливо раздвинул ноги, с немой мольбой в глазах. — Ну же… Чуя хрипло засмеялся и нехотя отстранился, оглядываясь вокруг. Под рукой, как на зло, ничего не оказалось. Он соскользнул вниз под одеяло и шире развел стройные ноги, опаляя кожу горячим дыханием. Длинные, дрожащие пальцы тут же зарылись в рыжие волосы. Дазай блаженно закатил глаза, кусая и без того порядком опухшие, израненные губы. Воздух перед глазами плавился, все вокруг плыло, дыхание сбилось. Он терялся в чувствах, не понимая больно ему или хорошо. Ерзал спиной и ягодицами на влажной от пота простыне и выгибался в спине. Своим языком и пальцами, Чуя мог довести его до беспамятного, неадекватного состояния. Вся гордость и выдержка, просто летела к чертям. Убрав с глаз взмокшие пряди, и задыхаясь от нехватки кислорода, Дазай потянул Чую за волосы, заставляя его вынырнуть из-под толстого одеяла и вновь впиться в искусанные, измученные губы, жадным поцелуем. — Будет немного больно, — все же предупредил Чуя. Осаму стал нетерпеливо ерзать под ним. — Обними меня и расслабься. Дазай, давно отвыкший от подобного, сжал ногами его бока, а пальцами крепко стиснул простыню. — Расслабься, — снова повторил Чуя. — Ты слишком зажимаешься. С трудом выдохнув, Дазай смахнул слезы и, краснея, процедил сквозь зубы «прекрати уже все комментировать». Он прильнул к нему всем телом, поглаживая грудь, широкие плечи и уткнулся носом в его шею. Почувствовав, что Дазай, наконец, расслабился, Чуя плавно толкнулся в желанное тело и замер. — Чуя, — жалобно простонал Дазай, — я выдержу. Глухо зарычав, Накахара все-таки сорвался. Комната заполнилась громкими стонами, тяжелым дыханием и пошлыми шлепками. Чуя брал его медленно, неотрывно глядя на затуманенные похотью и желанием глаза. Сплетал их пальцы, а потом дико ускорялся, заставляя любовника срывать голос и закатывать глаза в эйфории. Он покрывал лицо, тело короткими, спешными поцелуями, и не мог сдержать счастливой улыбки. Скоро все будет, как прежде. Скоро они покинут проклятый Джером. Еще немного и им не придется прятаться от всего мира. Тело под ним содрогнулось в оргазме, а дрожащие пальцы впились в покрытую испариной кожу на спине. Чуя тихо зашипел, от того, что его слишком сильно и горячо сжимали в себе. Не сдерживаясь, до боли он вцепился пальцами в бедра и излился внутрь. Их долго не отпускало оцепенение. Оба тяжело и часто дышали, плотно прижавшись друг к другу, несмотря на жар стоящий в комнате. Дазай не шевелился, зарывшись носом во влажные, рыжие волосы, а Чуя слушал бешеное сердцебиение возлюбленного, лениво поглаживая бока и стройные ноги. Не хотелось шевелиться и разрывать объятия. Но Накахара, переселив себя, вышел из его тела и плюхнулся рядом устало, сонно зевая. — А раньше, помнится, нам и ночи не хватало. Дазай покраснел и перевернулся на другой бок. Крепкие руки тут же обняли его со спины. — Оно так бьется из-за меня? — спросил он ласково.

***

Джером пустел. Людей там и раньше было не много, но после массовых, жестоких убийств большинство из них стали покидать свои дома. Под покровом ночи увозили зараженных членов семьи, оставляя все вещи и прежнюю, тихую жизнь. Уезжали даже те, хворь которых не коснулась. Это был либо страх, либо преддверие чего-то нехорошего. Однако, продолжалось это недолго. Отряд, который занимался отстрелом больных, на одном из заседаний предложил вести дежурство на дорогах и по ночам. Потому что нечего нелюдям покидать Джером, как выразился Итон. Они считали себя героями. Спасителями и страдальцами. Страдальцами, потому что брали на себя грех за убийство человека. Но проповедник уверял их, что никакого греха они не совершают, потому что убиваемые, уже не люди. Чуя знатно нервничал, ожидая вестей от доктора Коннора. Два дня прошли, но никакого отправленного транспорта было не видать. Видимо, он где-то застрял, так и не добравшись до городка. Солнечная, ясная погода изменилась за один день. Дождь не останавливался третьи сутки, превращая и без того плохие дороги в глубокие водяные ямы. Где-то грязь была по колено, а где-то лужи, настолько глубокие и широкие, что приходилось обходить их целиком, либо искать другой путь. Вывести Дазая из дома он не мог, так как улицы патрулировались. А с каждым днем, желающих вступить в отряд становилось все больше. Осаму едва волочил ноги, а глаза его были слишком пугающими для фанатичных джеромовцев. Тут и разбираться не стали бы, зараженный он или нет. Нынче любое убийство сходило им с рук. Что станется, спрашивал Дейв, если в итоге каждый из них заразится. На что проповедник отвечал: «Кто безгрешен, тому и хворь не страшна». Интересно, верил ли он сам в то, что говорил. Или это были заранее придуманные, отрепетированные перед зеркалом ответы. После очередного скучного собрания, Чуя, как всегда, возвращался домой, но его окликнул и остановил Теодор. На нем был огромный, черный плащ, старая потертая шляпа и ружье висело на плече. Накахара задался вопросом, скольких он успел убить из него. И чувствовал ли хоть немного горечи из-за отнятых жизней. Судя по его самодовольному лицу — нет. А даже наоборот. Он испытывал гордость и был доволен собой. — Сосед! Чуя окинул его нетерпеливым взглядом. — Я к тебе с предложением обратиться хотел, — сказал он, облизывая толстые, сухие губы. — Как тебе идея, к нашему отряду присоединиться? Все равно без дела слоняешься, да все книги свои читаешь. Займись лучше делом полезным. Полезным? Жестокие убийства для них полезное дело? Чуя содрогнулся от отвращения к этому человеку. — Я не сторонник насилия, — ответил Накахара. — Тьфу ты! — разочарованно выплюнул Теодор. — И чего ради Итон Мелвина к тебе отправил. Говорил же, задние даст, хуже чем… — Что? — испуганно перебил Чуя. — Мелвина, говорю, за тобой отправили. Думали, дома ты уже будешь. А вон он, тут стоит. Чуя больше не слышал ни единого слова. Никогда прежде он не испытывал такого страха и паники. Не дослушав ворчливые возмущения Теодора, он, сломя голову бросился домой. Бежал по глубоким, грязевым лужам, не обращая внимания на бьющий в лицо крупный дождь и холодный ветер. Сапоги были полные воды и противно хлюпали. Одежда намокла, волосы выбились из хвоста и свисали сосульками. Его трясло от ужаса, что он не успеет. Что, если Мелвин, как в прошлый раз, решит подняться наверх и увидит Дазая. Промолчит ли он, как в первый раз. Нынче еще и состоя в отряде, пусть и вступил в него поневоле. Чуя, тяжело дыша, толкнул низкую, деревянную калитку и даже не сняв сапоги, влетел в дом и замер. Жар ударил в лицо, затем холод, медленно пробирающий каждую часть тела. Взгляд лихорадочно бегал с усталого, отрешенного лица Дазая, на испуганное, растерянное Мелвина. Он держал в одной руке ружье, а в другой маленький, железный крестик, что висел у него на шее. Что-то остервенело шептал, приложив его к тонким, искусанным губам. — Мелвин… Он вздрогнул, прижался спиной к стене, направив оружие теперь на Чую. — Это не то, что ты подумал. Отпусти оружие, — попросил он спокойным голосом, подняв руки в мирном жесте. — Давай мы сначала поговорим. — Как? Как?! — крикнул Мелвин. — Он был мертв! Я своими глазами видел. — Он не умирал, он… — Ложь! — Болезнь отступила, — сказал Чуя, с трудом пряча тревогу. — Он пришел в себя на следующий день, после твоего визита. — Я несколько дней только и делаю, что закапываю трупы, либо сжигаю их, — сказал Мелвин с паникой в голосе. — Я видел лицо мертвого человека. Знаю, как они выглядят! Дазай опустил голову, а Чуя нахмурился. — Мы не знаем, с чем имеем дело. Согласись. — Знаем! Это проклятие! Бог нас проклинает! — Когда ты болен, твоя мать обращается к Богу или врачу? — крикнул Накахара. — Это болезнь, а не проклятие! И мы понятия не имеем, как она действует. На всех одинаково или по-разному. Может, сейчас сотни убитых, лежат живые в своих могилах! А скольких вы уже сожгли. — Нет.… Нет! Я должен спросить у проповедника. Он говорит с Богом. — Люди не говорят с Богами, — сказал Чуя, отрешенно. Мелвин оскорблено вскинул глаза. Ружье вновь оказалось направленно на него. — Если твои слова правдивы, то я не выдам вас. Но если ты лжешь, клянусь… Не опуская оружие отца, он медленно отошел к двери, нащупал руками деревянную ручку и выскочил во двор. — Это конец, — сказал тихо Дазай, закрыв глаза. — Уходи, пока они не пришли. — Я никуда без тебя не уйду. Чуя побежал наверх, отворил двери шкафчика и высыпал из него все содержимое. Вытащил самую теплую одежду, плащ и бегом помчался вниз. — Чуя, — взмолился Дазай, — прошу тебя. Накахара нахмурился, дрожащими руками надел на него кофту, принес стоящие в углу сапоги, натянул их на замерзшие, холодные ноги. Накинул плащ на его плечи и затянул шнурок вокруг шеи, чтобы он не соскользнул. Сам он уже был собран, поэтому, не медля ни секунды, легко поднял его на руки и вышел во двор. Пусть Осаму и начинал понемногу ходить, хватало его не больше чем на пять минут. Ноги начинали обессилено подкашиваться, и он падал. Чуя надеялся, что им удастся незаметно выбраться хотя бы на окраину города. Туда, где людей почти не бывало. Старый парк, где они когда-то смотрели на звезды. Все, думал Чуя, ринутся проверять дороги и обыскивать людей, с которыми они близко контактировали. Только бы успеть. Дазай на его руках мелко дрожал и все повторял безостановочно «Уходи. Ты еще можешь спастись». И они спаслись бы, если бы не липучая грязь, по которой скользили ноги. Обманчивые лужи, в которые, порой, уходил весь сапог целиком. Противный, холодный ветер, силой толкающий их назад и от которого слезились глаза. Капли грязи, что обрызгивали все тело, крупный дождь, мелкими ручьями стекающий по лицу. Вся природа обернулась против них в этот день. — Вот они! — крикнул Итон грубым, прокуренным голосом. За спиной послышался лай собак и звук заряжаемого оружия. Всего за долю минуты их взяли в плотное кольцо, закрывая пути к отступлению. Теодор смотрел на него с нескрываемым отвращением, а Мелвин стоял с низко опущенной головой, нервно сминая края потертой шляпы в руках. К ним присоединились юноши, не старше восемнадцати лет. Довольные пойманной жертвой, весело пихали друг друга в плечо, споря кто сделает первый выстрел. Еще через минуту подбежал Дейв, а с ним еще трое мужчин. В отличие от молодых, они были хмуры и задумчивы. Никто не говорил. Все молчали. Чего они ждали, Чуя понял, когда возле них встал сам проповедник, весь облаченный в черное, и окинул их надменным взглядом. В одной руке он держал Библию, а другой край шляпы, чтобы ту не унесло ветром. В холодных серых глазах плескалось столько отвращения и осуждения, что будь его воля, он бы самолично сжег их на месте. Но статус не позволял. Проще было озвучивать верующим болванам свои желания, выдавая их за господни. Чуя никогда не мог понять этих чувств. Как можно настолько сильно верить в то, существование чего само по себе под сомнением и не доказано. Слепо следовать за человеком, который сам же называет себя святым, безгрешным и говорящим с Богом. Неужели Бог говорил ему — сжигай и убивай. Неужели, Бог дал ему право распоряжаться чужими жизнями. Но есть ли смысл упрекать в вере одних лишь джеромовцев. Когда это жизнь была легкой. Все человеческое существование, это сплошное испытание. Столкновение с проблемами, нищетой, безысходностью и горем. Порой настолько сильным, что слабому человеку надо во что-то верить, чтобы жить дальше и продолжать бороться. И тогда он обращается к вере. А в каждой вере находится свой проповедник. — Ты пытался помочь бежать дьяволу, — сказал он ледяным голосом. — Это делает тебя соучастником преступления. Накахаре было плевать, кем считает его человек, облаченный в черное. Кем считает его добрая половина Джерома. Он думал лишь об одном, как выбраться из плотного кольца и бежать. Как вывести Дазая из проклятого города и забыть его, как страшный сон. Что предпринять, чтобы эти одержимые, фанатичные люди отпустили его. — В чем нас обвиняют? — спросил Чуя дрогнувшим голосом. — В чем?! — взревел Теодор. — Ты укрывал дома больного холерой. Солгал нам, что брат твой уехал. Один Бог знает, скольких вы успели заразить. Твари проклятые! Сжечь вас мало! — Болезнь не заразна! — крикнул Чуя. — Если бы вы хоть немного пошевелили мозгами, то могли бы догадаться и сами. Страдает только зараженный. — Ложь! — Дейв сплюнул на землю. — Сегодня утром заразилась моя вторая дочь. Моя Шена! Честные господа отправили ее на тот свет, пока она не натворила глупостей, — он окинул благодарным взглядом всех присутствующих. — Она последние сутки не отходила от Дебры. И вот чем это закончилось. Скажешь мне тут, что болезнь не заразна. — Ты ненормальный… — прошептал Чуя. — Довольно! — холодным голосом перебил их проповедник. — Я выслушал достаточно. Ваши души черны, как ночь. Но Бог милостив. Я даю вам время, пять минут, на прощальную молитву. Раскайтесь в грехах. — Вы, правда, не понимаете? Он не заражен. Он такой же, как и мы! — сказал Накахара, чувствуя нарастающий гнев и безысходность. — Он чудовище! — Итон поднял с земли, довольно увесистый, тяжелый камень, и швырнул его в Дазая. Тот, тихо всхлипнул и обеими руками схватился за рассеченную бровь, из которой на лицо потекла теплая кровь. Чуя горящими от злости глазами, прижал его к себе, закрывая голову обеими руками и заслоняя своим телом. — Вы называете нас чудовищами, а на деле, чудовища здесь только вы! Какое у вас есть право распоряжаться чужими жизнями! Решать, кому жить, а кому нет! Вы просто тупоголовая шайка кретинов, возомнившие себя Богами! А проповедник ваш, слышит лишь один голос — свой! Когда совсем близко прозвучал громкий выстрел, и на щеки брызнула теплая кровь, Дазай едва не потерял рассудок. Широко распахнув глаза, с бешено колотящимся от страха сердцем, он смотрел, как Чуя, болезненно морщась, схватился за рассеченную щеку и, превозмогая боль, ласково улыбнулся. — Ничего не бойся, Осаму. Мы еще… Новый выстрел прозвучал так же внезапно, как и первый. Чуя с секунду смотрел на него пустыми, потухшими глазами, прежде чем замертво свалиться в лужу. Дазай посмотрел на его голову, в которой зияла огромная дыра. Кровь лужицей стала собираться вокруг тела, смешиваясь с грязью и дождевой водой. Кто-то позади восхищенно присвистнул и громко поздравил стрелка. Он таким же пустым взглядом смотрел на мертвое тело перед собой и прошептал замерзшими, синими губами. — Теперь я понимаю, что ты чувствовал. И прости… Я был жесток. Он видел, как за его спиной сын Теодора поднял средних размеров камень. Видел, как они все смотрели на него и ухмылялись. Видел Мелвина, который вовсю лил слезы, несмотря на злой, раздраженный взгляд отца. Ему было все равно. Минуту назад одним выстрелом они убили сразу двоих. Мелвин спихнул руку отца со своего плеча и сломя голову ринулся к нему. Старший Теодор возмущенно прикрикнул. — Проваливай! Иначе попадешь под раздачу, плакса. Но он, не обратив на него внимания, упал перед Дазаем на колени и сильно встряхнул его за плечи. — Я совершил ошибку! Я совершил ошибку, которую никогда себе не прощу. Эта боль и сожаление будут преследовать меня до самой могилы. Но клянусь, что буду молиться о вас. Сильному желанию даже смерть не станет помехой. Мелвин испуганно вскрикнул и отскочил, когда тяжелый камень опустился на голову Дазая. Почему он не проронил ни одну слезу? Почему смотрел на тело любимого столь пустым и отстраненным взглядом? И то верно. Он был мертв. А мертвые не плачут.

***

— Пять лет. Пять лет у меня ушло на то, чтобы переманить тебя из агентства этих святош. Прости, но не могу не спросить, что сподвигло тебя наконец оставить этих скучных ребят и присоединиться к нам? — Мори отлип от лицезрения ночных огней Йокогамы и перевел довольный взгляд на гостя. — Всю свою жизнь я что-то ищу… — Дазай задумчиво посмотрел на бокал с вином в своих руках. — И думал, что найду это в агентстве. — Ты думаешь найти здесь то, что не сумел найти там? — Огай отошел от огромного панорамного окна и сел на кожаное кресло, напротив Дазая. Элиза бегала вокруг них, размахивая новой куклой, словно самолетом. Огонь тихо потрескивал в камине и приглушенно играла музыка. — Кто знает, — ответил Дазай, не желая продолжать эту тему. — А я ведь так и не представил тебе твоего напарника, — Мори усмехнулся. — Ваши способности идеально подходят друг другу. Надеюсь, вы подружитесь. Все-таки я жаждал этого дуэта долгих пять лет. Дазай равнодушно пожал плечами. Зачем дружить с тем, с кем на пару будешь убивать людей, подвергать пыткам, а затем закапывать их трупы. Тут можно обойтись и без теплых отношений. Игра в семью ему порядком наскучила еще в агентстве. А здесь она будет просто смехотворной. Массивные дубовые двери слегка приоткрылись. Послышались легкие шаги и тихое покашливание. Дазай сидел спиной к будущему напарнику и даже не проявил никакого интереса. Не повернулся и не посмотрел, как он выглядит. Какая к черту разница. — Вызывали? — раздраженно спросил Чуя. Он терпеть не мог, когда босс вызывал его к себе посреди ночи. Особенно после тяжелых изнурительных заданий. Мори поставил бокал с вином на стол и весело хлопнул в ладони. — Чуя, познакомься с новым напарником! У Накахары тут же желваки заиграли на лице от злости. И ради этого он позвал его в столь поздний час? Ради очередного придурка, которого убьют на первой же миссии? А если нет, то он прикончит его сам. Достаточно стянуть перчатку и прикоснуться к надоедливому ублюдку. Наплести очередную байку боссу будет совсем не сложно. Уже седьмую за месяц. В которые Мори, конечно же, только делал вид, что верит. Дазай поднялся с таким же недовольным выражением лица. Увидев, как оба резко замерли, ошеломленно глядя друг на друга, остановилась даже Элис. Мори нахмурился. — Вы знакомы? — спросил он. Дазай закрыл глаза, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Чуя стянул шляпу и спрятал за ней лицо, чтобы никто не видел его дрожащие губы и лицо, искривленное гримасой боли. Они не были знакомы. Они не знали друг друга. Но они помнили. Помнили, через обрывки снов и расплывчатые образы. — Сильному желанию даже смерть не станет помехой, да? — сказал Дазай, улыбаясь. Первый раз за долгое время по-настоящему. Искренне. Чуя отнял шляпу от лица и заворожено уставился на ямочки на его щеках и глаза, переполненные тепла. Губы сами растянулись в ответной улыбке. — Жизнь выбрала для нас лучшее время.