Немного ссор, немного кружев

             Капюшон слетает от ветра почти сразу, как Ваня выходит из магазина, но руки заняты, никак не поправить. Он бредет, периодически проскальзывая по слякоти. Вроде хороший район, новостройка, все дела, но двор не чистят, как и везде. Одну руку тянут два набитых под завязку пакета, другую – мешок кошачьего туалетного наполнителя. Как обычно, все нужное закончилось одновременно. В наушниках начитывает Бульвар, и это единственное примиряющее с жизнью.       Ваня почти доходит до подъезда и прикидывает, как достать ключи, когда пакеты начинают вырывать из рук. Он реагирует на автомате: замахивается мешком с наполнителем, толком не разглядывая, кого бьет. Рудбой – ошарашенный и встрепанный – что-то говорит, но у Вани так и торчат наушники, поэтому он нихуя не слышит. Трясет головой, один наушник выпадает. – …дерешься, я же помочь хочу! – Ты меня преследуешь. Опять. – Я увидел, что у тебя руки заняты, а ты кидаешься! Совсем уже озверел? – Увидел где? В моем дворе? Совершенно случайно?       Рудбой теряется, переступает с ноги на ногу, отводит взгляд, но все равно тянет пакеты на себя. Ване становится его немного жалко, поэтому он разжимает руку, позволяя забрать тяжелое. – Ну что стоишь? Этаж забыл? Шевелись, а? Холодно.       Поднимаются в тишине, Ваня выдергивает второй наушник и сверлит Рудбоя взглядом. Тот упорно смотрит куда угодно, но не на Светло. Это неожиданно веселит, хотя смешного в ситуации мало. Рудбой больше месяца таскается за Ваней: пишет, звонит, приезжает, снова присылает пиццы и всякую ерунду. А Ваня все это игнорирует. Не отвечает, не открывает, не разговаривает. Пиццы, правда, берет, да.       Рудбой – это отсос, постыдная дрочка, юбка и сводящие с ума воспоминания. Светло помнит все, будто было вчера: ощущения, запахи, эмоции. Он дрочит этот месяц так часто, как не дрочил в пятнадцать. Собственная зависимость бесит, выводит из себя. Но пока Рудбоя нет рядом, можно представить, что это все приснилось, причудилось в трипе. Сейчас, в тесной кабине лифта, Ваня смотрит на заросший щетиной подбородок, и вспоминает, как он чувствовался на бедре. Смотрит на чуть потрескавшиеся губы и думает о том, как вкусно их целовать. Руки в ярких кичливых татухах, крепко сжатые на ручках пакетов, гонят мысли туда, куда Ваня даже сам себя боится пускать. Щеки опаляет румянцем. Он разворачивается лицом к дверям. Вот поэтому и не отвечает, не открывает, не разговаривает. В квартиру заходят в молчании. Ваня стаскивает ботинки, наступая на задники, относит наполнитель в туалет и только потом забирает у Рудбоя покупки, чтобы с ними уйти на кухню. Тот топчется на пороге, не раздеваясь и не проходя. В руках у него какой-то красивый небольшой плотный пакет черного цвета и с атласными ленточными ручками. Светло натыкается взглядом на то место, где в прошлый раз все случилось, и спотыкается на ровном месте. Присутствие Рудбоя нервирует, выводит из равновесия. Ваня долго раскладывает продукты, хотя обычно ему лень разбирать их сразу. Тянет время. Успокаивается.       Он несколько раз медленно выдыхает, считает про себя до десяти и решительно направляется в прихожую. – Ну и долго это будет продолжаться? – Ты мне это скажи. Не я же от тебя бегаю. – Рудбой говорит расстроенно, но твердо, уверенно. Ване, наверное, льстит его упорство. А вот свое – где-то в глубине души раздражает. – Я уже тебе сказал: это было случайностью! Я не ношу юбки, я не ебусь с мужиками, не дрочу им и ничем таким не занимаюсь. Случайность. Все. Не надо сюда таскаться. – Да при чем тут юбка? Что ты к ней привязался? Я разве что-то говорю про нее? Нет. Я просто… хочу общаться.       Ваня уже почти решает пригласить Рудбоя войти, когда снова цепляется взглядом за пакет. На нем неброская надпись, строгий шрифт, что-то знакомое. Светло роется в памяти, пытается вспомнить. Рудбой внезапно тушуется и убирает руку с пакетом за спину. И Ваня вспоминает. Нижнее белье. Дорогое, кажется итальянское. Ебаное нижнее белье. Женское. Вспыхивает, сразу, резко. Кажется, даже уши пылают от стыда. Волна ярости и злости поднимается моментально. – Что там? – Он говорит сквозь зубы, глядя прямо в глаза. – Ничего. В другой раз отдам. – Рудбой сам, кажется, краснеет, облизывает губы. – Ты сейчас все не так поймешь. Давай мы просто поговорим. – Он выставляет перед собой руку в примирительном жесте, но Ване уже плевать. – Еще раз: что там у тебя? – Он протягивает открытую ладонь вперед, шевелит пальцами. – Давай. Раз это очередной щедрый подарок, давай сюда.       У Рудбоя поникают плечи, он обреченно протягивает пакет, вешает его Светло на пальцы. Успевает легко, ласково погладить, отчего у Вани против воли бегут мурашки.       В пакете – красивая коробка из плотного матового картона, такого же цвета. Руки дрожат. Он не снимает целиком крышку, просто заглядывает, но уже знает, что прав. Внутри коробка яркая, насыщенного алого цвета, а белье – черное. Контраст бьет по глазам. Он не смотрит на Рудбоя. Пялится на обувную полку, стоящую справа от входа. Старается держать себя в руках, чтобы не запустить коробкой в рожу. Обидно. И горько. И любопытно, но совсем немного. Не так, как обидно. – Пошел вон отсюда. Забирай свои ленточки и пиздуй. И чтобы я тебя больше не видел. – Говорит тихо, отрывисто, очень старается, чтобы голос не дрожал. – Ваня… – Я сказал, вали. – Я не хотел тебя задеть, это просто… – Да. Это просто подарок. Почему бы не подарить другому мужику белье в рюшах, да? По-дружески? Без всяких намеков, да? – Ваня повышает голос, сам не замечает, как. – Иди нахуй. – Знаешь, что? – Рудбой неожиданно придвигается ближе, нависает, смотрит сердито. – Не веди себя так, будто я какой-то ебучий насильник! Я не сделал ничего, за что со мной можно… вот так! – Он тычет в Светло пальцем, тоже повышает голос. – Я тебя не обидел, нам было охуенно! Я ведь тебе тоже нравлюсь! А ты, блядь, ломаешься, как баба. Не потому что юбка, а потому что не хочешь найти у себя яйца, чтобы признаться, что тебе со мной хорошо было!       Ваня мотает головой, он не собирается слушать о себе всякую хуйню от человека, дарящего ему женское белье. Он с силой толкает Рудбоя в грудь, чтобы не так близко, чтобы не так остро и опасно. Пытается сунуть ему в руки пакет с коробкой, но тот не берет. Крышка соскальзывает, а содержимое валится на пол. Они оба смотрят на легкие черные тряпочки, рассыпанные по ламинату, молчат. Рудбой разочарованно выдыхает, одаривает Ваню очень грустным взглядом. Разворачивается и уходит, громко хлопнув входной дверью.       Светло садится прямо там, на пол. Начинает собирать вещи в коробку. Он берет в руки чулок. Полупрозрачный, плотный, приятный. У него нет широкой резинки, которую Ваня видел на своих девочках. Только тонкая, украшенная кружевом, полоска и какие-то петельки. А еще вертикальная строчка от верха до низа. Красиво. Он перебирает нейлон пальцами, гладит, наматывает себе на кисть, стягивает. На коже чувствуется охуенно. Ваня знает, что не должен заводиться. Что это край, дальше некуда. Но думает, представляет, уже почти фантомно ощущает, как чулок мог бы скользить по пальцам, стопе, икре, колену. Его дыхание поверхностное и быстрое, пульс ускоряется.       Ваня аккуратно кладет чулок в коробку, подбирает второй. Останавливается на минуту на кружевной вставке, рассматривает. Выглядит строго, но не вычурно. Изящно. Убирает и его, напоследок проводя пальцами по гладкой приятной ткани.       Следующими попадаются… да, трусики. Они крошечные, из прозрачной легкой ткани и с такой же кружевной отделкой, как на чулках. Ваня падает во всю эту тонкую, невесомую красоту и не может остановиться. Он накрывает трусиками сжатую в кулак ладонь, на пробу двигает рукой, распрямляет пальцы – проверяет. Ткань поддается неохотно, она эластичная, но удивительно плотная. У него пересыхает во рту. Переворачивает трусики, рассматривает их заднюю часть. Широкая часть не сужается совсем, до нитки, а почти такая же, как спереди. И также немного кружева, по самому краю.       Ваню почти колотит. Картинка в голове слишком яркая, он никогда не жаловался на фантазию. Черное, почти прозрачное белье на его бледной коже будет смотреться красиво. Оно достаточно сдержанное, чтобы не выглядеть глупо и… слишком женским? Зря он ляпнул Рудбою про рюши. Мысль о хлопнувшей двери и расстроенном взгляде почти сбивает все зарождающееся возбуждение, но только вот следующая заставляет сжать себя прямо через джинсы. Рудбой, который выбирал для него белье. Перебирал невесомые тряпочки, отметая слишком пышные и аляпистые, украшенные какими-нибудь бантами и оборками. Ваня знает, что Рудбой представлял, думал о нем, о его ногах, затянутых не плотным белым хлопком, а полупрозрачным нейлоном. Думал о том, как трусики не столько прикроют ягодицы, сколько откроют, украсят тонкой кружевной каймой. И о том, что Ваниному члену будет тесно, что ткань будет плотно обхватывать, сжимать, слегка давить, на грани дискомфорта, – тоже наверняка думал.       Ваня старается не замечать возбуждения, игнорируя и делая вид, что просто наводит порядок. Подбирает последнюю вещицу. Пояс. Он плотней, чем все остальное, с какими-то лентами-резинками-застежками. Светло рассматривает его и понятия не имеет, как это нужно надевать и куда крепить. Укладывает на внутренней стороне крышки от коробки, расправляет все тесемочки, находит ряд крючков, которые и застегивают весь пояс. И резинки с непонятными защелками, которые, видимо, и должны не давать чулкам сползать с ног. Две плотные резинки спереди, две – сзади, на ягодицы. Он гладит, ласкает пальцами пояс, перебирает всю эту сложную непонятную конструкцию. Обмирая от восторга и жгучей смеси чувств, убирает в коробку, немножко сдвигает там трусики и чулки, чтобы все это лежало красиво. Идеально.       Осознание вышибает воздух из легких. Рудбой выбирал внимательно, так, чтобы понравилось, чтобы подошло. Не ему, а самому Ване. А Ваня в ответ чуть ли не по роже. Потому что стыдно. Потому что страшно признаться. Рудбой знает, увидел в нем что-то еще тогда, вот и притащил сомнительный, но роскошный подарок. Это не юбка бывшей, которую просто не успели выкинуть и которая случайно попалась под руку. Это – его личное, персональное сокровище. А второе свое, личное и персональное, он прогнал и обидел. Рудбой, который притягивает давно и основательно, еще до истории с юбкой, вдруг появляется в Ваниной жизни, принимает как-то легко и безоговорочно. Поддерживает грязное и сокровенное, что Светло прячет даже сам от себя, не высмеивает, а восхищается. Не заканчивает знакомство на разовом трахе, а настойчиво пытается стать ближе. И… ухаживает?       Ваня пугается так, что забывает дышать. Представляет, что все, не будет никаких рудбоев и ухаживаний, никакой грубоватой заботы и пожирающего желания. И останется Ваня наедине со своими стыдными фантазиями и ощущением собственной неправильности. Никакой поддержки и восхищенных мягких взглядов.       Он закрывает коробку, вскакивает на ноги. Мечется по дому в поисках телефона, пока не вспоминает, что так и не достал его из куртки. Он понятия не имеет, что написать или сказать. Зато знает, что хочет сделать. Сам себя боится, но знает – четко и откровенно. “Я зря психанул” “Извини, а?”       Ответа нет. Ваня нервничает, руки немного дрожат, но уже не от возбуждения, от волнения, что все испортил. Что Рудбой не вернется. “Оно охуенное. Спасибо”       Он достает из коробки пояс, раскладывает на постели. Фотографирует. “Но мне нужна помощь. Хуй знает, как это надевать” – и прикрепляет фото пояса. “Вернись, пожалуйста” “Только дай мне час”       Ваня отключает звук на телефоне, медленно раздевается, достает свежее полотенце и идет в ванную. Некоторое время просто смотрит на себя в зеркало, пытаясь найти что-то такое, новое, незнакомое. Будто у него на лбу теперь должно быть написано “Я СОБИРАЮСЬ ТРАХНУТЬСЯ С МУЖИКОМ”. Отражение – обычное, только лихорадочный взгляд и неровный румянец выдают. Стыд, густо замешанный на возбуждении, плавит мозг. Светло не думает, что будет делать со всеми своими приготовлениями и предвкушениями, если Рудбой не приедет. Он думает о том, удастся ли ему ни разу не подрочить до его приезда.       Ваня выходит из ванной в полотенце, идет в комнату, оставляя мокрые следы на полу. Снимает телефон с блокировки попытки с третьей, влажные пальцы соскальзывают. Это объяснение нравится Светло больше, чем то, в котором его трясет от возбуждения и нервозности. Часы показывают, что прошло тридцать пять минут. Тридцать пять минут самого стыдного и неловкого времени наедине с собой, которое когда-либо проводил Ваня. Ему кажется, что он даже скрипит от того, как тщательно себя драил. Мылся, стараясь не трогать полувставший член, знал, что уже не сможет остановиться, если дотронется. Проводил по животу, ногам мочалкой так сильно, что кожа в некоторых местах сейчас все еще горит, а легкий запах геля для душа чувствуется до сих пор. А еще саднит между ягодицами. Немного, но остро. От попыток… чего-то, чему Ваня названия давать не хочет. Первый раз скользнув пальцами дальше, под яйца, он чуть не растянулся на влажном кафеле. Ноги просто не держали. Неудобно, стыдно, сладко. Никакой растяжки, конечно, толком не получилось. Пусть Рудбой с этим разбирается, раз весь такой опытный. Если приедет. Никакого ответа в телефоне до сих пор нет.       Ваня старается вести себя так, будто ничего не происходит. Подумаешь, принял душ, запихивая себе мыльные пальцы в задницу. Подумаешь, нихуя не соображает от возбуждения. Подумаешь, собирается обрядиться в дорогущее женское белье. И трахнуться с Рудбоем. Принятое решение, что да, хочет по-настоящему, да, с Рудбоем и желательно как можно скорее, держит якорем, не дает сорваться в истерику. Или в дрочку. В истерическую дрочку? Смешно. Ха-ха.       Вытирается старательно, не пропуская ни одного участка кожи, даже между пальцами на ногах. Когда проходится мягкой пушистой тканью между ягодиц, надавливает сильнее, нажимает. Закусывает губу, но тихий стон все равно срывается. Мысль о том, что на кровати будет удобней, можно попробовать еще раз, со смазкой, навязчиво вертится в голове, но Ваня не хочет ее обдумывать. Он верит, хочет верить, что Рудбой вернется.       После душа прохладно, хотя лицо и щеки горят. Светло достает из шкафа простую клетчатую рубашку, надевает. Задницу и ноги она, конечно, не греет, но Ваня чувствует себя немного комфортней.       Коробка с бельем прямо по центру кровати смотрится как-то торжественно и глупо, Светло придвигает ее ближе к себе, откладывает крышку. Перебирает пальцами содержимое, гладит, любуется. И почему-то улыбается. Пару минут пытается сообразить, что и в какой последовательности надевать, и решает начать с чулок. Пояс он сам все равно не застегнет, а трусики… Они будут давить, член уже сейчас твердый и в трусиках точно будет тесно. Ваня шумно сглатывает. Хочется попробовать скорей. И оттянуть момент подольше – тоже хочется.       Он садится на кровать, берет в руки первый чулок, пытается присобирать его гармошкой, хотя и получается не сразу. Первое прикосновение, к кончикам пальцев на ногах, пускает мурашки по всему телу. Нейлон гладкий и скользкий, раскатывается по ступне сам собой. Ваня тянет выше, аккуратно, бережно. В чулке ноге неожиданно теплей, но ощущение на коже – наоборот, прохладное. Это пиздец приятно. Он распределяет ткань на колено, выше. Резинка с кружевной оторочкой сжимает слабо, почти незаметно. Сейчас чулок еще держится, но наверняка будет сползать без пояса. Светло громко, часто дышит. Вытягивает ногу, затянутую полупрозрачной черной паутинкой, сгибает-разгибает колено, крутит ступней. Охуенно. Это смотрится охуенно.       Второй чулок поддается легче и быстрей, Ваня тихо смеется от мысли, что скилл прокачан. Он гладит себя по ногам, скользит ладонью по коленкам, спускается ниже, проводит по косточке щиколотки. Ткань достаточно плотная, волосков на ногах почти не заметно, но перестать думать о том, как это все ощущалось бы гладко выбритой кожей, удается не сразу.       Светло встает с кровати, подходит к зеркалу. И не может перестать разглядывать отражение, только член прикрывает полой рубашки. Чулки на ногах смотрятся совсем не так, как гольфы. Они изящные, строгие, элегантные. И провокационные. Ноги в них почти бесконечные и стройные, соблазнительная тонкая резинка притягивает взгляд. Ваня поворачивается к зеркалу спиной, пытается рассмотреть себя из-за плеча. Ягодицы выглядывают из-под рубашки, а черные вертикальные строчки по всей длине на обоих чулках неровные, немного перекрученные. Он пытается поправить, распределить ткань, чтобы получилось ровней, но от этого чулки только начинают сползать.       Беря в руки трусики, Ваня немного жалеет, что не пьян, как в прошлый раз. Все происходящее не затуманено алкоголем и без анестезии ощущается четко, ярко, болезненно. Стыд и смущение уже такие привычные, что он научился их игнорировать, но они есть, они добавляют в кровь что-то такое, от чего голову ведет сильнее. Круче любого алкоголя. Опасней.       Не давая себе шанса передумать, он надевает трусики, осторожно переступая ногами в чулках, чтобы удержать равновесие. Натягивает на ягодицы, расправляет полоску кружев. В промежности давит, дразнит и так саднящее место. Ваня тихо постанывает. Белье достаточно высокое, до пупка не достает пару сантиметров, но все равно его мало. Член заправляется в плотную прозрачную ткань неохотно.       Трусики не скрывают ни-че-го. Стоит уже крепко, твердо. Головка глянцево блестит и пачкает ткань мутными каплями. Яйцам узко, они сжаты не так тесно, но тоже плотно, ощутимо. Ваня пытается найти хоть какое-то положение, в котором будет удобно, но его нет. Укладывает член в сторону, и так головка упирается в кружево. У него руки чешутся, как хочется сжать себя, почувствовать обтянутую тонким и прозрачным материалом кожу, погладить, придавить чуть сильней, чтобы на грани боли. Но боится, что просто кончит, ощущений слишком много. Ваня даже в зеркало смотреть боится, просто садится на кровать, сильнее кутается в рубашку, пытаясь унять дрожь, но его колотит совсем не от холода.       Телефон почти валится из рук, когда Светло берет его, чтобы проверить время. Там сообщение, пришедшее семь минут назад, лаконичное “я внизу”. Ваню затапливает волна облегчения. Он тихо, нервно смеется, только сейчас осознавая в полной мере, как боялся – на самом деле боялся, – остаться один. Со стыдным, жгучим, бесконтрольным возбуждением наедине, без ласковых внимательных рук, без наглых жадных взглядов. Ваня идет в прихожую, отпирает замок и скидывает “Поднимайся. Дверь открыта”. Возвращается на кровать. Пытаясь успокоиться, укладывает себе на колени коробку, в которой остался только пояс, и снова его рассматривает, изучает. На звук открывающейся входной двери он не оборачивается, но сердце предательски подскакивает куда-то к горлу и начинает колотиться быстро-быстро.       Ваня сидит, вцепившись в коробку, словно в свою последнюю защиту. На деле она просто очень удачно прикрывает пах, прячет за собой бесстыже обтянутый тонкой тканью член. Светло вслушивается в звуки в прихожей, стараясь не ерзать от волнения, нетерпения. Сжимает ноги и еле сдерживает стон: трусики сильнее впиваются в промежность, начинают давить острее, ощутимей.       Рудбой приближается тихо, останавливается перед Ваней, на некотором расстоянии. Посмотреть на него, поднять глаза – сложно, но Ваня делает над собой усилие. Рудбой окидывает его тяжелым, немного рассеянным взглядом. Светло видит, как он украдкой поглядывает на затянутые капроном ноги, облизывает их взглядом. Молчание – вязкое, душное, нарушаемое только их дыханием. – Откуда мне знать, что ты потом опять не психанешь и не станешь от меня бегать? – У Рудбоя неприятный, резкий тон. Ваня понимает, что это справедливо, но чувствует себя неуютно. – Ниоткуда. – Пожимает плечами. – Но ты можешь попробовать мне довериться. – Ваня собирается с силами, шумно выдыхает. – Как я сейчас собираюсь довериться тебе. Поможешь?       Рудбой смотрит на Светло, потом мельком оглядывает протянутый пояс. Он облизывает губы, осторожно тянет пояс на себя, и в крупных изрисованных тату руках вещица выглядит еще изящней. Ване под его взглядом жарко и хорошо. Рудбой протягивает ему вторую, свободную ладонь. Светло убирает коробку с колен, вкладывает свою руку в чужую и поднимается.       Между ними – раскаленный воздух и почти нет расстояния. Хочется еще прижаться, обнять. Стать ближе. Ваня подается вперед, прикрывает глаза и тянется губами. Рудбой отвечает сразу. Жадно, настойчиво перехватывает инициативу. Стискивает, обнимает, прижимает к себе. У Вани все плывет, он не соображает уже ничего, цепляется за чужие плечи, потому что дрожащие ноги держат хуево. Рудбой отстраняется, последний раз ласково проведя языком по Ваниным губам. Он шумно дышит, а на щеках яркий неровный румянец. Гладит Светло по скуле, придерживает за подбородок. Смотрит завороженно, восхищенно.       Рудбой тянет с Вани рубашку, оголяя кожу медленно, не спеша. Воздух холодит, мурашки бегут по коже, Светло хочет спрятаться, обнять себя руками, но ласковое “не надо” останавливает. У Рудбоя глаза – черные, дикие. Он прижимает Ванину руку к своему паху, там твердо, горячо. И почти сразу убирает. Разглядывает беззастенчиво ноги в чулках, медленно рассматривает, любуется. А когда добирается взглядом до пережатого прозрачной черной тканью члена, тихо, хрипло стонет.       Ваня окунается в чужое желание, купается в нем, наслаждается. Это так охуенно – выбивать почву из-под ног у другого человека. Он меняется с Рудбоем местами, легонько толкает ладонями в грудь, и тот садится на кровать. Ванин пах почти напротив его лица, и Светло ловит дежавю. – Мы не закончили. Нам надо кое-что надеть. – Он не узнает свой голос, какой-то сиплый и сбивчивый. – Эта хуйня сложней космического корабля, я не понял, как ее надевать.       Рудбой хищно усмехается, откладывает пояс и кладет руки Ване на бока. Придвигается, целует, вылизывает живот по кромке белья. Оставляет мокрый след и тут же дует на него. Светло снова хватается за его плечи, всхлипывает, пытается сдвинуть бедра так, чтобы член тоже попал под влажные распутные поцелуи. Рудбой тихо смеется, сука, специально уворачивается, ныряет языком в ямку пупка, чередует мягкие касания с легкими укусами. Ваня вплетает пальцы одной руки ему в волосы, сильно тянет на себя, заставляет поднять голову. – Хватит. – Залипает на губах Рудбоя, красных, блестящих от слюны. – Пожалуйста, хватит. – Если тебе слишком, ты не обязан. Мы не будем делать то, чего ты не хочешь. – Рудбой ласково, нежно поглаживает Ваню по бокам, слегка задевая кружево, смотрит снизу вверх с таким откровенным, чувственным желанием, что коленки дрожат. – Я прекращу в любой момент. – Тогда прекрати сейчас. Трепаться. – Ваня наклоняется, поддевает край чужой футболки, тянет вверх. Рудбой послушно поднимает руки, позволяет. Светло откидывает одежду, цепляется взглядом за исписанный, изрисованный торс, не может оторваться. Хочется рассмотреть все, потрогать, попробовать на вкус.       В себя приводят прикосновения. Невесомые, деликатные, едва ощутимые. Теплые и через ткань чулок ладони гладят, обводят коленки, касаются с внутренней стороны бедер, легонько поддевают кружевную оторочку. У Вани снова горит лицо, его снова не держат ноги. Член в шелковистом ласковом плену дергается. Не сжать себя сейчас, не приласкать хоть немного – личный подвиг. Светло придвигается к кровати почти вплотную, встает у Рудбоя между раздвинутых ног. Сгибает одно колено, приподнимает и упирается им Рудбою в бедро. Стоять так неудобно, но чужой поплывший, голодный взгляд все компенсирует. Прикосновения становятся раскрепощенней, смелей, доходят почти до паха, но не дотрагиваются, ускальзывают вниз.       Рудбой отрывается от Вани, не глядя проводит рукой по кровати, подхватывает пояс, расправляет его, перебирает, удовлетворенно хмыкает. А потом резко подается вперед, проводит языком по Ваниному члену – прямо через трусики, мокро, влажно. Еще раз, сильнее надавливая, нажимая на головку. И отстраняется. Светло захлебывается воздухом, перед глазами пляшут цветные пятна. Члену мокро, ткань приятно холодит. Рудбой шумно сглатывает, всматривается Ване в лицо, облизывает губы. – Тебе нужно развернуться ко мне спиной. – Он поднимает пояс повыше, привлекая к нему внимание, второй рукой мягко подталкивает, заставляет Светло сменить положение.       Ваня только вяло кивает. Он так давно возбужден, что яйца, прижатые бельем, уже гудят. Но он послушно двигается, убирает колено, разворачивается спиной. И слышит сдавленный стон, тихие ругательства. Рудбой снова целует. Мягко, быстро по ягодицам, невесомое касание губ на пояснице, останавливается там, где кружево слегка врезается в ягодицы. Он прикусывает кожу вместе с черной тканью, почти больно, но охуенно приятно. Рудбой прихватывает зубами ткань там, где она сужается, тянет, отчего трусики впиваются, надавливая на то самое место саднящее. Ваня всхлипывает, не может больше, сжимает член, проскальзывая по гладкому материалу, думает, что все, уже не сдержится. Дышит громко, широко открытым ртом.       Рудбой мягко отводит его руку, сжимающую член, отстраняет. Оставляет легкий поцелуй над верхней кромкой белья, почти целомудренный. Он опоясывает Ваню, затягивает плотную широкую полосу на талии, застегивает крючки сзади. Светло утыкается лицом в ладони, пытаясь взять себя в руки. Рудбой просовывает палец под пояс, немного оттягивает. На вопрос “не давит?” Ваня только отрицательно мотает головой, смотрит вниз. Сил на разговоры нет. Общая картинка уже вырисовывается: пояс охуенный. Ремешочки, тесемки, ленты – все вместе это напоминает сбрую, строгую и красивую. Кружевные небольшие треугольники немного смягчают, добавляют кокетства. Ваня чувствует, как сзади натягивается пояс, Рудбой подтягивает правый чулок, некоторое время щекотно возится, потом отпускает, но чулок не сползает, остается на месте. На ягодице – плотная полоска, Светло ее чувствует. То же самое с левой стороной. Так пояс немного сковывает, это будоражит и волнует. Рудбой размашисто облизывает резинки на ягодицах. Прикусывает. Его рука сжимает голую кожу выше чулка с внутренней стороны бедра, ощутимо, сильно. Ваня инстинктивно разводит ноги шире, подстраивается под ладонь. Он хочет, чтобы его коснулись. Очень. Рудбой гладит уже другое бедро, но там же, близко. А потом Светло теряет последнюю связь с реальностью. Потому что Рудбой проводит костяшками ему по промежности. Легонько касается яиц, на грани осязания. Местечко за ними уже прижимает, потирает сильно, ощутимо. Ведет дальше, зависает на мгновение и прижимается через ткань к входу. Давит-отпускает, снова давит, снова отпускает. Ваня стонет громко, не сдерживаясь. Его колотит. Намек такой грязный и однозначный, такой сладкий и бесстыдный, что найти в себе силы отстраниться он просто не может.       Рудбой останавливается сам. Убирает руки, губы, аккуратно разворачивает к себе лицом, что-то спрашивает. Но Ваня не слышит. У него в ушах шумит, кровь громко стучит в висках. У Рудбоя совершенно растрепанный вид. На лбу блестит пот, губы яркие и припухшие. Пятна румянца расползлись уже и на груди. Когда он поднимает глаза, Ваня задыхается от его бешеного, какого-то животного взгляда. Светло хочет хоть что-то сделать, дотронуться, погладить, но сил нет даже на то, чтобы руку поднять. Он смотрит на трясущиеся пальцы Рудбоя, когда тот пытается поддеть переднюю застежку на поясе, и понимание, что все, обратной дороги нет, накрывает леденящим, потрясающим, вкусным ужасом.       Ваня неловко переступает ногами, терпеливо ждет, пока Рудбой пристегнет оставшиеся резинки. Чулки натянуты, держатся крепко, плотно. Но когда Рудбой отпускает последнюю резинку, она ложится прямо на член, задевает головку, так остро и чувствительно, что Ваня почти отключается. Он чувствует себя обдолбанным. Как же хочется кончить… Плевать на стыд, смущение, неловкость.       Светло отстраняется под обжигающим взглядом Рудбоя, отходит к комоду и берет оттуда флакон смазки и презерватив, кидает их на кровать. Руки ходят ходуном, но это за сегодня так привычно, что уже не мешает. – Если ты меня сейчас спросишь что-то про уверенность, я тебе въебу. – Я сам себе въебу. – Рудбой не говорит, шепчет. Он наблюдает за Ваней, как хищник, готовый броситься. – Иди ко мне.       Когда Ваня возвращается к кровати, Рудбой откидывается, ложится. Сдвигается немного вверх, ближе к изголовью. Светло раздумывает буквально секунду, забирается следом. Он садится не верхом, рядом. Кладет ладонь на изрисованный живот, проводит по резким угловатым буквам. Штаны у Рудбоя спортивные, мягкие, ничего не скрывают. Натянуты в паху совершенно недвусмысленно. Их снимать проще, чем джинсы. Ваня стягивает их вместе с бельем, с бедер, колен, вниз, до конца. Откидывает в сторону. Рудбой Вани не касается, комкает, мнет одеяло. Наверное, боится спугнуть. От этой мысли почти смешно, но он ловит чужую ладонь, кладет себе на колено. И будто плотину прорывает.       Рудбой тянется двумя руками, легко подхватывает, сажает на себя верхом, на бедра. Он порыкивает в грязный, мокрый поцелуй, стонет, что-то шепчет. Его руки, кажется, везде: на спине, животе, лопатках, заднице. Они мнут, почти щипают, гладят, оттягивают резинки на поясе, чтобы потом отпустить с болезненным шлепком. Ване не хватает кислорода – на самом деле не хватает, голова кружится. Он сдвигается ниже, чулки скользят, помогают.       Сейчас все воспринимается иначе. Светло видит член Рудбоя отчетливо, ясно. Он длинный, немного изогнутый, как Ваня и запомнил. Твердый, гладкий, красивый. Он берет член в руку, пару раз двигает, бережно, осторожно. Рудбой хрипло выстанывает его имя, и это охуенно. Ваня теряется, его рвет на куски от ощущений-потребностей-желаний. Ему хочется всего так много, что он просто замирает на некоторое время. Рудбой ловит его ладонь, тянет, наклоняет к себе, успокаивающе целует. – Мы все успеем. – Он говорит мягко, ласково. У него сбитое дыхание и грудь ходит ходуном, но это действует. Ваня отпускает себя. – Только учитывай, что я долго, очень долго тебя ждал.       Светло смеется, утыкается Рудбою в шею, лижет ее, прикусывает. Смещается, седлает его верхом. Пахом к паху. Упирается ладонями в грудь. Немного ведет бедрами, отчего член Рудбоя проезжается по затянутой трусиками промежности. Ткань такая тонкая, что не скрадывает ощущения, усиливает. Рудбой шипит сквозь зубы: “Что же ты творишь”, – и впивается пальцами ему в ягодицы, цепляя резинки пояса, сминая оборку, вжимая ткань сильнее. Ваня старается держать ритм движений, но не может. Спотыкается о дикий направленный на него взгляд.       Рудбой сильно, на грани грубости сминает ягодицы, проскальзывая пальцами под трусики. Почти касается расселины. Ваня закрывает глаза, рвано дышит, старается удержаться хоть за что-то, ложится, пытается расслабиться. Ощущений слишком много. На член давит со всех сторон, яйца ноют, от бесцеремонных движений Рудбоя… как-то. Сам не может понять как. Пальцы так близко, только двинься, – дотронутся, проникнут. Ваня покрывается испариной, дрожит. Внизу спины, где-то там глубоко, горит, саднит, требует. Уже давно не страшно. Просто невыносимо. Он подается задницей под руки Рудбоя, намекая, давая разрешение. Тот, наверное, не понимает. Сводит-разводит ягодицы, но так и не движется глубже, сам толкается бедрами, трется членом о Ванин. Сводит с ума окончательно.       Что служит спусковым крючком, Светло не знает. Просто в какой-то момент Рудбой почти рычит “прости, не могу больше”, кусает за ухо, подхватывает под колено и переворачивает их обоих. Он нависает сверху, большой, широкоплечий, растрепанный. Капли пота текут по вискам, в глазах – чернильные лужи, не зрачки. Должно быть страшно, но Ваня думает, что в жизни ничего красивей не видел. Понимает, что больше ничего не решает. Расслабляется, откидывается на постель. Гладит Рудбоя по щеке, уводит палец на губы. Тот послушно приоткрывает рот, лижет, всасывает, ласкает языком. Выпускает изо рта с непристойным смешным звуком, отстраняется. Под его взглядом стыд возвращается. За широко раздвинутые ноги. За текущую, пачкающую дорогое белье головку. За ноги, затянутые нейлоном. За все. Но стыд больше не мешает, Ваня не пускает его глубоко в себя, оставляет острой приправой, добавляющей пикантности. Он не дает себе закрыться, спрятаться. Наоборот, отводит одну ногу в сторону. Показывая себя. Предлагая. Отдаваясь.       Рудбой сжимает свой член, оттягивает яйца, сдавленно ругается. Он наклоняется над Ваниным пахом, трется щетиной. Контраст – дикий, острый – заставляет Светло тонко вскрикнуть, вскинуться, но сильные руки удерживают на месте, гладят, отвлекают. Рудбой спускается еще ниже, вылизывает прямо через белье, цепляет зубами кружева и резинки, оттягивает. Почти избегает члена, только пару раз мельком, легко касается языком. Ване маломаломаломало. Когда и это пропадает, он почти готов взорваться и заорать. Или начать упрашивать. Или подрочить уже самому и прекратить эту ебаную пытку. Но Рудбой здесь, рядом, снова нависает, снова смотрит так, будто хочет сожрать его целиком – от самых мелких косточек до самых дальних уголков души. – Надо кое-что с тебя снять, да? – Не целует, трахает Ванин рот языком. Глубоко, нагло, горячо. Слишком.       Светло кивает в ответ, а, может, нет. Ему все равно. Рудбою тоже. Он сидит на коленях между Ваниных раздвинутых ног, скользит пальцами за яйца, гладит, повторяет поступательные движения, и Ваня почти скулит. Он слепо шарит рукой по кровати, пытаясь нащупать флакон со смазкой, но не может, отвлекается. Рудбой отстегивает спереди чулки от пояса. Приподнимает одну, обтянутую черным капроном ступню, влажно размашисто лижет. Сильно сгибает ногу, отчего Ваня чувствует себя кошмарно открытым, мышцы тянет, он не понимает, что нужно делать, но послушно подхватывает себя под коленом. Трусики впиваются безжалостно, пережимая все, что можно. Вот сейчас стыдно так, как еще не было. Но Рудбой ничего не делает, только отстегивает чулок и сзади. Тянет ногу на себя, успокаивающе проводит ладонями. Повторяет тоже самое со вторым чулком.       Только когда Рудбой аккуратно освобождает его член, стягивает белье вниз, спуская под яйца, Ваня понимает. Послушно приподнимает бедра, помогает. Он не может себя контролировать, громко стонет от облегчения. Воздух остужает надавленную кожу и это так охуенно, что Светло приходится смаргивать слезы. Трусики приятно, легко скользят вниз по чулкам, Рудбой ведет их медленно, любуется. Сняв, осторожно откладывает в сторону. Он сводит Ванины ноги вместе, приподнимает, укладывает себе на колени. Разминает ступни, массирует пальцы, гладит икры. Светло на пробу ведет стопой, дотрагивается до его члена. Рудбой вздрагивает, слегка подается вперед, оставляет на чулке влажный, мутный след. Ване тяжело, ноги в такой позиции слушаются не очень, но он сдвигается, зажимает твердый стояк обеими ступнями. Нейлон скользит легко, быстро, а Рудбой стонет хрипло. Оглушительно. Охуенно просто стонет. Ваня продолжает поглаживать член одной ногой, легко, не надавливая. Вторую ведет вниз, ласкает пальцами крупные, тяжелые яйца. Дыхание Рудбоя становится еще тяжелей, его бедра дрожат, он перехватывает Ванины ноги, разводит в стороны. Наваливается, быстро целует.       Как Рудбою удается пристегнуть чулки к поясу обратно дрожащими от возбуждения руками, Ваня не понимает, просто послушно подставляется, вертится. Ничем не стесненный стояк переносить почему-то тяжелей. Член подрагивает, оставляет клейкие следы на животе, требует к себе внимания. Рудбой на несколько секунд пропадает из поля зрения, Ваня почти успевает испугаться, когда тот возвращается уже со знакомым флаконом в руках. Некоторое время просто пристально вглядывается в Ванино лицо, пытается там что-то разглядеть. Светло понимает что. Просто кивает, слегка улыбается, разводит ноги шире.       Рудбой даже в лице меняется, из него пропадает вся мягкость, глаза пьяно блестят черными зрачками. Он садится между Ваниных ног, выдавливает смазку себе на пальцы, растирает, размазывает. Держит взглядом, не дает отвернуться. Первое прикосновения вышибает воздух из легких. Рудбой умело отвлекает: вылизывает живот, тянет за пояс, прикусывает соски, гладит все, до чего может дотянуться. Ване так много всего, так много ласки и прикосновений, что даже не замечает, что все, палец не кружит снаружи, осторожно смазывая, а уже настойчиво двигается внутри. Замечая, сразу напрягается, зажимается. У Рудбоя пиздец какие длинные пальцы. От смазки в промежности прохладно и сыро, он щедро добавляет ее почти на каждое движение. Светло глубоко шумно дышит, но член стоит все также крепко, желание никуда не девается. Рудбой вылизывает ему паховые складки, оставляет засосы и укусы, это горячо и немного слишком. Кожа – уже вся, везде – чувствительная. Ваня закрывает глаза, пытается поймать ощущения, малейшие отголоски боли, но их нет. Возбуждение – болезненное, душное – затмевает все остальное. Не время копаться в себе, совсем не время, но понимает одно: он доверяет. Доверяет сейчас Рудбою всего себя, отдает, делится. Знает, что будет хорошо. Не может не быть.       Ваня плавает в ощущениях, теряется, выпадает из реальности. Рудбой с ним все время что-то делает, но уже все равно, что именно. В какой-то момент Ваня просто прислушивается к тянущему ощущению в заднице. Там много. Уже несколько пальцев, но боли все равно нет. Он осторожно двигает бедрами, пытается насаживаться сам. Рудбой замирает, держит кисть неподвижно, оставляет выбор за ним. Светло двигается раз, еще один, в какой-то момент ловит тянущий, глубокий ритм. Это хорошо. Это охуенно. Этого недостаточно. Ваня сбивается, хватает себя за член, размазывает каплю по головке, стонет, насаживается еще – но глубже уже никак, упирается в костяшки. Рудбой смотрит прямо туда, где он входит в Ванино тело. Это так грязно и невероятно, что Светло даже винить его не может, просто резче ведет бедрами и на пробу сжимает мышцы внутри. Рудбой матерится, свободной рукой два раза проводит по своему стояку. Смотрит прямо на Ваню и, кажется, шепчет “разреши мне”. Светло отстраняется, соскальзывает с пальцев, кивает.       Без пальцев неприятно пусто, мокро и немного тянет. Ваня инстинктивно сводит ноги, но ловит взгляд Рудбоя – такой же дикий, полный похоти, но с искрами нежной заботы, – и расслабляется.       Рудбой торопливо раскатывает по члену резинку, снова заливает все смазкой, и Ваня уже собирается пошутить, что хочет кончить, а не утонуть, но давится воздухом от первого прикосновения. Ласковый шепот на ухо отвлекает, влажная, скользкая ладонь на члене – тоже, но первая реакция все равно “вытащи это из меня немедленно, блядь!!!”. Рудбой настойчиво проскальзывает дальше, давит, и Ваня не знает, что чувствует. Ему, кажется, не больно. Это непривычно, дискомфортно. Слишком много. Грязно и глубоко внутри. Другой человек. Внутри него. Рудбой. Блядь. Он старается расслабиться, втягивает Рудбоя в поцелуй, прячет в нем свои стоны, за которые почему-то стыдно. В заднице мокро, там хлюпает от смазки, там двигается чужой член, а его, Ванин, и не думает опадать. Светло сдается, смиряется. Ему скорее нравится, чем нет.       Рудбой выпрямляется, так они не могут целоваться, но он находит ритм, приподнимает Ванины бедра чуть выше. Внутри что-то меняется, снова надо прислушиваться, привыкать, но это уже не страшно. Трение приятное, а возбуждения уже через край. Оно копится где-то в позвоночнике, стекает вниз, внутрь, отдается дрожью по всему телу. Рудбой держит его за пояс, проводит по ногам в чулках, ласкает яйца, пробегает легкими касаниями по члену. Он начинает двигаться быстрее, выстанывает на каждое свое движение. Ваню тоже трясет, бедра ходят ходуном, он ловит чужую ладонь, тянет себе в пах. И кричит неожиданно для самого себя. Его подбрасывает, Рудбой вбивается сильнее, протаскивает его по постели, старается дрочить Ване синхронно с собственным ритмом. Сбивается. Гортанно, громко стонет, глухо выдыхает “Ваня”, и от этого у Светло скручивает все внутренности. Оргазм вышибает пробки, отключает.       Они оба пытаются отдышаться, но выходит плохо. Тянущее чувство пустоты – вот первое по-настоящему неприятное, хуевое ощущение, но когда Рудбой тянет свои пальцы к Ваниной заднице, он протестующее стонет. Сил нет. Совсем. Категорически. Глаза слипаются, разбираться с бардаком в собственной жизни и в собственной постели он не хочет. Ощущение, будто все эмоции и чувства сейчас перевели в сепию: они выцветшие, неяркие. Рудбой – большой, жаркий и наглый – накрывает собой, лезет целоваться, и Ваня отвечает лениво, но с мягким, приглушенным удовольствием. Светло не разбирает слов, только ласковый и приятный тон. Хочется спать, но Рудбой крутит его, вертит, раздевает, снимает пояс и чулки, вытирает между ягодиц мягкой тканью. Ваня не может с собой бороться, проваливается в дрему, успевая только пробормотать, чтобы Рудбой покормил кота.