***
Он проснулся снова, не зная прошло ли два часа или две недели. Лайт воспользовался возможностью осмотреть то, что его окружало. Он лежал на постели, чувствуя тупую, пульсирующую боль в ноге. Стены были безупречно чистыми и белыми; рядом с кроватью находилось огромное, с открытыми шторами, окно. Лайт окинул взглядом незнакомый городской пейзаж. Небо снаружи было туманным, покрытым пепельно-розовыми мазками, пока солнце лишь всходило из-под небоскребов. Лайт мог разглядеть лишь оживающие вместе с миром растянутые над горизонтом здания. Снизу раздались несколько гудков автомобилей, и Лайт заметил, что они едут по правому движению. Он потянулся и почти встал на ноги, но внезапная острая боль напомнила ему, что это не лучшая идея. Каждое движение приносило дискомфорт — его мышцы горели, хотя было очевидно, что он не двигался в течение некоторого времени. И более того, он понятия не имел, где находился. Или кем он был. Его комната была просторной и приятной; в ней находилась кровать, несколько книг и ванная напротив койки (хотя это не помогало ему ни в малейшей степени, когда его тело было таким слабым). Он был одет в мешковатую белую футболку и спортивные штаны, которые явно были размером больше. Его попытки пошевелить пальцами были провальными: пальцы неприятно ныли каждый раз, когда он пытался ими шевелить. Возможно, они сломаны. Даже для того, чтобы повернуть голову, пришлось прилагать усилия. Его мысли текли медленно и беспорядочно, и L нигде рядом не находился, поэтому не было особого смысла пытаться быть в сознании. Несмотря на то, что сон не выглядел лучшей альтернативой, не спать было ещё сложнее. Перевернувшись, он закрыл глаза, слишком усталый, чтобы анализировать незнакомое помещение.***
Его режим дня был обрывочным и переменчивым, и, проводив часы без сна, его разум становился затуманенным и медленным. Он мог лишь предположить, что они посадили его на транквилизаторы — кем бы «они» не были. Примерно через неделю L навестил его снова. Лайт не осознавал, что так ждал этой встречи. — Ты собираешься рассказать мне, что происходит? — спросил он. L сел на стул рядом с кроватью с книгой в руках и бесстрастным выражением на лице. Он выглядел истощенным, кожа приобрела пепельный оттенок, а глаза отяжелели. Его черные волосы были похожи на птичье гнездо. — Со временем, — ответил он. — Что ты помнишь, Лайт-кун? — Он говорил на английском, но даже тогда не убрал именной суффикс. — Немного, — признался Лайт. Ему не пришло в голову соврать L. — По крайней мере, не за последние несколько месяцев. Я заключенный, я знаю это. — Он нахмурился. — Хотя я не совсем уверен почему. L кивнул, как будто он не ожидал ничего другого. — Я знал, что ты это скажешь, — произнес L задумчиво и уставился вдаль. — Значит, да? — Что? — Я заключенный. — Да. Верно. Лайт не был удивлен. — Я невиновен, — сказал он L неубедительно. L посмотрел на него раздраженно, словно он произнес что-то нечто глубоко оскорбительное. — Ты должен считать себя удачливым, раз ты сейчас здесь, — резко сказал он, — вместо того, чтобы гнить в тюремной камере. Или быть мертвым. — Я не чувствую себя удачливым, — шмыгнул носом Лайт, отвернувшись. — Ты не помогаешь. — Я здесь не для того, чтобы тебе помогать. Лайт фыркнул. Возможно, ему стоило радоваться своей удаче, как сказал L, но он ни за что не станет чувствовать себя обязанным. — Тебе сейчас не нужны ответы, Лайт-кун. — L встал, беря с собой книгу, и посмотрел на Лайта неприязненно. — Сейчас тебе нужен отдых. — Значит, ты собираешься просто уйти? — Да. — Как невежливо, — произнес Лайт ровным голосом, откинувшись спиной на подушки. L проигнорировал его, вставив ключ в замок и закрыв дверь с другой стороны, даже не взглянув на прощание.***
Через несколько недель Лайт смог отрегулировать свой режим сна и прочитать несколько книг с полки. В первый раз в жизни ему не хватало присутствия матери. Он чувствовал себя безнадежно потерянным и лишенным контроля. Что было последним, что он ей сказал? Каждые несколько дней L появлялся снова. Он никогда не приходил, следуя какой-либо закономерности, — иногда три дня подряд, в другой раз между его визитами проходили недели. Лайт предполагал, что это был способ выбивать его из колеи, ставя его внутренние часы под угрозу. Но Лайт не позволял себе быть обманутым так легко. Он знал, что лучше не беспокоить себя играми разума с величайшим в мире детективом, особенно сейчас. L был единственным источником информации Лайта о мире снаружи. L мог рассказывать ему, что он хотел, как он хотел и только тогда, когда у него было желание. Лайт также не был достаточно глупым, чтобы верить всему, что говорил L. Так, он был осторожен — полагаясь лишь на себя настолько, насколько мог. Еду приносил Ватари. Он подавал скудные блюда три раза в день (Лайт не жаловался о размере, он едва мог удерживать что-то внутри желудка). Он снова мог пользоваться ногами; его движения — неловкие и болезненные. Опираться на L или Ватари было бы абсолютно унизительно, поэтому Лайт дорожил возможностью передвигаться по комнате самостоятельно, даже если ему требовалось в два раза больше времени и его мышцы горели в конце. Он несколько раз спрашивал L что случилось с его ногами, но L всегда отвечал смутно, как и на все другие вопросы Лайта.***
— Мы в Китае, — объявил однажды Лайт. Было позднее утро, и L сидел рядом с тяжелой книгой в руках; их окутывала спокойная тишина. Его голос был самодовольным и восхищенным блеском замешательства во взгляде L. — И откуда такая уверенность? — спросил L. — У машин правостороннее движение, что исключило Японию и Великобританию, хотя, учитывая наши национальности, — это было бы вероятным выбором, но всё это не исключает большую часть мира. У меня не было никаких ориентиров, так как ты выбрал менее узнаваемую часть города — у меня не было ни одной подсказки. У людей за окном темные волосы, что указывает на то, что мы, скорее всего, либо в Азии, Южной Америке или Африке. Климат не похож ни на Южноамериканский, ни на Африканский, но то, что выдало мне местонахождение, — зеленые автобусы, которые есть только в Китае и Корее. Это обоснованное предположение, и твоя реакция лишь подтвердила мои догадки. L нахмурился в ответ, и никогда раньше Лайт не замечал такой экспрессивности. Он не мог не остаться недовольным, сумев пробить маску безразличия и апатии. Однако все вскоре вернулось на свои места. — У тебя есть идея, в каком мы городе? — сказал L с самодовольно звучащим голосом. — Нет… — ответил Лайт поникши. — Это все равно впечатляюще, — отметил L. — Я не ожидал, что ты сможешь узнать от меня ответ. Я тебя недооценил, — он замолчал, неловко глядя вниз. — И переоценил себя. — Да. И у меня сложилось впечатление, что ты считаешь меня идиотом. — Я никогда не считал тебя идиотом, — тихо промолвил L. — Иначе я бы не подозревал, что ты Кира. — Я не Кира, — сказал Лайт еле слышно. — Отпусти меня, Рюдзаки, пожалуйста. L окинул его задумчивым взглядом и тяжело выдохнул. Он наклонился вперед, коснувшись челкой щеки Лайта. — Я хочу тебе верить, — прошептал он. Лайт мог бы рассмеяться ему в лицо. — Лжец, — прошептал он в ответ. Лайт мог поклясться, что почувствовал, как L улыбнулся.***
Настольные игры стали их стандартным времяпровождением. Шахматы были очевидным и клишированным выбором. L выигрывал половину времени (в основном заводя Лайта в позицию, в которой тот был почти уверен, что выиграет, а затем внезапно атакуя), остальную часть выигрывал Лайт (делая зигзаги между безопасными, очевидными ходами и теми, которые L никогда бы не предугадал. Особенно он любил промежуточные ходы). Но они играли во что угодно — покер, Cluedo, монополию, черт, даже однажды в Операцию. Таким образом они направляли в другое русло то, чем занимались лучше всего — соревновались не физически или вербально, а использовали лишь свой ум. — Ты всегда играешь белыми, не так ли? — L спросил однажды. Обычно они играли молча, лишь изредка обмениваясь комментариями. Лайт поднял взгляд, вздрогнув. Первый ход по статистике дает игроку преимущество, а в шахматах важна каждая мелочь. — Тот, кто наносит удар первым, побеждает.***
— Что мы здесь делаем? — спросил Лайт шепотом, держа карты в руках. — Я останусь здесь навсегда? — Нет, — сказал L, — Ты здесь, потому что мое присутствие здесь необходимо. Ты будешь находиться рядом со мной, и в ближайшее время это не изменится. Лайт уставился в окно. — Я невиновен, — настаивал он. Его голос звучал жалко, но это все, что он мог из себя выдавить. Его воспоминания о расследовании дела Киры были туманными, и ему казалось, что его судьба, похоже, от него отреклась, оставив его в неправильном месте в неправильное время. Его часть, сохранившая надежду, молилась, чтобы в один прекрасный день кто-нибудь пришел и забрал его, объяснив, что произошла ужасная ошибка. Потом его отвезут домой, в Японию, и все будет именно так, как раньше. — Что ты здесь делаешь? — спросил он язвительно. — Разве у тебя нет занятий поважнее, чем висеть у меня на шее? — Дело, — легко ответил L, и Лайт ожидал, что их начатый разговор уже подошел к концу, но к его удивлению, L продолжил. — Убийство. — Ты расскажешь мне? — Лайт положил карты, откинувшись на стуле. — Наверное, нет. — Почему? Чем я могу тебе навредить? L, кажется, остановился, чтобы обдумать его слова. После недолгой паузы, он заговорил. — Ты когда-нибудь изучал ищущих внимания убийц, Лайт-кун? — Да, я проводил некоторые собственные исследования, — ответил он, расслабившись в кресле и положив затылок на ладони. — Ими движет необходимость быть признанными или страх. Им нравится не убийство, а признание, которое они после него получают, — слова Лайта были монотонными, словно он читал что-то безумно утомительное. Он прочистил горло, — Дэвид Берковиц* — или, например, Сын Сэма** — шесть раненых и семь убитых. Ему было все равно, слава это или позор, он просто хотел, чтобы люди его боялись. Через некоторое время, когда внимание было приковано к кому-то другому, он признался лишь для того, чтобы люди знали, что он совершил преступление. Ему нравились камеры, газеты и внимание СМИ. L кивнул головой. — Это то, что я жду от дела… — он остановился, — убийца, ищущий внимание, быстро перегорает. Это лишь вопрос времени. L напоминал ему учителя; интеллигента, способного провести интересный разговор, но все ещё оставляющего искру снисходительности. Он мог и хотел поспорить. Он мог бы сказать, что, если бы L был способен найти ответ, он бы не ленился и не позволил бы преступнику сделать за него свою работу. Но он устал и знал исход спора с L. Ему уже было все равно. — Перестань так хмуриться, — сказал L, и Лайту не нравилось то, как L имел право приказывать и критиковать его действия, но, тем не менее, хмурый вид Лайта испарился так же быстро, как и появился.***
Дни были одинаковые — неопределенные и тихие; ночь и утро перетекали друг в друга. График сна Лайта был, мягко говоря, нарушен. Иногда он просыпался посреди дня только чтобы поспать еще несколько часов, в другие дни он не спал по сорок восемь часов подряд. Как бы сильно он ни старался, это не менялось. Часы бодрствования состояли из пролистывания прошлых дел L, к которым тот не предоставил полного доступа; все имена и местонахождения были, конечно, изменены. Или же он прокладывал себе путь через огромные объемы книжной полки напротив его кровати. Он никогда не был большим читателем, с трудом пробирался через листы классики, когда было необходимо для школы. Он находил большинство книг неизменно сентиментальными и предсказуемыми. Ноги Лайта почти полностью излечились с помощью физиотерапии, которой L любезно его обеспечил. От этого, правда, не было особого толку; он использовал ноги только для того, чтобы ходить по комнате или доходить до ванны. Его дверь, неудивительно, была заперта, так что о выходе на улицу не шло речи. Это был субботний вечер, когда он решил в первый раз принять ванную. Раньше он всегда выбирал душ: что-то неожиданно отталкивало, удерживало его от принятия ванны. Но сегодня он чувствовал себя уставшим, и идея полежать в горячей воде казалась расслабляющей. Ежедневное снятие одежды восстановило его теорию о том, что в какой-то момент он подвергался пыткам. Если шрамов, покрывающих его ноги и руки, было недостаточно, то его болезненной, пожелтевшей кожи, истощенного тела, тревожных сновидений и нерегулярного режима сна должно было хватить. Он был почти уверен, что это — тот отсутствующий кусочек. С тех пор, как он очнулся, все те недели в его памяти всегда существовал пробел. Он смутно помнил столкновение с Хигучи, но, казалось, все остановилось здесь. Единственными его зацепками были разрозненные видения из его снов — скальпели, кулаки и грязные подвалы. Он сомневался в том, кто мог что-то сделать с этим. Мысли блуждали в его голове, пока он оцепенело наблюдал за тем, как вода наполняла ванную. Она была немного горячей — Лайт едва заметил, погрузив в нее своё тело и уперев взгляд в потолок. Он потерял счет времени. Но, как сказал ему L час спустя после того, как вытащил его из ванны, мокрого и дрожащего, он чуть не утонул. — Ты мог умереть, — пробормотал L, вышагивая по комнате, пока Лайт сидел на кровати, с полотенцем, обмотанным вокруг его тощих плеч. — Ты вроде должен быть гением. И, конечно, ты не настолько глуп, чтобы заснуть в воде. — Я потерял счет времени, — ответил Лайт отстраненно. Он был так уверен, что пробыл там всего несколько минут, но его рваное, паническое дыхание и очевидный страх L говорили об обратном. Это был первый раз, когда Лайт видел L встревоженным. Он видел его слегка раздраженным, но раздражение испарялось так же быстро, как и появлялось. Лайт предполагал, что L волновался, но волнующийся L, особенно из-за него, — такое трудно постичь. L и волнение просто не сочетались вместе. Лайт поднял взгляд и увидел, что L смотрит на него устало. Он закончил говорить, и Лайт вдруг почувствовал себя неловко. — Что? — Ничего, — быстро сказал L; его глаза были направлены куда угодно, но не на Лайта. Лайт внезапно осознал, что он все еще в одном полотенце. L, похоже, хотел чего-то от него, и Лайт подумал, что именно поэтому он до сих пор здесь. — Мне жаль, — он сказал L. Это казалось правильной вещью. L только посмотрел в ответ; его чёрные глаза по-прежнему нечитаемы, как в первый день, когда Лайт его встретил. Все время, когда он был рядом с L, его не покидало ощущение, что он оставлял свою зону комфорта, зная, что его каждое даже самое маленькое движение будет проанализировано и потенциально обращено против него. Все, что говорил L, скрывалось за шифровками, каждое его движение — просчитано, его ум мог накрыть океан, но в тоже время проявлялась скромность. Его облик, как бы сильно он ни пытался приуменьшить собственное высокомерие (Лайт знал, что он пытался, он узнавал это по себе), его облик, по природе, был всеобъемлющим. Он был разочаровывающим и невозможным и, тем не менее, самым лучшим человеком, которого Лайт когда-либо знал.***
В ту ночь, Лайт провально пытался уснуть; его тело дрожало. Он вспомнил, что учил в школе: дрожь — это непроизвольные мышечные спазмы для выработки тепла, но ему не было холодно. Чувство пришло к нему лишь сейчас — произошедшее в ванной показалось ему неописуемо знакомым. Его сны были неуловимыми и не особенно выразительными, но было знакомое, грохочущие, кричащее чувство, что кто-то пытался утопить его раньше. Он корчился под одеялом, под душащими его простынями. Возможно, его страх утонуть послужил триггером, заставившим его потерять сознание или вызвавшим какие-то воспоминания. Что казалось более странным — беспокойство L, которое он никогда не проявлял прежде; он всегда вел себя, словно обслуживание Лайта было какой-то утомительной задачей, с которой нужно смириться, как и со всем остальным. С того момента, как он проснулся, все те недели назад за ним следовало неумолимое чувство страха, что он жил чужим временем.***
Первым человеком, которого Лайт увидел, помимо L и Ватари, оказался Мэлло. Когда L представил его как своего протеже — достаточно неопределенный термин, — Лайт удивился, что он представил ему кого-то вроде Мэлло. Он ожидал, что тот, кого L отправит проводить с ним время, будет действительно экстраординарным. И Мэлло был экстраординарным, только не в той в форме, в которой бы Лайт хотел. Мэлло — пять с половиной футов облегающей кожи и тонко завуалированного презрения. Лайту он казался тем, из-за кого он бы перешел на другую сторону улицы, если бы они встретились в реальной жизни, чтобы избежать ограбления и ножевого ранения. Мэлло выглядел так, словно принадлежал центру реабилитации несовершеннолетних, а не как запасной вариант кого-то столь уважаемого, как L. Мэлло относился к Лайту с пренебрежением, словно он был жвачкой, налипшей на его дизайнерские ботинки, от которой он никак не мог избавиться как бы сильно он ни тер ее об пол. — Почему он здесь? — спросил Лайт, намеренно обращаясь исключительно к L. — Я пригласил его. Я хотел, чтобы он встретился с тобой, — ответил L, понизив голос. — Зачем? — огрызнулся Лайт. — Я не животное в зоопарке! Мэлло фыркнул с очевидным несогласием. Лайт решил его проигнорировать. — Ему нужно практиковаться над анализом людей вроде тебя, — осторожно сказал ему L. — Людей вроде меня? — Лайт безрадостно улыбнулся. — Преступниках? — Если хочешь говорить прямо, то да. — Тогда от меня мало помощи, так как я не преступник. — Ты все еще продолжаешь? — Мэлло усмехнулся. Лайт решил проигнорировать его снова. Взгляд L перемещался с одного на другого. За его глазами было что-то такое, чего Лайт не мог полностью определить, но вряд ли это было чем-то новым. Каждая деталь манер и микро-выражений L, казалось, специально создавалась, чтобы его запутать. После того, как L ушел с бумагами в руках и настороженным видом, Мэлло повернулся к Лайту; его лицо исказилось уродливым хмурым взглядом. — Теперь он другой, — ровно сказал он, явно имея в виду L, — с тех пор, как он начал нянчиться с тобой. Лайт ненавидел то, как Мэлло сформулировал фразу. Она выставляла его в свете зависящего ребенка. Он посмотрел на него раздраженно. — Это его решение, не мое. — Ты мне не нравишься, — заявил Мэлло. — Неужели? Я бы никогда не догадался. Губы Мэлло изогнулись, и он прошелся по комнате и в конце концов завалился в ближайшее к окну кресло. В ответ на вопрос о возрасте Мэлло, L ответил расплывчатым «подросток», во что Лайт нашел трудным поверить. По мнению Лайта, парень выглядел как семиклассник, проходящий через готскую фазу. Его волосы были грубо подстрижены у ушей, излишне подчеркивая детскость его лица. Лайт сомневался, что это было намеренно. — Ты собираешься задавать мне вопросы? — мрачно спросил он после долгой паузы. Мэлло тяжело вздохнул, достав что-то из кармана пальто. Насколько Лайт мог видеть, предметом оказалась маленький репортерский блокнот. — Как бы ты описал свои отношения с L? — произнес Мэлло, его слова сочились скукой. Он звучал так, словно читал из учебника. Лайта интересовало, сказал ли L специально, какие именно вопросы задавать в надежде получить от него желаемую реакцию. Он нахмурился, опуская взгляд на руки. Какими были его отношения с L? Лайт едва знал, кем был L, помимо того факта, что он знал, что L считал его серийным убийцей. — О, я не знаю. Что ты хочешь, чтобы я сказал? Он мой враг? Соперник? Наставник? Любовник? Глаза Мэлло внезапно расширились, и он почесал нос. — Любовник? — повторил он недоверчиво. Уши Лайта быстро покраснели. — Это шутка, — поспешно сказал он, отворачиваясь. — Ты когда-нибудь слышал о сарказме? — На твоем месте я бы не шутил слишком много. Лайт глухо рассмеялся. — Ты пытаешься запугать меня? Если что, у тебя не получается. — Я бы с удовольствием стер с твоих губ эту усмешку кулаком, но L не обрадуется, так что, честно, в моих интересах — остаться на его хорошей стороне и не свернуть твою тонкую маленькую шею. Пока что. — Пока что? — У тебя еще много возможностей облажаться. И все мои ставки на то, что ты наскучишь L уже через несколько месяцев. Лайт подошел, опускаясь на колени у стула, так чтобы быть на высоте Мэлло. Он наклонился, борясь с желанием вздрогнуть от боли; их лица оказались всего в дюймах друг от друга. Он игриво улыбнулся, смакуя явный дискомфорт Мэлло. — И что произойдет тогда? — прошептал он. — Если тебе повезет, мы убьем тебя. Если тебе повезет меньше, то мы бросим тебя обратно в адскую дыру, где тебя нашли, и хотя я был бы более чем счастлив поспособствовать, как я уже сказал, я не думаю, что L будет этому слишком рад. — Но этого не произойдет, — заверил его Лайт, — потому что я невиновен. — Ты все еще твердишь это? Ты не можешь просто принять то, что сделал? — Я ничего не сделал, так что нет. — L никогда не ошибается. — Как и я. Я не совсем понимаю, почему он думает, что имеет достаточно доказательств, чтобы держать меня здесь, — сказал он эмоционально. — У него есть на это веские причины, — голос Мэлло безуспешно пытался звучать авторитетным тоном, и Лайт сопротивлялся желанию фыркнуть. Воцарилось молчание, и Лайт перевел взгляд на окно — лучшая особенность его голой, удручающе аккуратной спальни (или тюремной камеры). Все всегда начиналось серым, переполненным суматохой городом, болезненным светом, из-за чего комната казалась больше, чем она есть. Снаружи темнело; тонкая кривая луна была видна сквозь плотное облако — город был настолько загрязнен, что свет едва мог просочиться. Он почти забыл о Мэлло, чей тонкий силуэт переместился к дверному проему, с упреком наблюдая за Лайтом. — Мне непонятно, — медленно начал Мэлло, — почему он старается сохранить тебе жизнь. — Я этого тоже не понимаю. Лайт кинул ему взгляд через плечо, встретив бесстрастные глаза Мэлло. Он злобно усмехнулся. — Знаешь, что еще сбивает с толку? — Он потянул руку, приближаясь к Мэлло, тело которого напряглось. Не такой храбрый, как он любит притворяться, подумал Лайт. — Что? — Факт, что тебе кажется, что он слишком для меня хорош. — Мне не кажется, — нахмурился Мэлло, — это правда. — В самом деле? Тогда почему он держит меня здесь? Я невиновен, — он измученно рассмеялся, — я невиновен. И я не сумасшедший. Я знаю, что я невиновен. — Он держит тебя здесь, потому что ты опасен. И чем скорее ты это примешь, тем лучше. — Опасен? — Лайт поднял руки кверху. — Все так говорят. Понятия не имею почему. Лайт не хотел говорить ни с Мэлло, ни с L, ни с кем-нибудь еще. С L Лайт мог обмануть себя, забыв об ошибке, которая каким-то образом привела его сюда. С Мэлло это было почти невозможно. Он устал, и все, что он хотел делать, — спать и забыть об этом кошмаре. — Мне жаль тебя, Мэлло. Удивительно, что ты искренне веришь, что L какой-то невинный святой. — Я так не думаю, — отрезал Мелло, — я не идиот. Но в любом случае, он в десять раз лучше, чем ты когда-либо будешь. — Допустим. Но надеюсь, ты знаешь, что твой кумир настолько же разрушителен, насколько и кажется. Мэлло облизнул губы. Его взгляд остановился, точно он находился в трансе. — Если L разрушителен, то он — вулкан. — Что? — Вулкан, хоть и спящий. Конечно, однажды он проснется, а может быть, и никогда, если тебе повезет, но если вы находитесь в близком контакте, то вероятность велика, — он продолжил, с умным видом. — Твои аналогии — полное дерьмо. Попробуй лучше поработать детективом. — Перестань быть таким снисходительным. Ты всего на несколько лет старше меня. И ты не очень хорошо справляешься с подачей себя. L предупреждал, что ты очаровываешь и манипулируешь всеми, кого встречаешь. Я особенный? — Наоборот. Ты недостаточно важен, чтобы заставить меня тебя очаровывать, — пошутил Лайт. — Я нахожу забавным, что тебя послали сюда поговорить обо мне, но в итоге разговор перешел к L. Влюбился? У Мэлло покраснели уши. — Зачем я вообще на это согласился, — выплюнул Мэлло, — Я ухожу. Лайт не стал провожать Мэлло взглядом и вместо этого повернулся лицом к окну, когда услышал знакомое дребезжание ключа в замке и хлопанье двери позади.***
Лайт просматривал старые дела L, как большинство людей — кроссворды по утрам, опершись на руку, пальцами касаясь чашки с кофе. L сидел напротив с ноутбуком; десять или больше пончиков были свалены в кучу на его тарелке. Это смотрелось почти по-домашнему в тошнотворной форме, подумал Лайт. Скоро они собирались покинуть Китай. Лайт испытывал легкое разочарование от того, что он так и не определил точное их местонахождение, чего L, казалось, от него ждал. Из-за этого он также почувствовал разочарование, но затем тут же напомнил себе, что ему абсолютно плевать, что думает L. Лайт предполагал, что L завершил дело или был в процессе завершения. Он не удосужился рассказать Лайту, как все прошло, так что ему, видимо, придется спросить самому. Хотя он знал ответ. L раскрывал все свои дела и ловил не блещущих интеллектом психопатов до того, как выпивал первую утреннюю чашку кофе, но все равно стоило спросить. У него не было много вариантов, чем заняться, когда как разговоры с L не особенно поднимали дух. Лайту не помешала бы умственная стимуляция. — Ты сказал, что мы скоро уезжаем, — заметил Лайт вскользь. L кивнул, не отрывая взгляд от экрана ноутбука. — Значит… ты разобрался с делом? — выпалил Лайт. — Да, — бесстрастно ответил L, не вникая в детали, как хотел бы Лайт. — Ты не собираешься рассказать мне о нем? L сцепил зубы и проигнорировал его. — Серьезно, L. Я сижу здесь весь день. Я не имею представления о том, что происходит в мире. Может быть, сделаешь мне одолжение? — Его глаза с отвращением опустились на бумаги, собранные в его руках. — Они все скучные. Я сойду с ума, если ты продолжишь держать меня здесь. — Что ж, тогда начни отращивать волосы, Рапунцель. — Просто расскажи мне об этом чертовом деле, или мне придется вылить на тебя ведро воды. L фыркнул. — Тогда это будет уже другая история, — он сделал паузу. — Другая ведьма тоже. — Хватит избегать вопроса. — Все было так, как я и ожидал. Какой-то психопатический, изголодавшийся по вниманию никто, — сказал L кисло. Он звучал раздосадованно, что раздражало Лайта. Его удивляло, как Мэлло мог быть так слеп к его настоящей сущности — L не являлся воплощением правосудия, он лишь искал способы развеять скуку. Тогда почему же он проводил так много времени с ним? — О. — О? — Всё было так, как ты и ожидал. Ты нашел его скучным, не так ли? — Нет. — Ты лжешь. Я могу сказать, потому что я знаю, я такой же. Его слова прозвучали как признание — им они и были. L поднял взгляд. Его глаза были странного цвета — без проблеска зеленого или коричневого в черных радужках. Казалось, они поглощали свет вместо того, чтобы отражать. L внимательно посмотрел на него, прежде чем его паучьи пальцы вернулись обратно к клавиатуре. — Я дам тебе файл с делом, если ты действительно хочешь узнать, — быстро сказал он. — Я уберу оттуда некоторые вещи, но если ты испытываешь необходимость прочитать его, то я не вижу вреда. — Не говори со мной так, — пробормотал Лайт, презирая отеческую ноту в голосе L. — Это покровительственно. — Я буду говорить с тобой так, как захочу, — ответил L, подняв бровь. — Куда мы отправляемся после отъезда? — Ты знаешь, я не могу тебе этого сказать. Лайт начал стучать пальцами по поверхности стола, пытаясь проанализировать выражение лица L, но оно как всегда было апатичным и нечитаемым. — Как мы будем добираться? — требовательно спросил он, отчаянно желая получить от L что-то кроме неопределенных ответов. Он ненавидел, как у L получалось иметь абсолютный контроль над их разговорами, уводя их в нужную ему сторону и избегая тем, на которые он не хотел говорить. Лайт когда-то гордился той же способностью, но теперь, когда кто-то другой оказался лучше его, это приводило в бешенство. — Мы, наверное, усыпим тебя, — произнес L. Лайт опешил, а затем удивился самому себе от того, что ожидал чего-то другого. Он, обиженно вздохнув, вернулся к своему кофе, не обращая внимания на то, как жидкость жгла язык. — Я устал, — объявил Лайт, со стуком поставив чашку обратно. Он наградил L последним коротким взглядом, который привычно был проигнорирован. — Устал? — сказал L прохладно. — Ты только недавно проснулся. — Мне нехорошо. — Что у тебя за симптомы? — Неважно, — оборвал Лайт. L не выглядел оскорбленным; его глаза пусты, как у натренированного маленького робота, которым он и был. Лайт не хотел ничего больше, кроме как сжать тонкое горло L в своих пальцах и наблюдать за тем, как жизнь покидает его тело. — Поправляйся, — бросил L напоследок, прежде чем уйти; в его голосе — никаких следов искренности.***
Лайт упал на кровать и почувствовал копию «1984» Оруэлла под боком, которую он уже читал на японском для школы и нашел на полке на английском. Он владел языком довольно хорошо, и ему и так было нечего делать. Ставни были закрыты, и лишь несколько лучиков утреннего света пробивалось сквозь окна, разбрасывая золотые полосы по стенам. Он почти не обращал внимания на слова, позволяя им течь в голове, не задумываясь над ними. В конце концов он погрузился в беспокойный сон. Сперва сны были расплывчатыми и неоднозначными и мелькали перед глазами калейдоскопом воспоминаний. Со временем его мысли, казалось, осели на своем определенном месте. Он оказался в своей детской спальне. Его комната была мягкой и опрятной, как он ее и запомнил. У Лайта всегда было смутное представление о том, что он должен был как-то ее украсить, сделав ее более уютной и интересной, но он никогда не знал, как к этому подступиться. В конечном итоге он сдался, признав, что это место имеет такую же индивидуальность, как и он. Кровать была аккуратно застелена, книги поставлены ровными рядами, все ручки и канцелярские принадлежности аккуратно уложены в соответствующем отсеке. Единственным, на чем остался налет человечности, были две мягкие игрушки, сидевшие на подушках на кровати, и Лайт с удовольствием нашел в этом следы нормальной жизни. Небольшой комплект одежды висел на стуле у письменного стола, проглаженный и отпаренный. Очевидно, что это была комната не подростка, как Лайт, а ребенка, не больше шести лет. Его разум нырнул в воспоминания при виде мягких игрушек — они были у него с самого детства, прозванные «Рэд» и «Кот». Он задался вопросом, где они сейчас, а затем вспомнил, как выбросил их, когда поступил в старшую школу. На улице шел дождь. Деревья шелестели листьями на ветру, капли барабанили по окнам, слабый вой ветра наполнял пространство вокруг. Его комната была до боли знакомой, и Лайта переполняла ностальгия. Прозвучал глухой стук — и из-за двери раздался женский голос. Он не мог понять, что она говорила, но все звучало смутно обеспокоенно и матерински строго. Вой снаружи становился громче, практически заглушая все более и более отчаянный стук в дверь. Лайт оглянулся, удивляясь, почему его мать просто не открыла чертову дверь. — Лайт? Он мог разобрать свое имя, тонущее в шуме дождя. Его мать — или та, кого он считал своей матерью, — звучала панически и гремела дверной ручкой. Он кричал ей, чтобы она открыла эту чертову дверь, но изо рта выходила лишь тишина. Он почувствовал, как кто-то касается его плеч тонкими пальцами, и Лайт резко проснулся. Кто-то стоял над ним, все еще держа руки на его плечах. Лайт мог видеть только очертания чьего-то лица, и по широким глазам и угловатым чертам он понял, что это L. Из-за темноты он выглядел моложе, несмотря на напряженное выражение. — Нам нужно идти, — прошептал он резко. — Почему? — Лайт подавил удивление в голосе. — Куда идти? L, по-видимому, не слышал его или намеренно не слушал, потому что, прежде чем Лайт смог собрать мысли в кучу, его вытащили из комнаты. Он съежился от внезапной перемены света, прикрыв глаза руками. Споткнувшись, он упал на диван, все еще пребывая в полусне. Он по-прежнему был одет в пижаму и проснулся с раскалывающейся головной болью. Он чувствовал себя больным и истощенным и определенно не был в настроении для игр L. Его сон был необычайно ярким, и часть Лайта была разочарована, когда он проснулся. — Куда мы едем? — устало спросил он. Его глаза начали приспосабливаться к свету, и он мог разглядеть L напротив; его руки были погружены в карманы. — Мы уезжаем из Китая, — быстро сказал он. — Что? Сейчас? Почему? Я думал, мы не уедем еще на несколько дней? — Изменение планов. Лайт уронил голову на руки. Его лоб был покрыт каплями пота, и он был уверен в наличии температуры. — Ты что-то скрываешь, — раздраженно пробормотал он. — Как и всегда. Но L игнорировал его, нетерпеливо подняв в воздух палец, набирая номер в своем мобильном телефоне. Пока он ждал ответа, он кинул Лайту многозначительный взгляд. Как будто Лайт был тем, кто разбудил его без объяснений посреди ночи. — Ты поблагодаришь меня позже, — сказал L. Если бы он не чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, Лайт бы рассмеялся в негодовании. — Я плохо себя чувствую, — хрипло сказал он. L бросил на него нетерпеливый взгляд. — Насколько плохо? — Очень плохо. — Я попрошу Ватари дать тебе парацетамол или еще что-нибудь. Сиди.***
L не выглядел так, словно он торопился принести какое-нибудь лекарство, вместо этого он мерил ковер шагами. Лайт неясно заметил, что в первый раз на его памяти он ходил, выпрямив спину. Должно быть, он отправил Ватари сообщение, потому что через несколько минут пожилой мужчина появился с разными таблетками, предназначенными, видимо, облегчить головную боль Лайта. Он проговорил что-то L тихо и быстро, затем их взгляды перекинулись на Лайта, и L сделал шаг в его сторону. — Все нормально, — сказал он Ватари. — Просто сделай инъекцию. — Что? — промолвил Лайт, прежде чем согнуться от боли, когда Ватари двинулся вперед с угрожающей скоростью и воткнул что-то в его шею.