***
Новая комната Лайта фактически была такой же, как прежняя, разве что окно меньше размером. Это угнетало; место еще сильнее походило на тюремную камеру. Ему сказали, что они в Лондоне, что, естественно, озадачило его. Он привык не быть в курсе происходящего. — Почему вы рассказали мне об этом? — спросил он Ватари. — L не видит нужды лгать тебе. — Раньше его отношение было другим. Ватари не ответил. Лайт отчетливо и остро почувствовал, что Ватари его недолюбливал. L пришел навестить его через час — его волосы были приведены в беспорядок, а глаза уставшие. — Ты чувствуешь себя лучше? — спросил он Лайта без интереса. — Немного. Лайт лежал в груде подушек, пытаясь подавить сотрясающую его тело дрожь. Головная боль утихла, но от нее остался отвратительный холодный пот. L кивнул, засовывая руки в карманы. — Может казаться, что я сделал это только назло тебе, — тихо проговорил он, избегая взгляда Лайта. — Но дело в другом. Я сделал это для твоей же безопасности. Лайт фыркнул в подушку. — С какого черта тебя вдруг волнует моя безопасность? — Меня волнует твоя безопасность, — настаивал L. Он быстро отвернулся, его глаза сузились и остановились где-то на стене. — Тогда что мне угрожало? — Давай скажем, что не все будут так же хорошо относиться к массовому убийце, как отношусь я. Лайт закопошился под одеялом, меняя положение. Запрокинув голову, он безжизненно уставился в потолок. — Я ненавижу тебя. Сказать эту фразу было глупостью, но в то же время она принесла удовольствие. L посмотрел на него со смутным пониманием и закатил глаза. Лайт укрылся одеялом с головой, скрывая L из виду. Он зажмурился и свернулся в позу эмбриона. Он чувствовал себя более растерянным, чем прежде, чему еще способствовала смена часовых поясов. В его разум начало проникать раздражение, отчего ему казалось, что все, что сорвется с его языка, окажется ядовитым. — Если тебе что-то потребуется… я буду здесь, — успокаивающий голос L был приглушен пуховым одеялом и заставил Лайта вздрогнуть. Он думал, что L уже ушёл. — Хорошо. Повисла тишина, которую нарушал единственный звук тиканья часов у кровати. Через мгновение Лайт услышал скрип половиц — L подошел к выходу, а затем раздался щелчок, когда дверь закрылась.***
Сон Лайта был отрывочным и беспокойным, наполненным одинаковыми эпизодами. Образы оказались настолько разобщены, что он едва мог что-либо разобрать, кроме привычного низкого и жестокого голоса. Не было ничего настолько яркого, чтобы действительно напугать его, но это все повторялось и ощущалось достаточно знакомым, чтобы выбить его из колеи. Когда сознание наконец обрело твердость, Лайт лежал, растянувшись на простынях, глядя в потолок. Он не потрудился посмотреть на часы, но мог предположить, что было около четырех утра. Его головная боль более или менее исчезла, но он все еще чувствовал себя слабым. Его мысли лениво перетекли к его жизни в Японии. К его удивлению, большая часть его ностальгии, казалось, сменилась блеклым воспоминанием. Он не скучал по многому — только по свободе делать то, что хочется. И это тревожило. Думая о своей старой жизни, он чувствовал, словно смотрит в личную жизнь незнакомца — как смотреть фильм о ком-то другом. С гортанным вздохом он уткнулся лицом в подушку, игнорируя свое беспокойство и жар, ползущий по телу.***
Лайт нашел колоду ветхих карт в одном из ящиков стола, и через пару минут бездумного тасования начал раскладывать Солитер. Его никогда особенно не интересовали карточные игры, но ему было необходимо что-то, чем он мог отвлечь себя. Карты не требовали концентрации или эмоций, в отличие от фильмов или книг, но их хватало, чтобы удерживать разум от блуждания где-то еще. Он почти не сомневался, что не сможет выиграть именно с этим раскладом, но ему было лень раздавать заново, вместо чего он просто перебирал карты; его мысли медленные и усталые. Спустя некоторое время он осознал, что за окном потемнело и комната стала чернильно-черной, а он даже не заметил. Как концентрироваться, так и замечать очевидные вещи казалось гораздо тяжелее теперь; все его мысли текли заторможенно и нестройно. Больше всего он тосковал по своему разуму: все, что он сейчас делал, — разрушался. Раздался грохочущий звук, и дверь распахнулась, пропуская внутрь желтый свет. L стоял на пороге, прислонившись плечом к косяку. — Ты всё ещё здесь, — заметил Лайт отстраненно, не отрывая взгляд от карт. — Я думал, ты сорвался в свою очередную бессмысленную погоню. — Бессмысленную погоню? — Я думал, ты бросил меня, — Лайт горько рассмеялся. — А потом я пытался понять, почему меня это волнует. Может быть, его одурманили таблетки, или, может быть, дело было в недостатке сна, или, возможно, акклиматизации, но слова выскочили изо рта без какого-либо сопротивления. Его маска безразличия, которую он старательно носил перед L, начинала изнашиваться по краям, и Лайт не пытался остановить процесс. — Спасибо за то, что постучал, кстати. L проигнорировал последний комментарий. — Тебе лучше? — Не на сто процентов, но лучше, да. — Я надеюсь, ты знаешь, я сделал это для тебя, — произнес L едва слышно. — Сделал что? — Привез сюда. Я сделал это, чтобы тебе ничего не угрожало. — Я знаю, — сказал Лайт холодно; его глаза сосредоточились на картах перед ним. — Тебе не нужно напоминать мне об этом. — Он поднял взгляд, изучая L. — Не старайся заставить меня чувствовать, как будто я чем-то тебе обязан. — Разве ты не обязан мне? — спросил L. Он не звучал зло — лишь слегка удивленно. — Я причина, по которой ты не мертв. Я мог бы казнить тебя в любой момент. — Я не Кира. Ты лжешь мне и пытаешься причинить мне боль, и ты знаешь, что я не Кира. — Лайт не удержал свой голос от отчаянных ноток. Он замолчал, отвернувшись и шмыгнув носом. — Это извращенно. Ты извращенный. L задумался над его словами, прежде чем грустно засмеяться. — Знаешь, — произнес он обрывочно. — Когда я впервые встретил тебя, все вокруг, казалось, были под впечатлением, будто ты божий дар планете, но я этого не вижу. — Неужели? Я бы никогда не подумал. — Ты не видишь, какой ты неблагодарный? Любой бы отправил тебя на казнь. — Нет, любой бы отпустил меня. Ты когда-нибудь слышал о презумпции невиновности? — Всё ещё цепляешься за нее? Лайт редко выходил из себя, но сохранять это умение становилось все труднее при таком длительном контакте с L. С рычанием, он бросился вперед и сумел повалить L на пол. В первые секунды L был слишком удивлен, чтобы что-то сделать, однако через мгновение осознанность вернулась к его глазам, и он оттолкнул Лайта, предотвратив слабый удар, нацеленный в его лицо. Но прежде, чем это случилось, Лайт успел задеть его нос один раз. L быстро встал, поднимая Лайта на ноги следом, удерживая его ладони в своих пальцах. — Мне жаль, — сказал L успокаивающе, стараясь поймать его взгляд. — Мне жаль, Лайт. Сначала Лайт слабо сопротивлялся, но затем привалился к плечу L. L напрягся, но не оттолкнул его. — Мне жаль, — повторил он. — Я разозлился. Когда-то у Лайта получалось противостоять L в драке, но L всегда был искусным и неожиданно сильным, несмотря на свое телосложение, а Лайт в большинстве полагался на природный атлетизм. Сейчас же он стал таким же тощим, как L, только без скрытой мощи, которой по-видимому тот обладал. Лайт дернулся в сторону, избегая смотреть на него и игнорируя жгучее ощущение в глазах. — Я не пришел, чтобы ссориться, — прозвучал голос L сзади. Лайт сглотнул. — Солитер? — продолжил L напряженно. — Не возражаешь, если я закончу? — Я уверен, что ты не сможешь, — ответил Лайт, повернув голову, чтобы встретиться взглядом. L пожал плечами, заносчиво осматривая карты, прижав палец ко рту. Лайт хотел ударить его. Снова. — К слову, я не покупаюсь на это стоически благочестиво-лицемерное поведение, — пробормотал он. L приподнял бровь. — Неужели? Я не знаю, о чем ты говоришь. — Уходи. — Хорошо, если ты не хочешь, чтобы я был здесь, решать тебе. — Я не хочу. — Хорошо. Я поговорю с тобой завтра? Лайт нахмурился. — Или нет. Тогда спокойной ночи. — Спокойной ночи, L, — неохотно отозвался Лайт, не смотря на него. L подошел к столу и начал собирать карты, укладывая их в аккуратную стопку в углу. — Я выиграл, — ровно произнес он, заметив вопросительный взгляд Лайта. Лайт фыркнул и раздраженно отвел взгляд. L открыл дверь, и Лайт отвернулся, слыша только стук, когда она закрылась.***
После этого инцидента, у Лайта не было особого желания разговаривать с L, который, напротив, не разделял его чувства. Через несколько дней L снова появился в дверях, как всегда без стука. — Я не хочу с тобой разговаривать, — сообщил ему Лайт безэмоционально. — Я арендую эту комнату. Я останусь здесь, если захочу. — Хорошо. Но не жди, что я с тобой заговорю. — Лайт не видел смысла спорить с L, так как именно на это он и нарывался. Лайт не хотел потакать его желаниям. — Это только делает идею остаться гораздо более привлекательной, — радостно сказал L. Лайт проигнорировал его, многозначительно перевернув страницу книги. — Хочешь сыграть в игру? — спросил L. — Я пришел сюда, чтобы чем-нибудь себя занять, Лайт. Мне нравится с тобой общаться. — Я сказал, что не хочу с тобой разговаривать. — Хорошо, тогда сыграем во что-нибудь, где не нужно говорить. — Я не хочу на тебя смотреть. — Это легко устроить. — Отвали. — Шахматы? Лайт ничего не ответил, и L воспринял это как согласие. Он подошел к столу, придвинутому к стене, и зарылся в ящиках в поисках шахматной доски. Он вытащил потрепанную картонную коробку, которая оказалась шахматным набором. Бросив ее на стол, он кинул ожидающий взгляд на Лайта, вынимая фигурки и расставляя их по местам. Нехотя, Лайт двинулся, чтобы сесть напротив, и проигнорировал победную улыбку L. Он подтолкнул свою пешку вперед и подождал ответа от L. Они не перестали ссориться. Никогда не переставали. Все, что они делали, было соревнованием — словесным, или стучанием шахматных фигур, или обменом информацией. И тот, кто ударял первым, выиграл. Трудная часть — по крайней мере, для Лайта — точно определить, когда именно началась их игра. Ферзь Лайта съел коня L, и он позволил себе ухмыльнуться в самодовольстве. — Мне действительно жаль, Лайт, — тихо промолвил L, как только он выбил слона Лайта из-под его рук. — За слона или за все остальное? — пробормотал Лайт в ответ. — И я подумал, что у нас было правило не разговаривать. — За то и другое. — Он прочистил горло, и Лайт мог поклясться, что видел, как его уши порозовели. — Но мне особенно жаль, что я обыгрываю тебя в этой шахматной игре. Лайт фыркнул. Он не знал, чего ожидать; L не умел понимать какие-либо человеческие чувства, не превращая их в что-то мелкое и неприятное. Он не удосужился ответить, предпочтя вернуться к тишине. Это было намного удобнее. Он двинул своего ферзя вперед, надеясь выманить короля L, но, к его удивлению, L не ответил в своей обычной быстроте. Возможно, отвлекся и думал, что Лайт все еще размышляет. — Твой ход, — буркнул Лайт. L не ответил, и с раздражением Лайт посмотрел вверх. Взгляд L был устремлен на него, и Лайт понял, что именно глаза L выдавали его возраст. Все остальное выглядело моложе, на возраст Лайта. Его паучьи конечности, тонкая кожа и неопрятные волосы кричали о юности, но его глаза, широкие и круглые, не несли в себе никаких следов наивности. — Я скучал по нашим разговорам, — сказал L. Его голос был мягким. — Ты мог бы поговорить со мной в любое время, если бы действительно хотел. — Но ты бы не ответил, — L нахмурился. — Я ненавижу, когда ты со мной не разговариваешь. — Нет, это не так, — проворчал Лайт, — тебе все равно. Рот L приоткрылся, как будто он собирался что-то сказать, но затем снова закрылся. Вместо этого он толкнул своего ферзя вперед. — Наконец-то используешь ферзя? — спросил Лайт, выгнув бровь. — Обычно ты ждешь самого конца. — Игнорируешь свое правило молчания, да? — Я создал правила и могу делать с ними то, что захочу. L вздохнул, улыбка проявилась на его губах. — Ситуация этого требовала. Я умею приспосабливаться. — В самом деле? Ты всегда казался мне невероятно упрямым. — Упрямство и приспособляемость — не антонимы. Быть слабовольным — меняться, когда этого требуют люди. Адаптивность — меняться, когда того требуют обстоятельства. Лайт закатил глаза, подтолкнув фигуру вперед, и откинулся на спинку стула. L изучал шахматную доску, прижав к губам палец. Он посмотрел на Лайта сквозь густые ресницы. Когда взгляд задержался на нем слишком долго, Лайт нетерпеливо отвернулся. — Твой ход, — недовольно заметил он. Бровь L дернулась, едва заметно, прежде чем его ферзь съел коня Лайта. Лайт посмотрел на доску, позволив удивлению отразиться на лице. — Я этого не ожидал, — признался он. L пожал плечами. — Я рад, что ты снова со мной разговариваешь, — сказал он себе под нос почти достаточно тихо, чтобы Лайт не услышал. — Это ничего не значит. — Я знаю тебя, Лайт, и я не думаю, что это правда. И тогда губы L оказались на его губах: холодные и потрескавшиеся, но знакомые; его пальцы зарылись в волосах L, накручивая пряди, и это было лишь продолжением бесконечной борьбы, когда их губы сталкивались друг с другом и… L отстранился. Его взгляд упал на кофейный столик. — Мы опрокинули доску, — сказал он с сожалением. — Это не имеет значения, — нетерпеливо ответил Лайт, тяжело дыша. От поцелуя его пронзила эйфория, заставившая его полностью потерять интерес к игре. — Но я почти победил… — Можно мы вернемся к правилу, где мы не разговариваем? Мне нравилось это правило. Он притянул лицо L к себе, скользя пальцами вниз по шее. Они спотыкались, отходя от стола, — их движения неуклюжие, но почему-то правильные. Лайт почувствовал подушки под головой и рот L, ласкающий его шею. Руки L, нетерпеливые и чуть дрожащие, завозились с пуговицами на рубашке. Их действия не были опытными, плавными движениями супружеской пары или любительским интересом неопытных подростков. Лайт провел аналогию с давно расставшимися любовниками, она подходила лучше всего. Снаружи солнце садилось за горизонт, и комната была скудно освещена лишь столетней лампой, которую они включили для игры. В этом свете кожа L переливалась желтым. L что-то бормотал, нашептывал ему в шею; звучало молитвой — хриплой, торопливой, личной. И он мог игнорировать легкую боль от локтя L, упирающегося ему в бедро, так же, как он мог себе представить, что L игнорировал его отросшие ногти, впивающиеся в кожу головы, потому что это всё это казалось привычным, обыденным. Лайт бы солгал, сказав, что все было идеально, потому что это неправда. Первый палец ощущался странно и навязчиво, и даже после боль оставалась, но приятная, знакомая и странно освобождающая. — Тебе больно? — пробормотал L, и Лайт почувствовал его влажное, сбитое дыхание на своих ключицах. Лайт мог видеть лишь очертания, двигавшиеся над ним, в сочетании со звуком трения двух тел. — Все нормально, — прошептал он, протягивая руку к скуле L. Его кожа была слегка влажной, и, когда он толкнулся вперед, Лайт, выгнувшись в спине, мог почувствовать его напряжение. Аккуратность движений казалась настолько непривычной, что отвлекала от нарастающего удовольствия. Он издал сдавленный звук, вонзая ногти в спину L достаточно сильно, чтобы быть уверенным, что из ран потечет кровь. Он уставился на L, полузакрыв глаза. L опустил взгляд, который говорил, что он готов съесть Лайта живьем.***
Когда Лайт проснулся, L уже ушел. Ему не стоило удивляться. Он повернулся к окну, блокируя рукой солнечный свет, от которого слезились глаза. Он бы удивился, если бы L вообще спал, — не то что с кем-то в одной кровати. Слишком уязвимая позиция. Нет. L наверняка подождал, пока Лайт заснул, и свалил, к своему ноутбуку или чем он там занимался, когда его не было рядом. Лайт перевернулся. Между ног явно саднило, и он смутно подумал, что душ мог бы помочь. Вода нагрелась за несколько секунд, но Лайту нравилась прохлада — холодная вода заставляла его чувствовать себя освеженным после того, как он просыпался в поту и после секса. Когда он вышел из ванны, с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, L сидел в центре комнаты. Рядом с ним находилась тарелка ярко раскрашенных пирожных, и он рассеянно ковырялся в них, пока его глаза скользили по страницам выглядящей очень древней бумажной книге. — Я удивлен, что ты не за ноутбуком, — сказал Лайт. L поднял взгляд. — О, доброе утро, — произнес он ровно. Лайт подошел к окну и повертел замок. Неожиданно, он поддался, и окно открылось, впуская в душную комнату свежий воздух. Оно было маленьким, но от легкого бриза Лайт почувствовал себя лучше. — Хороший день, — бездумно заметил он, проходя по комнате, чтобы сесть напротив L. — Наслаждайся, — ответил L. — Такая погода редкость для Англии. Взгляд Лайта опустился к книжке в его пальцах. — Что ты читаешь? — спросил он. — Король Лир, — сказал L. — Ты читал? — Да, и нашел её немного горестной, на мой вкус. К тому же, еще и очень длинной. — Я удивлен. Я думал, это в твоем вкусе. — Почему? — Изнурительно долгая пьеса, полная депрессивного изучения присущей человеку аморальности? Это единственная история, которая более меланхолична, чем твоя. — Ну, теперь у меня много времени, — сказал Лайт с горечью. — Может быть, я дам ей еще один шанс. Глаза L наблюдали за ним из-за книги, расчетливо и внимательно. — Ты ушел посреди ночи, не так ли? — спросил Лайт мрачно. — Приятно видеть, что ты такой же доверяющий, как и всегда. — Я знаю слишком много о тебе, чтобы когда-либо доверять, Лайт. — Верно. Хорошо. Должен ли я доверять тебе? L нахмурился поверх страниц. — Наверное, это не было бы мудрым решением. — Ха, как я и думал. Я не идиот — я знаю, что ты говоришь мне только то, что ты хочешь, чтобы я знал. Ты пытаешься одурачить меня, ты пытаешься манипулировать мной, потому что ты знаешь, что ты мой единственный источник информации. L улыбнулся. В улыбке не было ни капли теплых чувств, вместо — неуловимое удивление того, кто обладает большим умственным и эмоциональным превосходством. Лайт хотел ударить его. — Я заметил, что ты читал Оруэлла, — произнес L, игнорируя слова Лайта. — Хватит, черт возьми, вести себя как мой опекун, ты жалкий старик. — Старик? Я старше тебя меньше, чем на десять лет, — колко подметил L. — Мне даже нет тридцати. — Ты мог бы быть вдвое старше своего возраста из-за того, как ты себя ведешь. Ты циничный и злой, и ты меня раздражаешь. — Что ж, тогда ты ведешь себя на половину своего возраста. Ты понимаешь, как нелепо ты звучишь? — усмехнулся он. — Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты настолько в эмоциональном тупике, что ты просто пытаешься вновь заявить о своем очевидном отвращении ко мне после прошлой ночи. — Он язвительно изогнул бровь. - Что именно произошло прошлой ночью, Лайт? — Секс из ненависти. Теперь, если ты меня извинишь… — Лайт попытался пройти мимо L, но L поймал его за запястье. — Неужели? Ты мог бы меня обмануть, — продолжил L. — Это жалко, Лайт. Ты как десятилетний мальчишка, дергающий нравящуюся девочку за хвостики. — Ха, значит, вот что ты думаешь? В таком случае твое эго дико несоразмерно. Мне тебя жаль. Если ты думаешь, что в каком-либо смысле или форме я мог бы испытывать к тебе что-то кроме ненависти, то ты глубоко заблуждаешься. — Тогда почему тебе необходимо разъяснять это до такой степени? — Потому что это все, что у меня, черт возьми, есть! — прокричал Лайт и сделал шаг к L, который мертво встретил его взгляд. В движении не было ничего чувственного, никакого скрытого эротизма — лишь инстинктивное соперничество, бурлящее наружу. — Это все, что у меня есть, — повторил Лайт больше самому себе. Его голос чуть смягчился, но без намерения сдаваться. — Потому что ты забрал у меня все. Я едва знаю, что происходит, и все равно у тебя хватает наглости упрекать меня и вести себя так, словно у меня нет права знать! Лайт никогда бы не смог подчиниться кому-то, кто, он знал, лгал ему или кому-то, у кого было так много власти над ним. Таким он был, жалко цепляющимся за свою гордость, как за плот во время бури. — Катись к черту, — закончил он, резко отворачиваясь. Это было убого, но Лайт не мог заставить себя переживать из-за этого. С тяжелым вздохом он начал собирать свою одежду с пола. Он также перестелил постель: стянул простыни и сложил их кучей в углу, кинув туда же одежду, все время не обращая внимания на взгляд L, сверливший спину. — Можешь уйти, пожалуйста? — натянуто спросил он. — Зачем? — Я хочу переодеться. Я так много прошу? L встал, держа Короля Лир в руках. Посмотрев напоследок слегка печально, он покинул комнату. Лайт ненавидел этот взгляд — особенно за то, что у него получалось заставить его почувствовать вспышку вины. Он думал, что эта комната нравилась ему сильнее прошлой. Она была намного душнее и немного меньше, но что-то в Китае ощущалось пугающим и тревожным. Ощущение не исчезло совсем и здесь — тяжесть повсюду следовала за Лайтом, — но здесь хотя бы оно утихло. Его глаза обратились к окну. Оно было жалким на самом деле, в сравнении с прошлым, находилось чуть выше его линии зрения, и даже если он вставал на стул и смотрел наружу, все, что он видел, — спины зданий. Несравнимо с видом из окна в Китае. Прошлые дела L разбросанно лежали на столе, видимо, чтобы Лайт посмотрел их. Он изучал их прежде, но занимать себя их расшифровкой казалось бессмысленным занятием. Они все уже были раскрыты, и какой смысл играть в детектива, если это никогда не пригодится? Вздохнув, он повалился на кровать, желая заснуть снова.***
В некотором смысле Лайт был доволен окружающей его въевшейся грязью, несмотря на то, что Лайт всегда ее ненавидел; стена, на которую он облокотился, была отвратительной — он почти чувствовал, как микробы и насекомые въедаются ему в кожу, закрывая поры. Он вздрогнул. Страх был иррациональным, но едва ли новым — он всегда придерживался чистоты. Кроме того, судя по синякам на бедрах и припухлости на лице, грязь была наименьшей из его проблем. Но грязь успокаивала, потому что она говорила о бедности, непрофессионализме и тех, кто находятся по другую сторону закона. При ослепительно белых стенах у Лайта не было бы шанса. Если вы могли позволить себе безупречные белые стены и чистые больничные койки, вы также могли бы позволить себе сложную систему безопасности и более острые скальпели, и еще велика была бы вероятность, что закон встанет на вашу сторону. Комната была около четырех метров в длину и полтора метра в ширину. Пол был скорее темно-серым, под слоями грязи и пыли. Стены были лишены обоев, обнажая уродливые ржавые гвозди. Над дверью висели часы. За все время, что он был здесь, стрелка застряла на четырех, оставляя Лайт в неведении о том, как долго он бодрствовал. Они пришли в четыре и ушли в четыре — часы должны были быть сломаны. Грохот в дверях выбил Лайта из мыслей, и голова раскололась от громкого звука. Он прижался спиной к стене, и в приоткрытую дверь ввалилось несколько мужчин: высоких, мускулистых и покрытых татуировками. — Доброе утро, солнышко, — сказал один из них с усмешкой. Лайт резко открыл глаза. Первое, что он увидел, были часы — цифровые, на которых написано 3:31. Он позволил себе выдохнуть — он был в безопасности. Более или менее. — Ты в порядке? — голос L раздался с другой стороны комнаты. Он был насторожен, как всегда. Должно быть, он пришел сюда работать, пока Лайт спал. — Эм, да. — Его глаза по-прежнему были устремлены на L, который теперь стоял рядом, и лицо его было достаточно близко, чтобы Лайт мог поддаться вперед и поцеловать его, если бы захотел. Он плюхнулся обратно и перевернулся, отчего одеяло сдвинулось. Внутренне Лайт был удивлен, что L не ушел. Обычно L исчезал после того, как они трахались, и возвращался, когда ему хотелось. — Ты здесь, — сказал Лайт отстраненно хриплым со сна голосом. — Верно подмечено, — последовал ответ L. — Спи. — Мы должны заняться сексом. — Лайт, сейчас три утра, ложись спать. — Я не чувствую усталости. — Зато я чувствую. Разве не ты всегда говоришь мне больше спать? — Спи здесь, — сказал Лайт. L фыркнул в ответ. — Почему тебе вдруг захотелось со мной спать? Всю прошлую неделю ты меня игнорировал. Лайт закатил глаза. — Потому что я задался работой сделать твою жизнь неудобной. — Ну, — мрачно пробормотал L, закрыв лицо, — ты отлично справляешься. Лайт замолчал. Он продолжал сидеть, ошеломленно смотря на L, который поднял взгляд и, казалось, понял, что именно сказал. — Боже, Лайт. — Он тяжело вздохнул. — Ты же знаешь, что я не это имел в виду. — Разве нет? — Прости меня. Я сказал не подумав. — Его голос был непривычно нежным и осторожным, что почти гарантировало, что он не был искренним. — Вероятно, это правда, — сказал Лайт через несколько секунд, тщетно пытаясь сохранить спокойствие в голосе. При этом он отвернулся от L, натянув одеяло к подбородку. — Тем более сейчас. Ты должен сидеть здесь и нянчиться со мной. — Я не возражаю, — прошептал L. Он опустился на колени у кровати, уткнувшись лицом в шею Лайта. — Возражаешь. — Плюсы перевешивают минусы. — Мне трудно в это поверить. Он почувствовал, как пальцы легли на заднюю часть его шеи, скользнули под ворот рубашки, прошлись по спине. Возможно, это должно было быть успокаивающим жестом. Лайт подавил дрожь. — Это не так. — Ха, — ответил он сухим, как бумага, голосом. — Я ни единому твоему слову не верю. Пальцы исчезли, и L убрал руку. Лайт снова упал на подушки. — Наверное, не без причины. Хотя, — L остановился, — я могу сказать о тебе то же самое. — Что это значит? — Мне кажется, мы уже говорили об этом. — Правда? — Лайт засмеялся. — Тебе придется мне напомнить. Моя память становится все хуже и хуже. — Я собираюсь спать. — Я не отозвал предложение о сексе, у тебя все еще есть возможность, я бы не стал ее тратить. Ты хоть понимаешь, сколько людей убили бы, чтобы быть на твоем месте? — Звучит весело, — сказал L с сарказмом. — Так и будет. Ты можешь быть сверху. Не физически, если нет желания. На самом деле, ты можешь просто остаться там и сидеть. L тяжело вздохнул. — Хорошо, хорошо. Ложись спать. Но ты упускаешь прекрасную возможность. L не ответил, бросив на него последний взгляд, прежде чем Лайт перевернулся со вздохом поражения.